Прежде чем начать наказывать Шетарди, Елизавета вызвала к себе Иоганну и прямо в лицо бросила гостье все, что теперь о ней думала. Облила гневом и презрением. Валявшиеся на столе письма недвусмысленно обличали мать Софии-Августы. Рухнули все мечты, принцесса была в ужасе, ожидала, что ее немедленно выгонят из России. Но судьба неожиданно улыбнулась интриганке: Елизавета, ясно сознававшая, что невеста ее племянника ни в чем не виновата, решила оставить на месте и ее мать, по крайней мере, до свадьбы. Подобная снисходительность царице далась легко, она даже видела в своем поступке пример терпимости и милосердия, который может оказаться выгодным. Но на самом деле государыня попросту жалела свою будущую невестку: надо же иметь такую жестокую, такую бесчеловечную мать! Пристрастие Елизаветы Петровны к Софии-Августе было столь сильным и живым, что она надеялась великодушием завоевать не только признательность девочки, но, может быть, даже и ее любовь.
Устав от долгой непогоды, императрица, повинуясь тому благочестивому порыву, какие время от времени ее посещали, – надумала совершить паломничество в Троице-Сергиеву Лавру. Взяла с собой племянника, Софию-Августу, Иоганну и Лестока. Прежде чем отправиться в путь, велела сказать Бестужеву, чтобы тот решил судьбу негодяя Шетарди, предоставив тому полную свободу действий: любое придуманное им для этого лжедруга наказание, подчеркнула царица, будет ею одобрено.
И – вот так вот умыв руки, словно бы смыв с них городскую нечистоту, – Елизавета с легким сердцем устремилась к Господу…
В первые же дни своего пребывания в Троице-Сергиевой Лавре императрица заметила, что в то время как Иоганна, София-Августа и Лесток сильно взволнованы нарушением приличий в переписке маркиза Ла Шетарди, великого князя Петра все это ничуть не тревожит. Он что – позабыл, что прибыл сюда вместе с невестой, с той, кто завтра станет его женой, забыл, что происходящее и его касается, а следовательно – должно и его беспокоить, да еще как сильно!
Пока в Лавре обсуждали частично религиозные, а частично мирские проблемы будущей царственной семьи, в Санкт-Петербурге офицеры, которых с флангов охраняли вооруженные гвардейцы, появились в доме Ла Шетарди и объявили ему, что – поскольку доказана его вина как клеветника в адрес Ее Величества, поскольку он нанес таким образом оскорбление Ее Величеству – ему предписано оставить Россию в двадцать четыре часа. Выгнанный, словно проворовавшийся лакей, маркиз стал протестовать… бушевать… кричать, что его зарезали, убили… что он пожалуется своему правительству… А потом внезапно успокоился, опустил голову и принял наказание.
На первой же остановке француза нагнал посланник императрицы. Он потребовал вернуть орден Святого Андрея Первозванного и табакерку, украшенную портретом Ее Величества, подаренную Шетарди Елизаветой несколько лет назад, в те времена, когда маркиз был еще мил ее сердцу. Поскольку Шетарди отказался отдать эти дорогие ему реликвии, Алексей Бестужев послал ему вдогонку другого вестника – с угрожающей запиской царицы: «Маркиз де Ла Шетарди недостоин получения личных подарков от Ее Величества».
Маркиз, находившийся на грани безумия, принялся упрекать Версаль: вмешавшись в дело, писал Шетарди, и лишая уважения меня, вы лишаете уважения Францию. Но и тут – сразу после урока, полученного от Елизаветы I, – он был снова поставлен на место. На этот раз – Людовиком XV. Бышему послу было велено отправляться на свои земли в Лимузене и ждать там новых приказаний.
Что же до Елизаветы и ее спутников по богомолью, то после короткого пребывания в Троице-Сергиевой Лавре они отправились в Москву, где принцессы Ангальт-Цербстские изо всех сил старались казаться естественными, несмотря на испытываемые ими стыд и разочарование. Зная, что ее теперь в России только терпят до поры до времени и что если не в день свадьбы, то уже точно на следующий ее попросят отсюда, Иоганна кипела не переставая. София, со своей стороны, пыталась забыть о длинной цепи поражений, готовясь к обращению в православие ревностно, с усердием неофитки. А пока она внимательно слушала речи священника, которому было поручено посвятить девушку в веру ее новых соотечественников, Петр ездил по лесам и полям, весело резвился на охоте, забываясь в пьянстве вместе со своими обычными компаньонами по таким делам. Они все были голштинцами, говорили между собой только по-немецки и призывали великого князя наплевать на русские традиции, отстаивая и постоянно доказывая свое германское происхождение.
28 июня 1744 года София, наконец, вступила в лоно православной церкви. Она произнесла чистым голоском и ни разу не запнувшись Символ своей новой веры и приняла в крещении новое имя: стала Екатериной Алексеевной. Необходимость сменить святую покровительницу, которая была у нее от рождения на календарную русскую святую Софию-Августу ничуть не смутила: она давно уже знала, что нужно через это пройти, если хочешь выйти замуж за представителя русской знати.
Назавтра, 29 июня, состоялось обручение в домовой церкви. Впереди медленно-медленно шла императрица в сопровождении небольшой свиты. Восемь генералов несли над процессией серебряный балдахин. Сразу за теткой, бросая направо-налево глупые улыбки, двигался великий князь Петр Федорович, бок о бок с ним – великая княжна Екатерина Алексеевна, прямая и невозмутимая. Елизавета Петровна была очень довольна будущей невесткой: «У нее есть голова на плечах, она далеко пойдет!» Во время бала, завершавшего церемонию обручения, императрица смогла лишний раз увидеть контраст между элегантностью и простотой невесты и спесью ее матери, которая постоянно трещала, как сорока, и стремилась вылезти вперед. Чуть позже весь двор с большой помпой выехал в Киев. Обрученные и старшая принцесса Цербстская отправились вместе со всеми. Опять – приемы, балы, парады, речи, снова к концу дня даже у царицы, привыкшей к светской суматохе, появлялось смутное ощущение потерянного зря времени. В течение этой малороссийской поездки, которая продолжалась три месяца, Елизавета притворялась, будто не замечает, в какое движение пришел мир вокруг, куда, в какую сторону он движется. Англия вроде бы готовится напасть на Нидерланды, тогда как Франция намерена пойти врукопашную с Германией, а австрийцы, в свою очередь, присматриваются к возможности атаки на французскую армию… Версальский и Венский кабинеты министров соревновались в ловкости, стремясь обеспечить себе поддержку России, а Бестужев вилял, прибегал к уловкам, когда успешнее, когда менее успешно, затягивал ответы на прямо поставленные вопросы, ожидая точных указаний Ее Величества. Но вот императрица, вероятно, все-таки растревоженная докладами своего великого канцлера, решается вернуться в Москву. Дает сигнал – и все придворные кланы и клаки пускаются длинным, медленным караваном в обратный путь. В Москву, в Москву!
По дороге в свой древний священный город Елизавета, скорее всего, надеялась, что сможет по приезде отдохнуть, сможет позволить себе хотя бы несколько дней заслуженного «отпуска»: она ведь так умаялась от киевской суеты! Но едва вдохнув московский воздух, она ощутила привычно неистребимую жажду развлечений и сюрпризов. По ее инициативе немедленно возобновились балы, ужины, маскарады, оперы… Они следовали друг за другом в таком бешеном ритме, что даже молодые люди, бывало, просили пощады.
Однако, поскольку приближался день торжественной церемонии бракосочетания, Елизавета была вынуждена покинуть старую столицу, чтобы – пока без молодых – отправиться в новую: свадьба должна была состояться в Санкт-Петербурге. Иоганна и жених с невестой выехали туда же несколько дней спустя. Так и следовали – поезд за поездом, пока на одной из остановок, в селе Хотилово, великий князь Петр внезапно не заболел. У него начался озноб, на лице выступили розоватые пятна. Диагноз – оспа! В ту пору редко кому удавалось исцелиться от этой страшной болезни. Отправили курьера к императрице. Когда Елизавета Петровна узнала об угрозе, нависшей над приемным сыном, ее охватило дурное предчувствие, граничащее с ужасом. Как она могла забыть, что меньше пятнадцати лет назад юный царь Петр II подцепил именно эту болезнь и вот так же – накануне женитьбы! И – по странному совпадению – невесту Петра в том, почти уже далеком 1730 году, маленькую княжну Долгорукову, тоже величали Екатериной! Может быть, это имя приносит несчастье династии Романовых?! Нет, в это невозможно поверить! Так же, как невозможно поверить в фатальность заражения при одинаковых обстоятельствах…
