Брадфилд, судя по его вытаращенным глазам и разинутому рту, был ошеломлен реакцией Монтфорта, но не стал допытываться у хозяина дома причины его дурного настроения. Возможно, не осмелился. Или уже знал, в чем дело. Как бы то ни было, не желая растрачивать свой талант рассказчика на неблагодарного слушателя, он переключил внимание на другой конец стола, где сидел лорд Фоули, и перехватил взгляд последнего. Фоули был облачен в безукоризненно чистый черный бархатный сюртук, отливавший блеском кротового меха. Молочное кружево подчеркивало костлявость худого лица с большим орлиным носом и глубоко посаженными глазами. Он едва заметно улыбнулся Брадфилду, а тому более действенного подбадривания и не требовалось — он поспешил продолжить свой рассказ.

— Я знаю из достоверного источника, что его любовница два-три дня после его воскресной проповеди ну просто сама добродетель, но к четвергу уже и не помнит, что была в церкви.

Лорд Фоули на эту скрытую шутку обнажил в улыбке свои хищные зубы. Будь у него в запасе хотя бы секунда, он, возможно, отозвался бы какой-нибудь умной остротой, но в разговор неожиданно встрял Монтфорт.

— С Фоули нельзя оставлять любовницу даже до четверга, а то он приберет ее себе, несмотря ни на какую чесотку. Я прав, Фоули? — Монтфорт тяжело дышал. Его кожа приобрела зловещий красновато-коричневый оттенок, лицо стало темнее тучи. Почувствовав настроение хозяина, пес Монтфорта, доселе мирно дремавший под его креслом, зашевелился.

Демонстративно избегая взгляда Монтфорта, Фоули уголком салфетки из камчатного полотна промокнул каплю супа на нижней губе и, храня невозмутимость, обратился к Роберту, сыну хозяина дома:

— Ты, кажется, скоро едешь в Италию?

Роберт разрезал вальдшнепа. С неописуемым изяществом он отделил от тушки голову и длинный заостренный клюв, положил их на край тарелки, словно венок на надгробную плиту, и ответил:

— Надеюсь отправиться в конце недели. И предвкушаю свой отъезд с таким же нетерпением, с каким моя семья жаждет избавиться от меня. Вы не согласны, Элизабет?

Последний вопрос он адресовал своей молодой мачехе, сидевшей между ним и его грузным отцом. Мне она казалась разряженной девочкой-подростком, которую случайно посадили за стол вместе с взрослыми.

— Не сомневаюсь, там ты найдешь чем поразвлечься, Роберт. Что касается желания твоих родных избавиться от тебя, за всех говорить не стану, но лично мне жаль, что ты уезжаешь. — Она произнесла это быстро, будто боялась, что ей прикажут замолчать. Голос у нее был тихий и немного визгливый.

Монтфорт сердито посмотрел на жену и сына. Спустя мгновение, громко пыхтя, он поднялся из-за стола, прошаркал мимо меня к окнам и раздвинул портьеры. Ничто не доставляет ему такого удовольствия, как вид из этой комнаты, заявил он, категорически запретив закрывать шторы до конца вечера. Он сложил рот в угрюмую складку, и после уж никто из участников застолья не осмелился высказать ему свои возражения, хотя в окнах, кроме темноты, видно ничего не было, а в щели задувал ледяной ветер, что всем причиняло неудобство. Дамы, поджав губы, молча тряслись от холода, покрываясь гусиной кожей, поскольку все они были в декольтированных платьях. Мужчины тоже примолкли. Монтфорт в сопровождении сонного пса, следовавшего за ним тенью, нетвердым шагом прошествовал к своему месту во главе стола и медленно опустился в кресло.

Один только Фоули, на другом конце стола, не утратил присутствия духа. Он возобновил разговор с Брадфилдом. Что они обсуждали, я не слышал, но, судя по тому, как подергивались, словно вспугнутые пауки, черные брови Фоули, речь, вероятно, шла о каком-то драматическом событии. Спустя несколько минут и все остальные, набравшись смелости, продолжили застольную беседу. Поверенный Уоллес попытался завладеть вниманием мисс Аллен. Та с восторгом слушала Роберта, разглагольствовавшего о предстоящем путешествии в Италию.

Мисс Аллен — ее тонкий нос покраснел от холодного сквозняка — пыталась расспросить племянника о поездке, но тот, явно не замечая ее, увлеченно беседовал с Элизабет о Риме. Склонившись к ее лицу, он что-то доверительно шепнул ей и продолжал свой рассказ. Вскоре я услышал громкий всхрап и странное рычание, слетевшие с губ Монтфорта. Роберт повернулся к нему, озадаченно морща лоб. Неужели эти звериные звуки издал его отец? Отчего он вдруг так рассвирепел?

— Вам плохо, отец? У вас больной вид. Опять подагра? — заботливо поинтересовался он.

— Даже если мне нездоровится, я попросил бы тебя не кричать об этом на весь белый свет, дабы не усугублять мои муки. Может, ты, конечно, возомнил себя врачом, но уверяю, У тебя просто разыгралось воображение.

Роберт опешил от столь суровой отповеди.

— Я ни в коей мере не хотел усугублять ваши страдания. Просто меня беспокоит ваше самочувствие.

— Я сам решу, когда и с кем обсуждать свое самочувствие, Роберт, — зло бросил его отец. — А тебя, Элизабет, я попросил бы не забывать о гостях.

Словно получив пощечину, Элизабет вздрогнула и потупила взор. На голове у нее был напудренный белый парик с вплетенными в пряди шелковыми розочками и листиками, платье из алого шелка было украшено черным кружевом. Богатство одеяния, казалось, только подчеркивало бледность набеленного лица. Восхитительная черная мушка отделилась от ее верхней губы и, затрепыхав в воздухе, упала ей на грудь. Элизабет погладила белый локон, лежавший у нее на плече, будто в прикосновении к чему-то мягкому искала защиты от грубости мужа. Потом взяла веер и принялась обмахиваться, словно ее лихорадило от жары, хотя на самом деле она дрожала от холода. Страдания жены не тронули Монтфорта. Он занялся жареной куропаткой — проткнул вилкой золотистую кожицу, отрезал большой кусок сочного мяса и принялся жевать.

Уже не в первый раз я наблюдал, как лорд Монтфорт грубит Элизабет, и, признаюсь, меня это изрядно раздражало. Возможно, я просто наивен, не искушен в жизни. В конце концов, какой муж не бывает порой деспотом? Разве мужчине не дано Богом право быть хозяином в своем доме и требовать послушания от супруги, когда он видит в том необходимость? И все же в данном случае я пребывал в крайнем негодовании. Возможно, меня смущали разница в возрасте (его жена была лишь на три года старше его сына) и вопиющее несходство во внешности (я с омерзением представлял, как он мнет под своим толстым брюхом ее хрупкую фигурку). Как стал возможен столь неравный брак? Я расспросил Констанцию — кладезь знаний в этой области — и узнал кое-какие подробности печальной истории.

Пять лет назад Элизабет, семнадцатилетняя девушка, младшая дочь почтенного торговца, присутствовала на летнем балу, где Генри Монтфорт — вдовец, владелец этого поместья и отец воспитывавшегося без матери сына-подростка — заприметил юную девственницу и вознамерился первым насладиться ее непорочностью. По словам Констанции, охотно обсуждавшей со мной обитателей Хорсхит-Холла, задача перед ним стояла нетрудная. Элизабет не могла состязаться в коварстве с Монтфортом. Он напоил ее шампанским, затем уговорил прогуляться с ним под луной и под одной из мраморных нимф насильно лишил ее девственности. Спустя некоторое время отец Элизабет обратил внимание, что его дочь в расстройстве бродит по саду. Выяснив причину ее смятения, он пригрозил Монтфорту скандалом, если тот безотлагательно не женится на его дочери. Несколько недель спустя бедняжка Элизабет рассталась со своим счастливым детством и с родителями, которые души в ней не чаяли, и стала женой лорда Монтфорта. Полагаю, с тех пор она видела от мужа только грубость и дурное обращение.

Конни, в отличие от меня, не сочувствовала своей хозяйке. У Элизабет есть свои радости, заявила она. Я спросил, что это за радости, и Конни с жаром перечислила: Элизабет богата; она — хозяйка роскошного особняка и пользуется расположением мисс Аллен, нашедшей в ней дочь, о которой всегда мечтала. И потом (Конни театрально помолчала), есть и другие утешения.

— Что ты имеешь в виду? — вскричал я. С моей стороны это была вполне естественная реакция.