Адриенн была среднего роста, чуть полновата, но ухитрялась выделяться в любой компании. Она предпочитала черный цвет — отчасти из-за того, что считала его эффектно оттеняющим ее бледную кожу, но в основном потому, что подчеркивала «траурный» характер своего замужества. При этом ее декольте было таким глубоким, что, казалось, чуть-чуть не доходило до самых бедер, зато как раз до середины бедер доходили разрезы по бокам платья. Создавалось впечатление, что ей достаточно чихнуть — и платье окажется на полу.
У нее было грубоватое костистое лицо и злой маленький рот с пунцовыми губками. Глаза цепкие и, пожалуй, слишком близко посаженные, а носик — маленький и курносый. Копна курчавых золотистых волос горела как огонь маяка. Движения Адриенн были резкими и порывистыми, словно у пойманной в силок птицы, а своих собеседников она воспринимала как противников в схватке, которых следовало подавить и поставить на колени. Вполне возможно, что она имела какое-то представление о чувстве такта, но, как бы то ни было, вполне обходилась и без этого. Если бы она была мужчиной, ее болтливый язык стал бы для нее причиной множества дуэлей. Впрочем, среди знавших ее людей находились такие, которые предлагали несколько расширить понятие «мужской род» и причислить к нему Адриенн Кэмпбелл.
В ее руках был бокал вина, из которого она время от времени делала большие глотки. Если слуги не успевали наполнять бокал до краев, в их адрес раздавались не самые лестные эпитеты.
Адриенн в очередной раз оглядела роскошный зал и пренебрежительно поморщилась:
— Боже мой, ну и обстановочка! Я бывала на похоронах, где было веселее и с гостями обходились лучше. Я бы вылила это вино в туалет, но, к сожалению, туда слишком хлопотно добираться. А как вы находите жениха? Я видела покойников с более радостным выражением лица. А невеста? Это же ребенок! Наверное, ей придется пожертвовать брачной ночью, чтобы подготовиться к контрольной в школе. Я надеюсь, что кто-нибудь научил ее житейским премудростям? Во-первых, что надо пользоваться противозачаточными средствами, и, во-вторых, следить, чтобы все обязательства оформлялись в письменном виде и лучше всего при свидетелях. Вы только посмотрите на нее — бедняжка выглядит, словно слепая лесбиянка на рыбном базаре. Ей не помешало бы добавить румян на щеки, а то от той клистирной трубки, за которую она выходит замуж, не очень разрумянишься!
Адриенн довольно долго продолжала отпускать такие шуточки, замолкая только для того, чтобы отхлебнуть вина из бокала и смерить осуждающим взглядом тех, кто слушал ее не очень внимательно. Финлэй с восхищением наблюдал за ней с почтительного расстояния. Он ценил хорошие спектакли, а Адриенн явно была сегодня в ударе. После нескольких лет совместной жизни с этим словесным пулеметом он приобрел своего рода иммунитет. Другие, к сожалению, его не имели. Скорее всего, не одна дама из числа сегодняшних собеседниц Адриенн подумывала о том, как бы незаметно бросить в ее бокал что-нибудь не совсем приятное, хотя вовсе не обязательно вызывающее летальные последствия.
Финлэй вполне разделял такие поползновения. Голос Адриенн вызывал ассоциации с работающей лесопилкой. Люди, устраивавшие праздники и другие общественные мероприятия, проявляли удивительную изобретательность, придумывая самые различные поводы, чтобы не включать ее в число гостей, — вплоть до разразившихся эпидемий или уличных беспорядков, — но это редко когда помогало. Адриенн все равно приходила. Как член клана Кэмпбеллов по мужу, сегодня она не могла быть исключена из числа гостей, а невозмутимости ей было не занимать. И, надо признаться, чем больше внимания приковывала к себе Адриенн, тем меньше людей оглядывались на Финлэя Кэмпбелла. А это было вовсе не так уж плохо.
Он оглядел зал, где самые яркие цветы аристократии были увлечены хорошо знакомым ему ритуалом интриг, политики и сплетен. Повсюду виднелись покрытые флюоресцирующим макияжем лица, отливавшие металлом парики, скроенные по последнему слову моды туалеты. Эти люди напоминали Финлэю щебечущих райских птиц или пестро раскрашенные игрушки с потаенными острыми гранями. В них не было никаких глубоких чувств или пристрастий, только сиюминутная жажда наслаждений. От сползания в трясину изощренного разврата их спасала только узость кругозора и природная лень. Настоящий разврат был по-своему утомительным делом, и многие старались не утруждать себя. Финлэй презирал их всех без исключения. Они не имели представления о храбрости, о подлинной грани между жизнью и смертью, кроме как в форме отлаженного ритуала аристократической дуэли, где восстановление попранной чести достигалось первой пролитой кровью. Финлэй следил за ними с холодной улыбкой и равнодушным сердцем.
В поисках хоть какого-нибудь разнообразия его взгляд упал на семейство Вольфов. Вольф-старший и его молоденькая супруга отсутствовали: это была уловка, благодаря которой они могли официально продемонстрировать свою нейтральность к происходящему событию. Но Валентин, Стефания и Дэниэл были здесь, хотя, судя по внешнему виду, предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте. Финлэй усмехнулся. Естественно, ведь у всех троих на ближайший месяц были назначены собственные свадьбы. По-видимому, отец настоял на их присутствии, чтобы они лишний раз наглядно убедились, какое нелегкое бремя возложит на них судьба. Стефания и Дэниэл стояли рядом, нарочито игнорируя жениха и невесту. Валентин скучал поодаль от них, высокий, худощавый, деликатный, в темно-фиолетовом сюртуке и таких же рейтузах. Длинные темные кудри и накрашенное лицо делали его похожим на экзотический, но уже попорченный гнильцой плод с увядающего дерева. Подведенные глаза и широкая улыбка алых губ придавали лицу выражение натянутой учтивости. Было заметно, что его мысли находятся весьма далеко от этого зала. Финлэю не хотелось гадать, о чем думал наследник семейства Вольфов. В руках Валентина не было бокала — скорее всего, потому, что здешние вина совершенно не удовлетворяли потребностям его извращенной натуры.
Финлэй чувствовал, что необходимо хотя бы для виду завести с кем-нибудь разговор, а Вольфы были подходящими собеседниками. Кроме того, фигура Валентина в немалой степени интриговала его. Они закончили одну и ту же школу, но это было, пожалуй, единственное, что их сближало и тогда, и теперь. Как мог вспомнить Финлэй, Валентин был вполне нормальным подростком без каких-либо намеков на его теперешние пороки. Но то же самое он мог бы сказать и про себя самого.
Он медленно подошел к Вольфам, как будто случайно направлялся в их сторону, кланяясь и улыбаясь встречавшимся на его пути гостям. В каждом его движении проглядывали безупречные манеры: одним из первых уроков, который дала ему арена, было умение точно контролировать движения. Вокруг себя он замечал восхищенные взгляды, но чувствовал при этом только удовлетворение хорошего актера. При всех его аристократических манерах, он был всего лишь блистающим зеркалом, в котором люди видели только то, что он заставлял их видеть.
Он остановился перед Валентином и отвесил галантный поклон. Вольф тоже учтиво поклонился, черная каемка вокруг глаз и алый рот ярко выделялись на его бледной коже. Такая внешность в последнее время уже не считалась криком моды, но это был признанный индивидуальный стиль Валентина. Финлэй неожиданно понял, что для Валентина это такая же маска, как его стальной шлем на арене. А если так, значит, молодой Вольф имел и другое, настоящее лицо. Эта мысль озадачивала. Что бы ни скрывалось под маской, человек, вынужденный прятать естественное лицо, выглядел чертовски странно.
Финлэй ослепительно улыбнулся:
— Ты, по-моему, не склонен к общению, Валентин? Должен сказать, я удивлен, видя тебя в добром здравии. Если ты действительно принимаешь хотя бы половину того, что о тебе говорят, тебя должны уже возить на катафалке с капельницами в венах.
— Я всегда стараюсь, чтобы мой внутренний и внешний облик был в полном порядке, — беззаботно отреагировал Валентин. — Мой организм — это живая картина, а наркотики выполняют роль красок. Каждое произведение искусства должно быть показано публике, которая его оценит. К сожалению, далеко не все понимают и уважают тот труд, который я вкладываю в спектакль.
