Роботы волокли меня в подземелье, а во мне все пело от радости. Что бы ни ждало меня впереди — первый раунд выигран!..
Меня привели в просторную пещеру. На грубых нарах здесь сидело и лежало несколько десятков человек. «Гуманитарии», — догадался я.
— Ты из какой пещеры? — обратился ко мне один из незнакомцев. — Из соседней? Пытался бежать? Зря. Отсюда не убежишь.
— Да и некуда, — откликнулся другой. Ткнув пальцем вверх, добавил: — Там не лучше.
Загнанные в подземелье, художники и мыслители оказались людьми очень жизнестойкими. Глядя на них, я вспомнил стихи Брюсова «Грядущие гунны»:
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, в пустыни, в пещеры…
Едва успели «мудрецы и поэты» пообедать, как появились хмурые инженеры — гунны Электронной эпохи. Они брезгливо взглянули на нас, дали какие-то указания роботам и ушли.
Под охраной равнодушных роботов мы отправились на строительную площадку. Запомнился длинный, усеянный камнями и тускло освещенный туннель. В полумраке иногда коротко вспыхивали голубые молнии: это роботы наводили порядок электрохлыстами. Человекоподобные машины гнали людей, как стадо.
На строительной площадке, в гигантской куполообразной пещере, стоял скрежет и лязг. Циклопические машины дробили гранит, расширяя подземное помещение.
Люди, одаренные «нестерпимым зудом» самостоятельно мыслить и создавать произведения искусства, считались в Электронной Гармонии не способными ни к какому труду, кроме физического. Они вручную расчищали от щебня и камней площадку для генераторов подземной энергостанции. Роботы жестами и световыми сигналами давали указания. Нерасторопные вздрагивали от электронаказаний.
Но люди не унывали. А в перерывах начинались настоящие интеллектуальные пиршества. Поэты читали свои стихи. Художники пытались рисовать на тускло освещенных стенах, историки рассказывали анекдоты о Генераторе Вечных Изречений. Часто завязывались философские споры. Гуманитарии, получив здесь, под землей, духовную свободу, отводили душу. Никто им не мешал. Одни лишь роботы с электроразрядниками наготове окружали площадку и тупо взирали на непонятное оживление.
Тут, в катакомбах, я впервые узнал от одного из историков о прошлом Харды, об отношениях ее обитателей с жителями планеты Аир, находящейся в соседней звездной системе.
Обе цивилизации жили сначала в дружбе. Но общественное развитие шло разными путями. Аиряне создали общество, основанное на равенстве и уважении к личности. По-иному сложилась судьба Харды. У власти утвердилась технократическая элита. Всюду насаждались стандарты: и в производстве, и во всей структуре общества. Людям внушали: главное, чтобы все были похожими, внутренне одинаковыми. «При высоком совершенстве отдельных личностей целому угрожает хаос», — учил Конструктор Электронной Гармонии. Подавлялось искусство, как выражение индивидуальности каждого творца-художника, истреблялась природа. Происходила своеобразная инфляция личности: чем больше одинаковых людей, тем меньше ценность каждого отдельного человека. «Ты — ничто, гармония — все».
Гости, прилетавшие с планеты Аир, вольно или невольно становились возмутителями этой «гармонии». Тогда правители Харды запретили людям Аира появляться на планете, объявили их опасными пришельцами. За такого пришельца едва не приняли вначале и меня…
Одно мне только не удалось выяснить: кто такой Генератор? Жив ли он или давно умер? Может быть, Генератор просто миф? А Вечные Изречения генерирует сам город, этот всевластный Электронный Дьявол? Я все больше склоняюсь сейчас к этой мысли. Думаю даже, что статуи Генератора — просто абстрактные идолы, воплощающие идею тоталитарной государственности.
В обществе изгнанников я провел в подземельях, наверно, несколько месяцев. Сколько именно — не знаю: потерял счет дням. Это были бы, в общем, не такие уж плохие дни, если бы не изнуряющая напряженность ожидания…
Дважды меня приводили к Хабору, и дважды он отсылал меня обратно, все еще уверенный, что в конце концов сдамся. А на третий раз началось то, о чем лучше не вспоминать.
— Что ж, приступим к потрошению, — объявил Хабор. — Учти: я такой же фанатик, как и ты. Только со знаком минус. Га! Га! Га!
Это была пытка, изощренная и мучительная. Казалось, у меня выдирают мозг — клетку за клеткой, кусок за куском. И чем больше картин земной жизни проплывало на экране, тем больше сатанел Хабор. Наверно, он с наслаждением бы прикончил меня, если бы не оставшаяся во мне информация, которую ему велено было выцедить до последней капли.
Время от времени мне давали немного прийти в себя, вливали что-то укрепляющее и снова тащили в «вычитывающую камеру»… И когда уже не оставалось ни сил, ни надежды, я, почти теряя сознание, вдруг ощутил под рубашкой трепетное прикосновение энергопояса. В первую секунду не поверил. Но вспыхнуло фиолетовое пламя, и меня радостно пронзило: «Сделали! Сумели!..» Пояс стремительно развертывался в капсулу. Для Хабора я уже был невидим и неощутим. На какой-то миг мелькнули его глаза, обалдело взирающие на опустевшее кресло, и все померкло…
Встреча с друзьями
Еще не открыв глаза, я услышал знакомый шум леса, птичьи пересвисты, и сердце счастливо забилось: дома! Голова кружилась. Хотелось долго-долго вот так неподвижно лежать в траве, всеми порами вбирая в себя запах влажных листьев, хвои, лесных цветов. Я перевернулся на спину, приподнялся на локтях и прямо перед собой увидел ставшую такой родной хижину под раскидистой сосной. На пороге стоял высокий мужчина и внимательно, словно с трудом узнавая, смотрел на меня. Но я-то его узнал сразу: академик Спотыкаев! — и тут же вскочил на ноги. Мы обнялись.
— Коллеги рвались тебя встречать, но я не пустил, — говорил Спотыкаев, вводя меня в дом. — Объяснил, что тебе будет не до многолюдья. Пришел вот один. За капсулу было тревожно: она у нас еще не очень-то отработана…
— Но как вы смогли? Ведь прошло всего…
— Год прошел, Сергей… У нас, на Земле, прошел целый год.
Академик подвел меня к постели, стал помогать укладываться. И тут только я разглядел, какое у него усталое лицо, как заметно прибавилось морщинок у глаз.
— Да, пришлось крепко поломать голову, — проговорил он, заметив мой взгляд. — Всем нам. Так сказать, всепланетная мозговая атака… Ты, Сергей, отдыхай эти дни. Отоспись. Поброди по лесам. О твоем прибытии никому пока не сообщим. Только ученым. Но все разговоры с ними — не раньше чем недели через две. А сейчас лежи и жди врачей. Вот-вот должны прилететь. Вижу, досталось тебе там…
Чуть поколебавшись, он достал из кармана металлический стерженек, неуловимым движением развернул его в небольшое зеркало и протянул мне.
И я увидел, что стал совсем седым.
* * *
Проснувшись, я вышел из хижины. Вчерашние лекарства оказались чудодейственными: я чувствовал себя почти здоровым.
Было роскошное летнее утро. Редел туман, уползая в таинственные чащобы. И на поляне перед хижиной многоцветным полотном засверкала под солнцем трава, обрызганная росой. На сосне возилась моя старая рыжая приятельница — белка.
И вдруг — точь-в-точь как год назад — вдали над вершиной горы закачался столб дыма.
У меня перехватило дыхание от нахлынувших воспоминаний. Мигом вспомнился тот день, как живых увидел Ориона, Патрика и Вегу перед весело потрескивающим костром. Незнакомая девушка поднималась в гору. Густые золотистые волосы закрывали ее лицо. Она откинула их назад и посмотрела на меня…
«Может быть, и сейчас все они там, — подумал я. — Это было бы здорово!»
Быстро дошел до подножия горы, по камням, как по ступенькам, взобрался на вершину. Осторожно раздвинул ветки и перед костром увидел незнакомых людей: высокого худощавого мужчину и его точную, но помолодевшую копию — юношу лет семнадцати. «Сын», — догадался я и вышел из-за кустов.
