Елизавете так хотелось бы вволю насладиться медовым месяцем с Францией, но… Но терзавшая ее сильнее, чем когда-либо прежде, бессонница и обострение болезней не давали теперь никакой передышки. Несчастная боялась даже потерять рассудок от непрерывно повторявшихся приступов боли, а это было бы ужасно – до того, как настанет время одержать полную и окончательную победу в той войне, в какую императрица помимо собственной воли, только лишь из-за игр вокруг межгосударственных союзов, втянула свой народ. Ведь Фридрих II, желая воспользоваться эффектом неожиданного нападения, уже проявил враждебные намерения: никого не предупредив о начале военных действий, он ввел в Саксонию свои войска.[65] И действительно, поначалу все складывалось в его пользу: был приступом взят Дрезден, под Прагой потерпели поражение австрийцы, у Пирны (Pirne) – саксонцы. Австрия была союзницей России, и Елизавете пришлось смириться с необходимостью участия в этой войне. По ее распоряжению, генерал Апраксин, назначенный фельдмаршалом, оставил Санкт-Петербург и сосредоточил большие войсковые соединения под Ригой.
И, когда Людовик XV направил к царице своего посланника – маркиза Лопиталя, целью которого было побудить Елизавету к действиям, она поручила Михаилу Бестужеву, который, в отличие от брата Алексея, великого канцлера империи, оставался в душе франкофилом, подписать документ о присоединении России к Версальскому договору… Это произошло 31 декабря 1756 года.
Российская императрица в душе была сильно встревожена необходимостью занять явную, подчеркнуто определенную позицию в международных делах, но она еще надеялась, что нынешний конфликт не охватит всю Европу. И опасалась, что Людовик XV всего лишь пользуется ею, стремясь закрепить уже не временное, но постоянное сближение Франции с Австрией. Словно бы стремясь оправдать эти ее опасения, в мае 1757 года Людовик пожелал подтвердить свои обязательства перед Марией-Терезией новым союзом, цель которого – лишить Пруссию всякой возможности нарушить мир в Европе. Елизавета сразу же догадалась, что для французского короля «мир в Европе» – это всего лишь благовидный предлог и что за открытыми заявлениями прячутся куда более хитрые намерения. Выставляя себя другом и союзником России, на самом деле Людовик XV совершенно не желал ее возвышения за счет двух соседних стран – Польши и Швеции, традиционных союзниц Франции. А значит, ведя такую двойную игру, он не может быть искренним в отношениях с Россией. И тем самым он снова вынуждает ее лавировать при общении с его посланцами. Она задумалась, способен ли еще Алексей Бестужев, отдающий все свои симпатии Англии, защищать интересы страны. Да и имеет ли на это право? В то время как великий канцлер, заверяя всех в своем патриотизме, честности и неподкупности, внутренне одобрял триумф англо-прусской коалиции, подавлявшей коалицию франко-австрийскую, причем исключительно – благодаря невмешательству России, Иван Шувалов нисколько не скрывал, что любит Францию, любит ее литературу, ее моду и – что самое важное: ему нравится ее политика! Никогда еще Елизавете не доводилось становиться объектом столь ожесточенной битвы между ее любовником и ее канцлером за то, чтобы привлечь императрицу на свою сторону, никогда еще ей не доводилось переживать такую борьбу между велениями сердца, тянувшегося к Версалю, и доводами рассудка, напоминавшего о близости с Берлином.
Ей хотелось бы принимать решения с ясной головой, но повседневные заботы и болезни, становившиеся все тяжелее, каждый день понемножку ослабляли ее физическую выносливость. Порой у императрицы случались галлюцинации – тогда она бежала из комнаты, где чувствовала угрозу от невидимого врага, молилась перед иконами, выпрашивая Божью помощь, падала в обморок и, придя в себя, с трудом соображала, что с нею происходит, едва-едва собиралась с мыслями. Усталость была такова, что ей хотелось бы сложить оружие, и только внешние обстоятельства заставляли ее оставаться в седле. Но Елизавете было известно, что за ее спиной уже обсуждается проблема, кто же займет престол после смерти царицы. А если она умрет завтра, умрет внезапно, кому отойдет корона Российской империи? Согласно традиции, ее наследником может стать только племянник, Петр, однако ее просто корежило при мысли, что Россия окажется в руках этого полусумасшедшего, этого злобного маньяка, с утра до вечера разгуливавшего в голштинском мундире! Ей нужно сейчас же, пока не поздно, объявить нынешнего престолонаследника недееспособным (то есть и не способным занять трон) и назначить вместо него сына – маленького, двухлетнего Павла Петровича – единственным наследником престола! Но это бы значило – тем же указом – предложить Екатерине роль регентши… Между тем императрица теперь яростно ненавидела Екатерину – за красоту, за молодость, за ум и за бесконечные любовные интрижки… Кроме того, великую княгиню окончательно привязал к себе Алексей Бестужев, а этим двоим ничего не стоит смешать карты, которые ею так тщательно разложены. Такая перспектива вначале бесила царицу, но потом, как-то вдруг, стала ей безразлична. В конце концов, какая разница, что будет после ее смерти, если она сама тогда уже перестанет страдать? Будучи не в состоянии немедленно сделать выбор, она предпочла занять выжидательную позицию и отложила на потом донельзя надоевшую необходимость принимать решение, отстранить ли ей от престола племянника, передав законную власть внуку и невестке, или позволить Петру так же законно унаследовать от нее императорское достоинство, рискуя при этом наповал поразить Россию. Сама себе не признаваясь, она надеялась, что события сами подскажут ей, как решить набившую оскомину проблему.
К счастью, как раз в это время фельдмаршал Апраксин, которого она раз десять тщетно умоляла начать действовать, наконец решился предпринять наступление на пруссаков по всему фронту. В июле 1757 года русские войска взяли Мемель и Тильзит, в августе того же года разгромили врага у Гросс-Эгерсдорфа. Елизавета почувствовала новый прилив жизненных сил и приказала отметить победу благодарственным молебном, Екатерина же, чтобы угодить ей, устроила празднества в честь этой победы в Ораниенбауме. Вся страна ликовала, один великий князь Петр хмурился. Совсем позабыв о том, что он наследник российского престола и что – хотя бы в силу этого – успехи русского войска должны радовать его сердце, Петр тяжело переживал поражение своего идола, Фридриха II. И, видимо, дьявол услышал его мольбы: в те самые дни, когда возбужденная толпа вопила: «На Берлин! На Берлин!» – и требовала, чтобы Апраксин не уставал вести бой до победного конца, полного уничтожения Пруссии, – в это самое время пришла новость, мгновенно преобразившая всеобщий энтузиазм в крайнюю растерянность.
В депешах от командующих войсками сообщалось [или – гонцы сообщали], что после блестящего начала кампании фельдмаршал теперь отступает и его полки покидают завоеванные территории, бросая на месте снаряжение, оружие и боеприпасы. Это поведение казалось столь необъяснимым, что Елизавета заподозрила заговор. Маркиз де Л'Опиталь, который по просьбе Людовика XV в трудную минуту помогал царице советом, недалек был от мысли о том, что Алексей Бестужев и великая княгиня Екатерина, подкупленные Англией и склоняющиеся на сторону Пруссии, имеют некоторое отношение к удивительному бессилию фельдмаршала. Посол не скрывал своих подозрений, и вскоре его слова дошли до царицы. Собравшись с силами, она прежде всего вознамерилась покарать виновных.
Для начала, потребовав к себе Апраксина, отослала фельдмаршала в его поместье и поставила на время во главе армии замещавшего его по должности графа Фермора. Однако наибольшую злобу затаила императрица по отношению к Екатерине. Она мечтала покончить с нею раз и навсегда, покарав эту женщину: с ее супружескими изменами Елизавета готова была мириться, но того, что невестка приняла участие в политических интригах, вытерпеть уже не могла! Надо было понадежнее заткнуть рот и ей самой, и всей этой клике смехотворных пруссаков, которые вьются вокруг великокняжеской четы в Ораниенбауме.
