Поздоровались. Старший предложил разделить с ними завтрак. Он не узнал меня. Зато юноша так и уставился на меня изумленными глазами.

— Сергей Волошин? — несмело улыбнулся он.

Пришлось за завтраком коротко рассказать о своем последнем визите на Харду. Старший — лесничий Эридан Потапов — слушал мое повествование, как неразрешимую научную загадку. Но его сын Алеша верил мне безоговорочно.

— Вот теперь и у нас есть своя машина времени, — сказал он. — Но мне бы хотелось слетать к Харде маршрутом вашего «Орла» — через звездные бездны. Ведь все равно рано или поздно придется сражаться с Абсолютом в космосе…

— Полюбуйтесь на него, — хмуро бросил взгляд на сына Эридан Потапов. — Десять лет я рассчитывал, что он будет мне помощником, продолжит мое дело… Станет ну хотя бы ботаником… Только что закончил первый круг обучения. И вдруг объявляет, что он, видите ли, кибернетик. Ему, видите ли, тошно на Земле. Ему космос подавай… Не понимает, что родная планета — лучшая лаборатория. Да! Да! Лучшая!.. Земля… — Голос Потапова зазвучал почти торжественно… — Горы, пронзающие облака своими снежными вершинами, и цветущая лужайка, парящий в небе орел и жук, качающийся на зеленой травинке, лучше помогут понять место человека в окружающем мире, чем Галактика, чем огненное безумие звездных потоков. Чему смеешься?

Но никто не смеялся. Напротив, мы с удовольствием слушали энтузиаста. Алеша шепнул мне на ухо:

— Он у меня ученый-поэт. Недавно закончил книгу «Зеленая сказка». И правда — сказка, поэма!

— Я даже не свои слова сейчас говорю, — продолжал лесничий. — Все это прекрасно понимали наши предки. Дерево, говорили они, подчиняется тем же законам тяготения, что и звезды. Более того, дерево состоит из тех же сложных молекулярных соединений, что и гнездящиеся в его ветвях птицы, живущие в его корнях насекомые и размышляющие над всем этим ученые. Хорошо сказано!

— Действительно хорошо, — согласился я.

— Знай же, отступник, — обратился Потапов к сыну, — на Земле целая вселенная таинственного и непознанного. Гудящий над цветком шмель, зеленый листок клена и даже твой незрелый мозг, напичканный кибернетической чепухой, — все это вскормлено излучением звезды. Все мы непостижимым образом сотканы из той же космической пыли, что и шаровые скопления, что и…

— …Созвездие Эридана, — невинным голосом вставил Алеша.

— Смеешься над отцом? Да, смешнее не придумаешь: до мозга костей земному человеку дали такое нелепое космическое имя. Надо же — Эридан! Насмешка судьбы! Ирония! Назвали бы уж сразу — Змееносец! Или Скорпион. А еще лучше — Водолей…

Алеша упал на траву и хохотал как одержимый.

— Водолей Скорпионович!.. Ха! Ха! Ха! Здорово звучит!

Потом встал и, вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил:

— Ну не сердись, папа, Эридан — хорошее имя. И на меня не сердись. Надо же кому-то заниматься таким нудным делом, как космос и кибернетика.

— Кто знает, Алеша, может быть, с годами у тебя все это пройдет, — сказал я, желая утешить Потапова-старшего. — В твоем возрасте я тоже бредил звездными приключениями. А сейчас по горло сыт ими. Неудержимо тянет на Землю.

После завтрака Потаповы уговорили меня совершить маленькое путешествие.

— Не такое, конечно, головокружительное, как у тебя, — добродушно сказал Эридан. — И не на хитроумной машине времени, а на гравиплощадке — вот на этой телеге и лошади двадцать четвертого столетия.

И он показал на странный и внешне простой аппарат, стоявший поодаль в кустах. Круглая платформа с перилами, три кресла и перед ними — пульт управления. Вот и все.

— Это редкостная привилегия, — смеялся Алеша. — Летать над землей позволено только птицам и… лесничим.

Мы сели в кресла. Эридан дотронулся пальцем до кнопки. Гравиплощадка бесшумно взмыла вверх. У меня захватило дух — так великолепны были всхолмленные лесистыми горами дали, подернутые сиреневой дымкой. Внизу протянулась светлая лента березняка — бывшая высоковольтная. Ее пересекала вдали полоса кустарника — все, что осталось от шумного когда-то шоссе.

— Эту бывшую дорогу, — заметив мой взгляд, сказал лесничий, — давно надо было бы засадить деревьями. Но сейчас поздно. Не будем же выдирать великолепный кустарник, в основном малинник.

— Пап, подлетим туда. Мне вдруг захотелось малины. Аж слюнки текут.

— Тут же недалеко малиновые плантации. — Потапов показал на запад.

За плантациями, километрах в десяти, я увидел в бинокль небольшой город. И вообще только вокруг моей хижины простиралась дремучая тайга. Далеко на горизонте я замечал то поселки, то отдельные здания и множество едва заметных даже в бинокль причальных мачт. Из любой точки можно полететь куда угодно: в один час побывать в Антарктиде и Гренландии, в плодовых садах Сахары и санаториях Камчатки. В сущности, весь земной шар — это единый город, рассеянный в заповедных лесах и лугах, в синих океанских просторах…

— Сейчас на плантациях малина уже с детский кулак, — продолжал Эридан.

— А я хочу дикой малины, — упрямился сын. — У нее особый, лесной аромат.

Гравиплощадка снизилась и летела, едва не касаясь верхушек деревьев. Эридан внимательно оглядывал сосны и березы, делая пометки в блокноте.

Около малинника лесничий приземлил свою «лошадку» так искусно, что не хрустнула ни одна ветка. Но не успели мы с Алешей как следует насладиться спелой малиной, как кустарник перед нами зашевелился.

— Это, наверное, он, Угрюмый. Хозяин здешних мест, — прошептал Эридан, предостерегающе подняв указательный палец.

Я вопросительно взглянул на Алешу. Тот склонился ко мне и на ухо сказал:

— Папа знает у себя почти всех зверей. Каждый лось имеет имя. А кто такой Угрюмый, не знаю.

— Не бойтесь, он не тронет. Только тише, — шептал Эридан.

Кусты раздвинулись, и мы замерли: перед нами стоял на задних лапах огромный, матерый медведь. Он неприветливо взглянул на нас и коротко, словно для пробы, рявкнул. «Действительно, угрюмый», — подумал я. Медведь нерешительно потоптался, потом повернулся и неторопливо побежал через полянку в лес. На полпути Угрюмый обернулся и недовольно взревел. Затем неспешным шагом хозяина удалился в темный ельник.

— Зря потревожили, — улыбнулся Эридан и продолжал, явно обращая свои слова сыну: — В биосфере Земли происходит, очевидно, обмен не только биохимический, но и нравственный. Незримыми путями обогащают нас духовно и медведь, и цветок одуванчика, и вот этот муравей, эта тончайше сбалансированная — не кибернетически, а биологически! — структура. Что будет, если на планете не останется никаких других живых существ, кроме человека? Страшно подумать! Это будет началом гибели человечества. А ведь еще в двадцатом веке, в эпоху второй промышленной революции, находились люди, которые в погоне за минутной выгодой уничтожали леса, отравляли реки. А сейчас?..

Эридан нахмурился и, показав на сына, с раздражением сказал:

— Да, дай только волю вот этим кибернетическим пройдохам, вот этим разбойникам…

Алеша расхохотался.

— Пап, будь объективным… И какой же я разбойник?

Эридан еще долго ворчал и успокоился только за работой. Мы скользили над лесом бесшумнее птиц, и он отмечал на карте каждое больное или поврежденное дерево.

Потом гравиплощадка поднялась на головокружительную высоту. На юге, как на ладони, лежал огромный город, залитый утренними лучами. В нем я был триста лет назад. Выпрямленная, как стрела, река Исеть стала широкой и глубоководной: в бинокль я различал быстроходные гидроавтобусы, медлительные парусные яхты. Среди парков возвышались причудливые здания. И все они, как шпилями, увенчивались серебристыми причальными мачтами. На их остриях беспрерывно вспыхивали и погасали искорки-гиперлеты.

— Столица Урала, — сказал Эридан. — Бывший город машиностроителей…

— Почему же бывший? — возразил Алеша. — Он и сейчас полмира снабжает уникальными машинами, космическими аппаратами. Только машиностроительные комплексы и грузовые транспортные магистрали глубоко под землей. Там ни одного человека. Лишь роботы следят за технологическим режимом, а сам город действительно стал садом… Кстати, — Алеша улыбнулся, — нельзя умолчать об одном парадоксе. Наш уважаемый энтузиаст леса, враг космоса и кибернетики, сам живет не в лесной глуши, как космический скиталец Сергей Волошин, а в центре города, в окружении киберслуг…