Похоже на то, что посреди этих радостных юных чувств одной царице закралась в сердце мысль, что Екатеринбург станет для них Голгофой. Мучимая темными предчувствиями, она не видела другого исхода их екатеринбургскому интернированию, кроме как смерти. И записала: «L’Ange approche»…
Но пока она проливала слезы отчаяния, контрреволюционные силы повсюду начали поднимать голову. Спасаясь от большевиков, генерал Корнилов создает совместно с генералом Алексеевым Добровольческую армию. К ним присоединяются опытные командующие: Деникин, Миллер, Кутепов, Денисов, Краснов… Люди, находившиеся под их началом, были все как один воодушевлены трагическим героизмом. Ввиду опасности со стороны «белых», как их уже называли, красные быстро реорганизовывались под энергичным руководством Троцкого, титулуемого Наркомвоенмор и Предреввоенсовета. Столкновение обещало быть беспощадным. В ноябре 1917 года генерал Деникин поднял юг страны; его добровольческие дивизии устремились к Волге и к Уралу. В Сибири на сторону белых перешел Чехословацкий легион, состоявший из 40 000 бывших пленных, отправлямых теперь на родину через Дальний Восток – их эшелоны растянулись по всей Транссибирской магистрали – и, тесня большевиков, двинулись на Екатеринбург.
Обо всем этом Николаю становилось известно из обрывков статей, публикуемых местными газетами, да из обрывков разговоров своих тюремщиков. Но он видел во всем этом только путаницу добрых устремлений, из которой не выйдет ничего доброго ни для него самого, ни для его близких. Что особенно поражало его, так это то, что союзники выказывали полное безразличие к его судьбе. И это после того, как он положил свои отборные полки, чтобы отвести угрозу от Парижа, как он отказался подписать сепаратный мир – когда Россия сотрясалась под ударами противника! И вот западные державы начхали на него, бросив на произвол судьбы! Ведут себя так, будто и не было никогда в Петрограде царя! И все-таки представлялось, что по ту сторону границы что-то зашевелилось. Было похоже на то, что союзники после долгих колебаний решили направить в помощь чехословакам в борьбе с российской революцией экспедиционные корпуса по пять тысяч человек от страны. Так что же – во французах и англичанах, пусть и с таким запозданием, заговорила совесть? Можно ли верить, что в один прекрасный день большевики будут биты, красные флаги сползут вниз по флагштокам и царь окажется на свободе? Николай не позволял себе и грезить о возможности такого чуда… Но он с робкою надеждой следил за малейшими признаками нового. В Екатеринбурге несколько подпольных монархистов, при-ехавших из других мест, разрабатывают зыбкие проекты побега, которые тут же расстраиваются. Может, это всего лишь отложенная партия? Терпение, терпение… Николай помечает в своем дневнике: «14/27 июня. Четверг… Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые… Все это произошло оттого, что на днях мы получили два письма, одно за другим, в которых нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми. Но дни проходили, и ничего не случилось, а ожидание и неуверенность были очень мучительными».[297]
Между тем наступление белых армий не на шутку беспокоило городские власти. Знакомый нам член Уральского совета Голощекин срочно направляется в Москву для совещания с председателем Исполкома Яковом Свердловым. Этот последний пристально интересовался судьбой Романовых. Еще в июне младший брат Николая, Вел. кн. Михаил Александрович, депортированный в Пермь, был расстрелян под тем предлогом, что готовился к побегу. Не будет ли это лучшим средством избавиться от этой императорской сволочи?! Как бы там ни было, слишком поздно переправлять Николая в Москву для суда над ним, как того требовали многие члены ЦИКа. Чехи уже окружили Екатеринбург. А что, если они займут город и освободят опального царя? Какой провал в деле революции! Какой триумф в лагере монархистов! Нет, нельзя терять ни минуты! Вооружившись инструкциями Ленина и Свердлова, Голощекин возвращается на Урал.
В Екатеринбурге Авдеева, которого сочли слишком примирительным, на посту коменданта «Дома особого назначения» заменили Юровским.
Этот последний занялся тщательной подготовкой истребления пленников, скрыв это в тайне даже от наружной охраны. Почти все из тех, в чьи руки местный совет вложил орудие казни, были из числа латышей или австро-венгерских пленных. Тщательно осмотрев все здание, Юровский – ну, точь-в-точь как когда-то Юсупов! – решил, что лучше подвала места для «ликвидации» будет не найти. Равным образом он детально продумал план, куда вывезет убиенных, и заказал доставить ему нужное количество серной кислоты, чтобы облить ею трупы. Педантичный и лютый, он не позабыл ни о малейшей детали. Ему так хотелось, чтобы в Москве гордились им!
… Вторник, 16 июля 1918 года. День прошел, как и все предыдущие: монотонный, серый. Вечером семья села за стол для легкого ужина. Александра Федоровна записала в свой дневник: «Бэби слегка простужен. Все ушли (на прогулку) на полчаса утром… Когда они ушли, Татьяна осталась со мной, и мы читали книгу Библию.[298] Как всегда, утром комиссар пришел в наши комнаты. И наконец после недели перерыва опять принесли яйца для Бэби! В 8 часов ужин. Играли в безик с Николаем. 10.30 – в кровать…»
… Чуть за полночь в комнаты пленников ворвался Юровский, разбудил царскую семью и прислугу и приказал немедленно одеться и спуститься вниз: мол, возможно восстание, слышна стрельба, и находиться в доме долее небезопасно. Сонные, вялые, Николай и Александра Федоровна, их сын и четыре дочурки, доктор Боткин и три человека прислуги поспешно стали одеваться. Юровский с подручными сопроводили их в пустую и грязную комнату, откуда вела дверь в чуланчик. Ее зловещий интерьер освещался керосиновыми лампами. Царь нес на руках царевича Алексея, у которого по-прежнему была перевязана коленка. Великая княжна Анастасия прижимала к груди маленького спаниэля Джимми, принадлежавшего ее сестре Татьяне. Фрейлина Анна Демидова несла под мышками две подушки. В одной из них среди перьев была спрятана шкатулка с несколькими драгоценностями императрицы. Убедившись, что все пленники в сборе, Юровский объявил им, что нужно ждать прибытия автомобилей. По просьбе царя в подвал принесли три стула. Сам он сел посредине, сына посадил справа от себя, а жену – слева. Остальные стояли, прислонившись к стене. Из смежной комнаты доносился шум: это собирались палачи. Снаружи урчали моторы машин: они были заведены, чтобы заглушить выстрелы в подвале. Появились одиннадцать палачей с оружием в руках. Юровский достал из кармана листок бумаги и зачитал приговор: «Николай Александрович, ваши друзья пытались вас спасти, им это не удалось. Поэтому мы принуждены вас сами расстрелять. Ваша жизнь кончена». Царица и одна из дочерей перекрестились. Плохо расслышавший царь переспросил: «Что?» В этот момент Юровский нацелил свой наган и выстрелил в Николая и наследника, которые соскользнули со стульев на пол. Заработали наганы и других палачей, каждый из которых заранее наметил себе жертву. Жуткой была эта бойня – крики, запах пороха, потоки крови. Хозяева и прислуга разделили общую участь. После канонады Алексей еще дышал; Юровский добил его двумя револьверными выстрелами. Анна Демидова пыталась закрыться подушкой; ее прошили штыком. Менее чем в две минуты все было кончено.[299]
Сразу после этого невинно убиенные были погружены в кузов грузовика и увезены за город. Отъехали 24 версты, остановились в глухом лесу, у заброшенной шахты в урочище Четырех Братьев. Тела были раздеты, одежды искромсаны; были найдены тщательно спрятанные в женских корсетах драгоценности. Опьяненные яростью, палачи раскрошили тела в мелкие кусочки, изувечили их лица ударами прикладов и залили серной кислотой. Затем сволокли на кучу хвороста, облили бензином и запалили. То, что осталось от этого холокоста, было сброшено в шахту.[300]
