— Констанция… мой добрый ангел… какой приятный сюрприз, — с искренней радостью воскликнул я.

Она отвечала на мой комплимент улыбкой — более лучезарной, чем обычно.

— Что-то не так? — спросил я.

— Опять влетело от миссис Каммингз. После событий сегодняшнего вечера она как с цепи сорвалась. Обвиняет меня в том, что я разбила хрустальную солонку и не признаюсь в этом.

— Ничего, скоро сменит гнев на милость. У нее доброе сердце.

— По мне, так она настоящая мегера. Хорошо хоть я не видела того, что пришлось наблюдать тебе, Натаниел.

— Да уж. Труп — зрелище не из приятных. Меня оно потрясло до глубины души. Ужасы той комнаты, кровь, пиявки… этот кошмар я никогда не забуду. Потрогай мой лоб. По-моему, у меня жар.

Констанция со смехом поставила поднос на стол.

— Ты, конечно, жуть что пережил, но сейчас у тебя вид совсем не больной. Уверена, никакого жара у тебя нет. — Она замолчала, с насмешкой во взоре рассматривая мой лоб. — Откуда у тебя шрам?

— Который?

— Ну как же? Я вижу только один. — Она нежно, как я и надеялся, коснулась пальцем моего лба.

— Ах да. Это долгая история. Она тебя утомит…

— Расскажи, иначе, клянусь, я сильно рассержусь!

— Что же, вкратце дело было так. Несколько лет назад я неторопливо ехал в Лондон в дилижансе и вдруг в заднее окно увидел, как из леса выскочили человек десять разбойников и бросились к нам. Они были вооружены до зубов. — Я выдержал паузу, будто актер в театре. Глаза Констанции округлились, как блюдца. — Я не предупредил тебя, что это очень страшная повесть?

— Не томи, Натаниел, рассказывай.

Серьезно глядя в ее горящие нетерпением глаза, я продолжал — поначалу нарочито медленно, постепенно переходя на скороговорку, дабы привести ее в неистовство (во всяком случае, я к этому стремился).

— Возница ничего не замечал, остальные пассажиры спали… Не желая будить их и поднимать тревогу, я прыгнул из окна на лошадь скачущего сзади форейтора… подхлестнул остальных коней и оторвался от бродяг, но один из них все же успел ударить меня рукояткой револьвера.

Я все так же серьезно смотрел ей в глаза и вдруг, не выдержав, широко улыбнулся.

Констанция игриво чмокнула меня в щеку.

— Ох и мастер ты сказки рассказывать, Натаниел Хопсон. Все шутишь со мной. Десять разбойников. Так я тебе и поверила. Выдумки все это.

Я пожал плечами, признавая свое поражение.

— Даже если и выдумки, что с того? Разве я тебя не позабавил?

Она опустила ресницы и стала смотреть на огонь.

— Это ты сейчас меня веселишь, а наступит завтра, и я тебя больше не увижу.

Я услышал в ее тоскливом тоне поощрение и тотчас же бросился в наступление.

— И эта мысль тебя печалит? Иди сюда, я помогу тебе забыть твою грусть.

Я взял ее за талию. Она кокетливо рассмеялась и покачала головой, но не настолько решительно, чтобы положить конец моим ухаживаниям.

— Будто у меня других забот нет, как только горевать о твоем отъезде. Миссис Каммингз говорит, что мы все скоро потеряем работу, — сообщила Констанция, ловко снимая с себя мою блуждающую ладонь и меняя тему разговора.

— С чего вдруг она так решила?

— Услышала кое-что, когда носила закуски в гостиную.

— Так расскажи. Я вижу, тебе не терпится поделиться. Она присела на подлокотник кресла. От нее пахло патокой и розовой водой. Я почувствовал, как во мне растет возбуждение, и осторожно накрыл ее ладонь своей. Этот жест не обеспокоил ее, ибо она беспечно защебетала:

— Поверенный Уоллес сказал, что его вызвали сюда оформить на Фоули большую часть имущества Монтфорта, в уплату за его карточные долги. Уоллес говорит, что лорд Монтфорт, вероятно, покончил с собой от отчаяния, поскольку значительная часть его имущества уже заложена из-за долгов. По словам миссис Каммингз, это означает, что его жене и сыну почти ничего не останется, и им придется продать дом. Ну а нас, скорей всего, уволят.

Хмурясь, я обдумывал слова Конни и спрашивал себя, можно ли теперь поцеловать ее.

— Мне ясны их доводы, но они не видели того, что видел в библиотеке я.

— Ты заблуждаешься, Натаниел. Они видели то же самое.

— Нет, ты не поняла.

— Изъясняйся проще, тогда, может, я пойму. Я ласково потрепал ее по коленке.

— Видеть и замечать — две разные вещи. Сияние луны ярче, чем туман.

— Что это значит?

— Кому-то надо, чтобы смерть Монтфорта выглядела как самоубийство, но меня им в том убедить не удалось. Тем не менее, хоть я и не верю, что он покончил с собой, я не нахожу объяснения тому, что произошло на самом деле.

Она заерзала на подлокотнике и сбросила мою руку с колена. Мое терпение истощалось. Если мне не удастся тотчас же укротить ее, шанс будет упущен.

— С чего ты взял, что ты более наблюдателен, чем другие?

— Я же отметил твое несравненное очарование. А они, готов поспорить, едва ли глянули в твою сторону. Разве одно это не доказывает, что я, в отличие от них, обучен наблюдательности?

Ее щечки порозовели, из чего я заключил, что она растаяла от моего комплимента. И все же мои рассуждения не убедили ее.

— Ты — краснодеревщик, Натаниел. Это ремесло требует умелых рук, а не наблюдательности.

Я поднес палец к губам Констанции, нежно коснулся их, увещевая ее.

— Однажды в детстве я ходил с отцом — он у меня плотник — в дом к одному местному джентльмену.

— Какое отношение это имеет к смерти Монтфорта? — Она досадливо тряхнула головой, но не запретила мне гладить ее щеку.

— Джентльмену требовался новый секретер для гостиной. Отцу было поручено смастерить его. Он взял меня с собой.

Конни шлепнула меня по руке и поджала губы.

— Говори яснее, не то я уйду.

— Нас провели в гостиную, где должен был стоять секретер. Пока отец обсуждал заказ, я разглядывал помещение. Более роскошной комнаты мне еще видеть не доводилось: зеркала, диваны, комоды, все сияет, блестит.

После, когда мы вернулись домой, отец спросил, как мне показался дом. «Очень богатый», — ответил я.

«Тогда скажи, — не унимался он, — какая вещь особенно тебя поразила?»

Я упомянул крытый черным лаком буфет с китайским орнаментом, который привлек мое внимание. Отец потребовал, чтобы я описал запечатленную на нем сцену. Я не смог. Тогда он попросил назвать еще три вещи из комнатной обстановки, которые мне понравились. Гостиная, казалось, была такая необыкновенная, но детали интерьера напрочь исчезли из моей памяти.

— И какой же ты извлек урок? — спросила Конни. Я пристально посмотрел ей в глаза.

— Зрение — инструмент, и, как и всякий инструмент, его надобно оттачивать.

Она поняла мою аналогию.

— Значит, твое острое зрение позволило тебе увидеть нечто такое, чего остальные не заметили. Говори же, что это было?

— Не хочу тебя расстраивать.

Словно не в силах сердиться, она игриво толкнула меня в плечо.

— Натаниел, ты опять меня дразнишь. Ну, скажи же, прошу тебя.

— Я не дразню, — возразил я, тараща глаза. — Я и сам точно не знаю. — Я помолчал, вспоминая. — Следы должны бы быть не такие; кровь на подоконнике, на обоих рукавах. — Я привлек Конни к себе, намереваясь поцеловать ее в нежную щечку и тем самым уйти от ответа. Она не сопротивлялась, но закрепить свой успех мне все равно не удалось. Едва я попытался завладеть ее бедром, она вывернулась из моих объятий, уже и думать забыв про Монтфорта. Миссис Каммингз она была нужнее, чем мне.

Сэр Джеймс Уэстли, местный судья, жил всего лишь в пяти милях от Хорсхит-Холла, но прибыл он только через два часа, в полночь. Дверь ему открыл я. Поскольку я первым обнаружил труп, ожидалось, что он захочет побеседовать со мной, поэтому я продолжал бодрствовать, что позволило миссис Каммингз, Констанции и лакею удалиться на покой. Смеясь, я попросил Констанцию погреть для меня местечко в своей постели. Она очаровательно послала мне воздушный поцелуй, сказав, что в ее кровати лишнего места нет и что для шастающих по ночам незваных гостей с необъяснимыми шрамами на лбах дверь ее комнаты всегда заперта.