Из прихожей он заметил свет на верху лестницы. Гореть он мог по двум причинам либо родители оставили его для сына, либо для себя. Если они проснутся и увидят, что свет не горит, значит, сын вернулся и они смогут довести до совершенства предстоящую утреннюю взбучку. Тусклое желтоватое освещение гостиной, вероятно, означало, что либо отец, либо мать спустились вниз, отчаявшись дождаться блудного сына в постели.

Марк прошел в гостиную и заглянул в кухню. Очень странно: лампа на кухне была выключена, а на плитки пола и мойку падал слабый отблеск откуда-то сбоку. Это значит, что горел верхний свет в ванной первого этажа

Вопрос: если ванная второго этажа прямо напротив спальни родителей, зачем кому-то из них бежать в туалет вниз?

Ответ: а затем, идиот, что мама заранее спустилась, чтобы надрать тебе уши.

Падающий в кухню свет означал, что дверь в ванную открыта частично или полностью и тем самым представляет для Марка проблему. Он решил по пути через гостиную специально сотворить чуть больше шума, чем следовало, и кашлянул Когда же ничего с интересующей его территории не последовало, он подал голос

— Мам? Ты не спишь?

Ответа не было.

— Извини, что опоздал... Мы как-то не обратили внимания на время... — Ободренный молчанием, он сделал еще шаг вперед. — Слушай, а чего у меня «комендантский час» так рано, а? Почти всем ребятам из класса...

Все та же тишина Надеюсь, мама не заснула в ванной, подумал он. А может, просто ушла, забыв выключить свет?

Собравшись с духом перед тем, что ему предстоит увидеть, Марк пересек кухню и остановился перед ванной. В проеме полуоткрытой двери он увидел верхнюю часть туловища мамы. Она сидела на краю ванны в белой ночной сорочке, на лице ее застыло выражение изумленного и оцепенелого непонимания, насквозь пронизанного, как показалось Марку, страхом Это было выражение лица человека, разбуженного от ночного кошмара и еще не вполне сознающего, что все им увиденное к реальности отношения не имеет.

— Мам... — позвал мальчик.

Она по-прежнему не замечала его присутствия. По спине Марка побежал холодок.

— Мама, — снова позвал он, — очнись. Ты чего?

А мама продолжала сидеть, уставившись невидящими глазами на что-то, чего перед ней не было. Переплетенные руки лежали на крепко сжатых коленях. Плечи обвисли, волосы в беспорядке. В состоянии ли она сейчас вообще что-то видеть, подумал Марк, может, она сюда во сне забрела? Он остановился в футе от порога ванной и, тихонько потянув на себя, отворил дверь настежь.

— Мам, тебе помочь?

К его облегчению, признаки возвращения сознания медленно стали проступать на лице матери. Ее руки расцепились, и она вытерла ладони о ткань рубашки. Она моргнула, следом — еще раз. Неуверенно потянулась рукой к щеке, и в глазах наконец появилась осмысленность. Медленно-медленно она подняла голову и встретилась с сыном взглядом

— Марк...

— Мам, ты в порядке?

Она сглотнула и вновь провела рукой по щеке.

— Я в порядке, — тихо ответила она.

Совсем не в порядке — Нэнси приходила в себя от последствий сильнейшего шока. Буквально только что перед ней из ничего материализовалась девочка лет пяти-шести в порванном грязном комбинезоне — как жуткая голограмма отличного качества. Ребенок плакал навзрыд так безутешно, словно горе его было неизмеримо. В испуге и смятении Нэнси решилась было протянуть руку и погладить малышку по головке. Но прежде чем ей удалось поднять руку, рыдающая девочка повернулась к ней лицом и обратила взгляд, пронизанный такой злобой и враждебностью, что Нэнси почудилось, будто ее ударили. Поток неподдельной мстительной ярости хлынул от девочки прямо на Нэнси. Это был не сон, это случилось. А случившись, породило чувство глубочайшей вины — непереносимое, как сам ребенок и его горе.

«Да, я здесь, я не приснилась, я была здесь. Ты отреклась от меня».

Нэнси вдруг обратила внимание, что ее бьет сильная дрожь и она не в силах вымолвить ни слова Хотя какие уж тут слова... Это тогда, в ветхом пригородном доме в Кэрролтон-Гарденс надо было говорить, но она промолчала Ужас заставил ее присесть на край ванны. Прежде всего — почему она пришла сюда?

Как только с ней заговорили, девочка исчезла, оставив Нэнси в шоке. Прежде она никогда не видела этого ребенка, но она знала ее — да, она знала девочку. И знала ее имя. В конце концов Лили нашла ее.

— Точно? — спросил Марк.

— Я только... Просто ты заглянул неожиданно.

— А чего ты здесь сидишь?

Подняв левую руку, Нэнси взглянула на запястье:

— Ты опоздал...

— Мам, у тебя на руке часов нет.

Нэнси опустила руку.

— А сколько сейчас?

— Около одиннадцати. Мы с Джимбо гуляли, увлеклись малость...

— И чем вы с Джимбо занимаетесь на улице на ночь глядя?

— Да просто гуляем. — Он пожал плечами и сменил тему. — А ты-то что здесь делаешь?

— Я... — проговорила Нэнси, пытаясь наконец взять себя в руки. — Я волновалась: так поздно, а тебя все нет. Спустилась вниз... Задремала, наверно.

— Выглядишь ты... нездорово.

Нэнси вытерла глаза тыльной стороной ладони, губы ее задрожали — то ли в попытке сложиться в улыбку, то ли кривясь от отчаяния.

— Отправляйтесь в постель, молодой человек. Я ничего не скажу вашему отцу, но это в последний раз, вы поняли меня?

Марк понял. Он тоже ничего не скажет отцу.

Поначалу похожая на простое любопытство одержимость мальчика развивалась тихо и без малейшего признака назойливости, которую в скором времени она обретет. Марк и Джимбо вышли покататься на скейтбордах — вернее, улучшить мастерство катания, которое вряд ли можно было назвать впечатляющим, — а заодно позлить кое-кого из соседей. Раз за разом ребята убеждались, что среднестатистический взрослый не может спокойно смотреть на подростка на скейтборде. Что-то в комбинации мешковатых джинсов, согнутых коленей, бейсбольной кепки козырьком назад и фиберглассовой доски, с грохотом летящей на четырех колесах, заставляло среднестатистических взрослых мужчин учащенно дышать и тихо звереть. И чем дольше длилось зрелище, тем больше они зверели. А если скейтбордист падал, они кричали: «Ты не ушибся, паренек?»

Неудивительно, что в городе Миллхэйвен не нашлось места для скейтбордистов, оборудованного всякими премудростями типа рампы, «полутрубы», чаши. Взамен в городе имелись автостоянки, ступени муниципальных зданий, строительные площадки и несколько холмов. Самые лучшие из автостоянок оккупировали, как правило, ребята постарше, которые терпеть не могли «чайников» вроде Марка и Джимбо и насмехались над их снаряжением, а то и пытались отобрать его, хотя сами были экипированы отменно. Марк как-то увидел в «Леджере» объявление, размещенное двадцатилетним хиппи с дредами[12] по имени Джеффи Матущак, который решил расстаться со спортом и окунуться в духовную жизнь в Индии, поэтому предлагал купить две его доски за пятьдесят долларов. Последние свои деньги они потратили на покупку через Интернет специальных ботинок «Ди-Си Мантика». Снаряжение Джимбо и Марка смотрелось здорово, чего не скажешь об умении им пользоваться. Опасаясь насмешек и унижения, они тренировались то на спортивной площадке в Куинси, то на широких ступенях окружного музея, что в центре города, но большей частью — на улицах, поблизости от своих домов, особенно на Мичиган-стрит, в одном квартале на запад.

В день, когда одержимость Марка впервые заявила о себе, он проехал на доске мимо входа в переулок, выкатился по Мичиган-стрит и, сделав лихой финт, чуть склонился вперед, расставив в стороны руки. Мичиган-стрит сбегала вниз гораздо круче, чем Сьюпериор-стрит, и делала довольно резкие повороты, в память о которых на руках и ногах обоих друзей имелось изрядное количество синяков. С Джимбо в двадцати—тридцати футах за спиной Марк опять лихо — и достойно подражания — зарулил за угол Вот тут-то и поджидал его поворотный момент. Марк вдруг заметил то, чего никогда прежде не замечал, просто не обращал внимания, несмотря на то что увиденное годами находилось на этом самом месте, буквально за углом. Это был маленький дом, не поддающийся описанию или классификации, за исключением разве что нежилого и заброшенного вида пустующего явно не один год здания.