А если ответ нужно искать не в библиотеке, а в столовой? Я стал вспоминать, кто при мне входил или покидал комнату. Кто присутствовал там, когда прогремел выстрел? Помнится, Брадфилд за минуту до этого появился из-за ширмы, а за столом сидели две дамы — супруга Фоули и леди Брадфилд — и поверенный Уоллес. Где были остальные? И почти тотчас же в воображении всплыли туфли и подолы платьев. Я ползал под столом, когда сразу после выстрела в столовую вернулся Фоули. Следом за ним возвратились Роберт Монтфорт и Элизабет. Маргарет Аллен пришла последней. И все это случилось примерно в то же время, когда дворовый работник заметил какого-то человека у пруда, в котором я на следующее утро узнал замерзшего и изувеченного Партриджа.

Анализируя те события по прошествии нескольких дней, я не стал лучше их понимать, зато с неудовольствием вспомнил, что не выполнил ни одного из поручений Фоули. Шкатулку не открыл, что в ней — не выяснил, ничего не разузнал о действиях Партриджа перед его отъездом в Хорсхит. Сведения, которые мне удалось собрать, были скудны и ни к чему не вели. Я узнал, как называется дерево, из которого сделана шкатулка. Чиппендейл сказал мне, что Монтфорт не имел законных прав на его эскизы. Мадам Тренти сообщила, что Партридж отправился в Хорсхит, потому что считал Монтфорта своим отцом. Все это были не бог весть какие результаты, и я не ожидал от Фоули щедрых похвал. Но ужаснее всего было то, что подтвердились мои опасения: своим участием в расследовании я поставил под угрозу собственную жизнь. Я содрогнулся, вспомнив, как меня едва не задавила карета. Вне сомнения, меня хотели убить. Наверняка следующее покушение не заставит себя ждать.

Через четверть часа мы подъехали к Монументу.[12] Фоули постучал по окну, карета послушно остановилась, и мы вышли. По Грейсчерч-стрит мы добрели до Лондонского моста,[13] с которого, заверил меня Фоули, открывается чудесный вид на реку. Мы поднялись по лестнице на мост и глянули вниз через парапет. Фоули вышагивал взад-вперед, наблюдая за проплывающими судами. Развернувшаяся передо мной панорама не вызывала у меня восхищения. И река, и набережная казались бесцветными размытыми тенями: хмурые здания, нависающие над темными причалами; люди, словно муравьи; грязные наносы на обнажившихся берегах; серая гладь воды. Последние несколько дней стояли сильные холода, и река местами замерзла; о борта пришвартованных судов бились осколки льда, бесформенные и зазубренные, как обломки камней в каменоломне. Созерцая эту унылую картину, я не сразу заметил, что Фоули перестал вышагивать и теперь внимательно меня рассматривает.

— Какой-то вы стали другой, Хопсон, — неожиданно заявил он.

— Я не понимаю вас, милорд.

— Что с вами случилось? — допытывался он. — Под глазом лиловый синяк, на лбу — еще один, хромаете. Как будто после пьяной драки. Да и вообще вид у вас угнетенный, подавленный. Вы не были таким даже тогда, в Кембридже, когда обнаружили тело своего друга. Вы будто… — он помедлил, — постарели, будто изнываете под непосильно тяжким грузом.

Я был ошеломлен его проницательностью. Кровь прилила к моему лицу, там, где шрам, я снова ощутил биение пульса, чего не случалось уже несколько дней. Неужели я такой бесхитростный?

— Лорд Фоули, — выпалил я, — не знаю, как вы прочли столько всего в моем лице. Не скрою, я немного утомлен, а вообще-то я просто любуюсь видом, ожидая, когда вы соизволите объяснить, зачем привезли меня сюда.

— Тогда сразу к делу. Привез я вас сюда отчасти для того, чтобы послушать ваш отчет, отчасти ради собственного удовольствия. Это место я люблю с детства, но не бывал здесь уже несколько лет, — объяснил он. — А теперь скажите, что вы узнали о шкатулке?

Я еще больше покраснел. Хвастать-то было нечем.

— Выяснить мне удалось немного. Фактически только то, что шкатулка сделана из древесины редкой породы. Она называется «цезальпиния гренадилло».

Эта информация Фоули не заинтересовала.

— Вам удалось ее открыть? Я покачал головой.

— Я показывал ее мастеру по замкам, но и он ничего не смог сделать, а без вашего разрешения я не осмелился ее взломать.

— И это все, что вы можете мне сообщить? — Неутешительный результат не обрадовал Фоули, но вопреки ожиданиям он не подверг меня суровой критике. И все же я знал, что разочаровал его, и почему-то мне это было неприятно.

— Нет. Есть и другие новости.

— Продолжайте, прошу вас.

— Первая меня весьма удивила. Похоже, Партридж решил, будто его родители — лорд Монтфорт и мадам Тренти, итальянская актриса, ныне проживающая в Лондоне.

При упоминании имени Тренти Фоули побледнел.

— Вы ее знаете, милорд? — спросил я.

— Знал когда-то давно. Теперь только понаслышке. Какова ее роль в этом деле?

— Это она направила Партриджа к лорду Монтфорту. Она внушила Партриджу, что Монтфорт — его отец, а она — его мать.

— Вы сказали, Партридж решил, будто Монтфорт и Тренти — его родители. Значит, сами вы в том сомневаетесь?

— Да, у меня есть сомнения. Мне показалось, что мадам Тренти не была со мной откровенна.

— Это ей свойственно, насколько я знаю ее. А вторая новость?

— Вторая касается эскизов господина Чиппендейла — тех, что мы нашли на полу в библиотеке в тот вечер, когда умер Монтфорт.

— Да, и что же с ними?

— Чиппендейл заявил, что они по праву принадлежат ему. По его словам, Монтфорт одолжил ему деньги на издание альбома, а эскизы оставил у себя в качестве залога. Заем был выплачен, но эскизы Монтфорт не вернул.

Фоули печально улыбнулся.

— Жаль, если вы правы, — сказал он. — Из всего, что Монтфорт должен мне, наибольшую ценность представляет содержимое библиотеки. Вы считаете, ваш хозяин говорит правду?

— Да, — твердо ответил я. — Он дал мне документы, подтверждающие его права. — Я вручил Фоули связку бумаг, которые доверил мне Чиппендейл. Он ознакомился с первым документом и глянул на маслянистую воду под нами.

— Странно, что он никогда не упоминал мне об этом деле. Прежде чем вернуть эскизы, я хотел бы получить некоторые доказательства. Вчера в город приехали Брадфилды. Джордж, их сын, будет сопровождать Роберта Монтфорта в Италию, сейчас он готовится к поездке. Я собирался навестить Брадфилда. Возможно, ему об этом что-нибудь известно.

Мне казалось, дело с эскизами абсолютно ясное, ибо я не подвергал сомнению слово Чиппендейла. Однако Фоули, рассуждавший иначе, был полон решимости навестить Монтфорта и настоял, чтобы я пошел с ним. Я вынужден был согласиться, поскольку не смог найти для отказа благовидного предлога. По дороге, в карете, Фоули опять стал пытать меня.

— Вы так и не объяснили, почему у вас разбито лицо и в чем причина вашей понурости.

— Вчера со мной произошел несчастный случай. Возле дома мадам Тренти меня сбила карета, и я свалился в канаву. Когда возница проезжал мимо, мне показалось, что я знаю его и что он нарочно наехал на меня, возможно, с целью нанести мне более серьезные увечья.

— И кто же это был?

— Возница был укутан в плащ и проехал очень быстро. Я не успел его разглядеть.

Фоули пожал плечами, словно расценивал мое чудесное избавление от смерти как сущий пустяк. Мгновением позже карета подкатила к украшенному лепниной величавому зданию на Лестер-филдс — городской резиденции Брадфилдов, и подскочивший к экипажу слуга открыл дверцу. Брадфилд с женой приняли нас в маленькой гостиной. Ее стены были увешаны портретами их предков, а также любимых собак и лошадей. Джорджа, сына Брадфилдов, дома не было. Как сообщила нам леди Брадфилд, он заказывал дорожную сумку и платья для поездки по Европе, которую собирался предпринять вместе с Робертом Монтфортом.

— Ну что, какие вести из Кембриджа? — спросил Фоули, словно давно там не был.

— Два дня назад в Лондон приехал Роберт Монтфорт с Элизабет и мисс Аллен, — отвечал Брадфилд. — Несколько дней они будут жить у нас. Вчера вечером за ужином Роберт сказал, что, возможно, задержится с отъездом в Европу, поскольку не знает, как долго еще будет длиться расследование обстоятельств гибели его отца. Прежде они с Джорджем договаривались, что отправятся через Ла-Манш в конце месяца.