Впрочем, он с большим удовольствием сочетал идейные баталии со светскими развлечениями: бывал на балах, в маскарадах, театрах, гарцевал на лошади и гордился счастливой связью с госпожой Тютчевой, матерью четверых детей. Дабы присматривать за сыном, Варвара Петровна отправила в Берлин в качестве писаря одного из своих крепостных – Кудряшова, человека мягкого характера, образованного, незаконного сына ветреного Сергея Николаевича. Сводный брат был немного старше Тургенева и всей душою предан ему. Однако помнил о своем долге и отчитывался в письмах к Варваре Петровне о жизни Ивана в Берлине. Иван и сам регулярно писал матери, любовь которой к сыну стала еще сильнее из-за разлуки. В дневнике она писала: «C'est que Jeant c'est mon soleil à moi, je ne vois quois que lui et lorsqu'il s'eeclipse, je ne vois plis clair».[2]

И далее: «Будь ты уверен, что ты – звезда моя. Я на нее гляжу, ею руководствуюсь, тебя жду… жду… жду!» Она ревностно требовала, чтобы сын рассказывал в подробностях самые интимные детали своей жизни. Если он задерживался с ответом, то, желая успокоить себя, она приказывала брать перо в руки Кудряшову. В случае длительного молчания грозилась выместить досаду на слугах: «<<Я>>, кажется, довольно снисходительна. – Но!.. Ту почту, когда вы оба пропустите, я непременно Николашку[3] высеку… – Жаль мне этого, а он прехорошенький и премиленький мальчик; и я им занимаюсь, он здорово и хорошо учится. Что делать, бедный мальчик будет терпеть, брат… – Смотрите же, не доведите меня до такой несправедливости». (Письмо от 13 ноября 1838 года.) Иногда, чтобы заставить его писать, она жаловалась на здоровье, которое якобы расстраивается из-за невнимания сына: «Пиши, или я не отвечаю за свою жизнь, за свой разум». (Письмо от 16 ноября 1838 года.) В своих сердечных посланиях она называла его «моя доченька, моя Жанетта». «Вы все для меня, – писала она. – Ты и твой брат. Я вас страстно люблю, но люблю по-разному. А ты меня особенно заставляешь страдать».

Сына не очень трогали эти пылкие признания. Чем жестче мать утверждала свою власть, тем больше он мечтал о женской нежности. Она не била теперь его, но продолжала грубо обращаться с ним. Он принимал ее проявления любви и ее упреки, как когда-то принимал хлыст. Узнав о том, что сын стал любовником госпожи Тютчевой, она порадовалась по-мужски, цинично: «Я тебе советовала прочитать „Сорокалетнюю женщину“. Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать ее. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время». Госпожа Тютчева вскоре умерла. Тургенев постарался забыть горе в обществе женщин, менее уважаемых.

Рассеянная жизнь не мешала ему писать стихи, которые он не осмеливался кому-то показывать и складывал в ящик письменного стола. Тем не менее петербургский «Современник» опубликовал его стихотворение «К Венере Медицейской», которое он подписал «…в» и передал Никитенко. Тургенев не до конца осознал свою первую маленькую победу. Ибо Россия с золочеными куполами, березовыми лесами, крестьянами была далеко. Он больше был расстроен известием матери о том, что сгорел старый дом в Спасском. Она умоляла его приехать хотя бы на несколько дней. Он с неохотой согласился.

Встреча со Спасским, с его покрытыми туманом прудами, пустыми осенними полями и старыми почтительными слугами была неожиданно радостной. Страстный охотник, Тургенев уходил из дома на заре с ружьем наперевес, возвращался поздно, счастливый, проголодавшийся, любовь к животным, квазипантеистическое отношение к миру не мешали ему испытывать удовольствие от охоты на куропаток и зайцев. Он по-настоящему наслаждался, испытывая глубокое чувство полного слияния с природой. По возвращении из длительных охотничьих путешествий он страдал, оттого что должен был вновь встречаться дома со своим бессменным воспитателем – матерью. Заполучив любимого сына, она стала еще более непреклонной, еще более требовательной, еще более назойливой, чем раньше. После нескольких лет независимой жизни в Германии Тургенев с трудом переносил этот ежечасный надзор над собой. Он сказал об этом матери. Она рассердилась. «Если бы я был на твоем месте, – писал Ивану брат, – я бы не поехал, чтобы вновь переносить эти муки, эти крики и скуку, я бы ежедневно благодарил бога за возможность жить на свободе». (Письмо от 16 октября 1840 года.)

Устав от скандалов матери, Тургенев 23 октября 1839 года внезапно уехал в Петербург. Он прожил там несколько недель, побывал в литературных кругах, встретил наряду с другими знаменитостями Лермонтова на одном из литературных вечеров у княгини Шаховской и некоторое время спустя на новогоднем маскараде в дворянском собрании. «В наружности Лермонтова, – напишет позднее Тургенев, – было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».) Он не посмел подойти к поэту, который после стихов на смерть Пушкина стал предметом особой ненависти властей и любимцем светских салонов.

В середине января 1840 года Тургенев, страстно мечтавший о новых путешествиях, покинул Россию и через Вену добрался до Италии. Благородные памятники Рима, веселый нрав его обитателей покорили Тургенева. Там он встретился со своим берлинским товарищем Станкевичем, который к тому времени был уже тяжело болен туберкулезом. Этот скромный, сдержанный, образованный человек казался Тургеневу существом почти неземным из-за простоты и мужества, с которыми готовился к смерти. Они сдружились еще больше во время прогулок по древнему городу и окрестностям Латиума. Вдохновленный красотой итальянских пейзажей. Тургенев стал брать уроки живописи. По вечерам любил бывать в гостеприимном доме Ховриных, где, как повелось, вздыхал по хозяйке дома. Однако без особой надежды. Посетив Неаполь, Помпеи, Геную, он с остановками отправился через озеро Лэго-Маджори, перевал Сен-Готард, Люцерн, Баль, Мангейм, Мэйнц, Лейпциг в Берлин. Приехав туда в июле, Тургенев узнал о смерти Станкевича. «Нас постигло великое несчастье, – писал он другу Грановскому. – Едва могу я собраться с силами писать. Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой». (Письмо от 4 (16) июля 1840 года.)

Месяц спустя новый друг заменил в его сердце того, чью раннюю смерть он глубоко переживал. Тургенев познакомился и искренне привязался к Михаилу Бакунину, который, как Станкевич, был увлечен гегелевской философией. Красноречивый Бакунин – гигант с румянцем во всю щеку, густой темной шевелюрой и огненным взглядом – был сыном богатого помещика, который пошел против отца и выступил против самодержавия. Сестры обожали его. Тургенев преклонялся теперь перед ним. Оба высокие, безупречно одетые, представительные – они были неразлучной парой, сидели рядом на лекциях, кутили в кафе, жили в одном доме. Однако главным звеном в этой связке был Бакунин. Тургенев следовал за ним на некотором расстоянии. Он в глубине души восхищался природной силой друга, но боялся излишне увлечься. Как бы там ни было, успехи в учебе были блестящими. Для него больше не существовало секретов в немецкой философии. Сдав успешно экзамены, он вернулся в Россию и провел каникулы в Спасском и Москве.

Удовольствие от охоты, мечтаний и отдыха на старом кожаном диване в Спасском было испорчено перепадами в настроении матери. Она стала еще более жестокой в обращении с крестьянами и не переносила, когда сын становился на их защиту. Единственным человеком, к которому она сохранила нежность в этом железном царстве, была двенадцатилетняя девочка Варя[4]. Варвара Петровна обращалась с ней как с воспитанницей, однако на самом деле это была ее внебрачная дочь, отцом которой был не кто иной, как домашний врач Андрей Евфстафьевич Берс[5]. Непримиримая женщина, так страдавшая от неверности мужа, была, таким образом, снисходительна к своим собственным слабостям.