— Я уже говорил, что тебе не о чем беспокоиться. На арене мне нет равных, любовь моя. Сегодня мне даже ничего не угрожало.

— Ты все время говоришь так, но у каждого может быть несчастливый день, какое-то неверное движение. Я хотела бы…

— Я знаю. Но я не могу бросить бои. Так же как не могу жить без тебя, я не могу жить без арены. Это часть того, что делает Финлэя Финлэем. Я не могу бросить арену и остаться при этом тем мужчиной, которого ты любишь.

— Я знаю. Именно поэтому я и беспокоюсь. Я никогда не думала, что в мою жизнь войдет такой человек, как ты, который будет так много для меня значить. И я ненавижу все, что отдаляет нас друг от друга.

— Не надо об этом. — Он нежно отстранил ее, чтобы взглянуть в глаза. Эти прекрасные глаза притягивали его, словно магнитом. — Ты всегда будешь со мной, любовь моя. Ты всегда в моих мыслях. Я даже назвал твоим именем меч.

— Я тебе очень благодарна за это, — обиженно сказала Еванжелин. — Обычно возлюбленным преподносят цветы или украшения. А ты преподнес мне названный в честь меня меч.

— Но это действительно прекрасный меч…

— Да, это существенно меняет дело. — На ее лицо набежала тень, и она слегка оттолкнула его. — А как поживает твоя жена?

Он неопределенно развел руками.

— Насколько я знаю, неплохо. Сейчас мы общаемся ровно столько, сколько этого требуют наши общие дела. У нее своя жизнь, у меня — своя, и пока у нас нет особой необходимости видеть друг друга, все идет хорошо. Почему ты об этом спрашиваешь? Ты же знаешь, что я никогда не любил ее, так же как и она меня. Это был типичный брак по расчету, дополнявший деловой союз между двумя кланами. Если бы у нас была возможность обвенчаться с тобой, я бы тут же подал на развод. Почему ты все время спрашиваешь меня о ней?

— Потому что и ты, и я должны присутствовать сегодня на свадебном торжестве. Наше присутствие строго обязательно. А что она? Что твоя Адриенн? Она тоже там будет?

— Да. Но, зная ее, я уверен, что не пройдет и часа, как она мертвецки напьется и даже не сможет присутствовать при обряде венчания. Не беспокойся, любовь моя: у нас будет возможность побыть вместе, надо только быть осторожными. Очень осторожными. В нашу тайну никого нельзя посвящать, Еванжелин. Я знаю, ты надеешься, что отношения между кланами когда-нибудь изменятся, но это вряд ли произойдет. А если они обо всем узнают, мы попадем под двойной удар.

— Да, может произойти самое страшное — нам не позволят больше видеть друг друга.

Он заключил ее в свои объятия и прервал слова поцелуями. После этого они стояли, крепко обнявшись, — так крепко, что, казалось, никакая сила на свете не сможет их разъединить.

Самый сенсационный брак года должен был состояться в большом бальном зале имения Вольфов. Следуя запутанной сети обманов, интриг, кровной мести, и Кэмпбеллы, и Шреки могли занимать в отношении этого события нейтральную позицию. Оба клана были в давней вражде с Вольфами, но сейчас противоборство не носило открытого характера. Кэмпбеллы и Шреки не были союзниками и никогда не стремились к этому, но в данном случае враг, с которым ты заключил перемирие, оказывался лучше ненадежного друга. Таким образом, Вольфы обеспечивали достойный прием, а Кэмпбеллы и Шреки обещали быть достойными гостями. На всякий случай в особняке дежурила усиленная охрана.

Оба клана явились в сопровождении небольшой армии охранников, крепко сбитых приятелей и соглядатаев. Другую половину их свиты составляли дальние родственники, лизоблюды и прихлебатели. В высшем свете по размеру свиты определялся уровень состоятельности и могущества клана. Разумеется, никто из врагов клана не стал бы заблуждаться насчет истинной преданности прихлебателей своим хозяевам — этого от них никто и не ждал. Просто богатые семьи любили обставлять все с известной помпой.

Бальный зал был очень просторен. Его стены, пол и потолок были так пышно декорированы, что казалось, могут рухнуть. Это тоже было в порядке вещей. Вдоль стен шла анфилада золотых и серебряных колонн, украшенных орнаментом из яшмы в виде гирлянд. Пол представлял собой огромную мозаику, изображавшую предков Якоба Вольфа и их славные дела. Мозаика была сделана из мраморных плиток площадью три сантиметра каждая (на Голгофе даже одна такая плитка считалась большой драгоценностью). На стены проецировались постоянно меняющиеся голограммы. Последовательность проекции определялась компьютером, а содержание голограмм представляло собой экзотические пейзажи. Голограмма на потолке изображала ночное небо с мерцающими, словно бриллианты на черном бархате, звездами. Однако на потолок почти никто не обращал внимания. Гости были поглощены разглядыванием друг друга.

Финлэй Кэмпбелл, как то и было предусмотрено этикетом, пришел вместе со своей женой. Никто из супругов не выражал по этому поводу радости. Свою собственную свадьбу они отпраздновали более чем пышно, но после этого их совместная жизнь дала глубокую трещину. Они пошли на этот брак, уступив сильнейшему нажиму со стороны родственников и даже вполне конкретным угрозам; они бы давно уже нашли наемных убийц друг для друга, но императорские экстрасенсы вовремя раскрывали тайные намерения. Благодаря этому супружество продолжалось даже при взаимной неприязни.

Сейчас они старались встречаться друг с другом как можно реже и делали это в основном на официальных мероприятиях, таких, например, как свадьба в доме Вольфов. Все общее, что было у Финлэя и Адриенн, — это двое детей, пяти и шести лет от роду, по всем статьям подходивших под определение «бич Божий». Появившись на свет в результате лабораторного зачатия и искусственного вынашивания, они провели свое раннее детство с рекомендованными на семейном совете няньками, а теперь пошли учиться в определенную семейным советом школу. Верность клану не давалась от рождения, а прививалась с годами, и семья твердо верила, что чем раньше это произойдет, тем лучше. Главы обоих кланов также не хотели, чтобы в этот процесс вмешивались Финлэй и Адриенн.

Финлэй часто задумывался о судьбе своих детей. Ему нравилось бывать с ними, и он чувствовал, что мог бы стать для них хорошим отцом, имей он такую возможность. Но так же как и в отношении многих других вещей, это «не разрешалось».

Финлэй тихо вздохнул и огляделся по сторонам, рассчитывая хотя бы чем-то отвлечься, если уж речь не шла о настоящем веселье. Он, как всегда, являл собой образец изысканного щегольства, начиная с бросавшегося в глаза розового сюртука до покрытого флюоресцирующим гримом лица и длинных, до плеч, металлизированных волос, отливавших благородной бронзой. Его шелковый галстук был иссиня-черного цвета, завязан он был с нарочитой небрежностью, как это умел делать только он один, его бархатная шапочка была черной как смоль и украшена павлиньим пером. На собравшихся он взирал через инкрустированное драгоценными камнями пенсне, в котором совершенно не нуждался, но считал его необходимым штрихом к своему туалету. У бедра, как того требовал этикет, висел меч, и хотя эфес и ножны были украшены драгоценными камнями, сам Финлэй знал, что этот клинок может быть не только деталью костюма, но и грозным оружием.

Свадьба должна была начаться через полчаса, и зал был переполнен. Повсюду, куда бы ни взглянул Финлэй, в глаза бросались гости в кричаще-ярких туалетах вперемежку с мерцающими голограммами тех, кто не смог прийти лично. Многие представители знатных фамилий были разбросаны по разным концам Империи, но все же собрались на торжество, чтобы продемонстрировать свою солидарность и послушать последние сплетни. В гуле голосов явственно выделялся один, и Финлэй даже не оборачиваясь узнал свою жену Адриенн. Ее голос был подобен лучу лазера, проникающего через любую среду. Финлэй уже не впервые подумал, что если бы семья Адриенн нашла какой-нибудь способ применять ее голос в качестве оружия, то это могло бы принести целое состояние. Он медленно, нехотя повернулся — конечно, это была она, Адриенн, настойчиво требовавшая внимания группы молоденьких дам, которые явно хотели уйти куда-нибудь в другое место. Куда угодно.