Я поежился, вспомнив, как разозлился Роберт Монтфорт, когда узнал, что я заходил в его лабораторию.

— А он не станет возражать?

— С какой стати? — с необыкновенным терпением в голосе отвечала мисс Аллен, словно увещевала ребенка.

— Он же запретил мне появляться здесь…

Мисс Аллен смотрела на меня в задумчивом молчании.

— У меня почти нет секретов от моего дорогого племянника, и я никогда не стану расстраивать его умышленно; но в данном случае я искренне желаю помочь вам выяснить истину и потому с чистой душой даю вам честное слово, что никогда не скажу ему об этом вашем визите.

Я от всего сердца поблагодарил ее, но сам похолодел при мысли, что мне предстоит войти в покои Роберта Монтфорта. С минуту я медлил, но мисс Аллен подбодрила меня, еще раз заверив, что Роберта нет поблизости и она готова пойти со мной. И я нехотя поддался на ее уговоры.

По лестнице с резными перилами мы поднялись на второй этаж и по коридору, увешанному головами животных с блестящими глазами, зашагали к двери, которую я по роковой случайности открыл несколько дней назад. В отсутствие Роберта его спальня казалась удивительно безликой. Серебряные коробочки, флаконы и щеточки, которыми прежде был уставлен комод, теперь либо кто-то убрал во внутренние отделения, либо он забрал их с собой. Осталась одна только подставка для парика — лысая деревянная голова, поблескивавшая в тусклом сиянии единственного светильника.

Одним из ключей на большой связке, висевшей у нее на поясе, мисс Аллен отперла дверь в лабораторию и вручила мне две свечи, предложив осмотреть полки, пока сама она будет проверять комод. Я кивнул и на мгновение прислушался, хотя знал, что в этом нет необходимости, ибо в доме не было никого, кто мог бы представлять для меня опасность. Потом молча, ибо сердце у меня стучало так сильно, что я был не в силах произнести ни слова, вошел в комнату.

К счастью, распотрошенного пса я нигде не увидел. Только два коричневатых пятна на выскобленном столе свидетельствовали о его чудовищном предназначении. Я поставил на него свечу и, держа вторую в руке, огляделся. На стене за столом висели две полки. На верхней стояли, так сказать, научные экспонаты: органические остатки, раковины, сосуды с жидкостью, в которых плавали различные мерзости — крупный розоватый таракан, голова ягненка, сердце и прочие неопознаваемые рваные органы. Я окинул взглядом нижнюю полку. Она была менее страшная. На ней лежали ряды коробок, стопки бумаг и книг. Мисс Аллен постоянно повторяла, чтобы я не стеснялся и искал самым тщательным образом, и я, встав на стул, принялся обследовать верхнюю полку — выдвигал каждый сосуд и смотрел, нет ли чего за ним. Нигде ничего.

Мне было странно рыться в вещах Роберта под одобрительным оком мисс Аллен. Теперь, когда я поборол свой изначальный страх, ко мне вернулась былая бесшабашность, питаемая еще не выветрившимися винными парами. Не обнаружив дневников на верхней полке, я обратил внимание на нижнюю. На одном ее конце лежала папка с гравюрами, изображавшими анатомическое строение человека, и различными публикациями Королевского общества.[23] Дневников в ней не было. Рядом громоздилась кипа записных книжек в переплетах из шагреневой кожи. Я стал листать одну из них, думая, что, возможно, это и есть нужные мне дневники, но на ее страницах нашел только отчеты с рисунками различных опытов, вероятно, проводимых в этой самой лаборатории. В одном подробно описывалось анатомическое строение собаки, в другом — челюсти человека. Рядом с записными книжками стояла небольшая шкатулка, обитая медью.

Я взял шкатулку в руки, желая лучше рассмотреть ее. Она представляла собой простой ящичек, должно быть, предназначенный для хранения писем или хирургических инструментов, а может, в радостном нетерпении подумал я, даже и дневников. Застежка была поднята, и я откинул крышку.

В первое мгновение мне показалось, что шкатулка забита рваными лоскутами бумажной ткани. Бинты, которые Роберт Монтфорт использовал для своих операций? И тут я отметил, что они, вероятно, сложены сюда недавно, ибо, как только давление крышки ослабло, часть лоскутов вывалилась из ящичка. С любопытством ребенка, которому не терпится развернуть подарок, я стал вынимать бинты из шкатулки. В отличие от верхних лоскутов — чистых, белых, мягких — нижние были жесткие, с грязными бурыми пятнами. Еще вытаскивая их, я вдруг ощутил, как желудок у меня сжался в предчувствии неведомого ужаса.

Спустя мгновение я понял, что кошмар повторяется. На дне лежали, аккуратно, как ложки на подносе, отсеченные пальцы — три штуки, — хотя я мог бы теперь и не пересчитывать. При виде этих жалких обрубков пьяную браваду с меня как рукой сняло. Однако я не чувствовал острого отвращения, которое должен был испытывать. Мои рефлексы притупились. Будто я грезил наяву, или смотрел издалека на неприятную картину, или наблюдал душераздирающее действо на театральной сцене. То, что предстало моему взору, было отвратительно и в то же время не имело ничего общего с реальностью. Правда, к оцепенению мой организм оказался менее стойким. Сознание заволокло серым туманом, в глазах потемнело, голова закружилась. Объятый паникой, я ухватился за край стола, ища в нем опоры, и зажмурился, надеясь, что мне просто снится непонятный сон и, открыв глаза, я окажусь совсем в другом месте и увижу совершенно безобидный предмет, а не эти сморщенные и высохшие части тела моего друга.

В какое-то мгновение я, должно быть, громко вскрикнул, ибо до меня донесся голос мисс Аллен:

— Мистер Хопсон, вам плохо? Почему вы так побледнели? Заметив ужас на моем лице и поняв, что я потрясен и не в состоянии ответить, она, вероятно, подошла к полкам, желая выяснить, чем я напуган. Я услышал, как она тихо вскрикнула, заглянув в ящичек. Я поднял веки и увидел, что шкатулка захлопнута. Мисс Аллен сочувственно накрыла мою ладонь своей.

— Пойдемте, — тихо проговорила она. — Здесь нам больше нечего делать. Да и вам уже хватит терзать себя. Я пошлю за судьей Уэстли. Пусть он примет необходимые меры.

Прошло несколько часов, прежде чем Уэстли явился за пресловутой шкатулкой. К этому времени я уже окончательно протрезвел и в полной мере осознал значение своей находки. Мисс Аллен велела мне ждать судью в библиотеке, где я и сидел в одиночестве, вслушиваясь в гнетущую тишину комнаты и необъяснимые скрипы и шорохи, доносившиеся из коридоров. Вскоре нервы мои напряглись до предела, я вновь был охвачен ужасом. Я чувствовал, что мне грозит смертельная опасность, и не мог понять, как и зачем я позволил, чтобы меня вновь привезли в этот дом. Ведь однажды я уже чуть не поплатился жизнью. Разве Роберт не предупреждал, что жестоко накажет меня, если я когда-либо появлюсь здесь? Сколь бы искренне ни заверяла меня мисс Аллен в том, что сохранит в тайне мой визит в Хорсхит и в лабораторию ее племянника, я не мог всецело положиться на ее обещания. Если Роберт вернется неожиданно, правда сразу откроется. Во мне поднималась паника всякий раз, когда я обдумывал свое безвыходное положение, вспоминал жуткое содержимое шкатулки и угрозы Роберта. По зрелом размышлении я пришел к выводу, что моя последняя находка изменила все. Теперь мисс Аллен никак не скроет мой визит; только глупец мог на это рассчитывать. Ей придется сказать, что я приезжал и что делал здесь. Иначе как она объяснит историю со шкатулкой?

Очень скоро Роберт узнает, что я пренебрег его предупреждением. Очень скоро выяснит, что я заходил в его покои и рылся в его вещах. И конечно же при первой возможности он не преминет призвать меня к ответу. В Лондоне или здесь — не имеет значения. Где бы мы с ним ни встретились, он обрушит на меня всю свою ярость, и мне придется обороняться. При этой мысли ужас захлестнул меня. Я знал, что начинаю терять рассудок, и пытался образумить себя. Я гнал из головы тяжелые думы, твердил себе, что сейчас Роберт никак не появится здесь, а в Лондоне я буду окружен дружескими лицами и таким образом защищен от его злобы. Но, сколько я ни старался, от тягостных мыслей избавиться не удавалось, и мне казалось, что я жду Уэстли уже целую вечность.