– Да, похоже, он из тех мужчин, в которых влюбляются женщины всех возрастов и национальностей.

Нине показалось, что в этой полушутливой фразе таился тщательно маскируемый вопрос. Его же она прочла в зеленоватых глазах архитектора. Иногда она ловила на себе этот задумчивый полувопросительный взгляд. Но одним из Нининых правил было отвечать лишь на прямые вопросы. В противном случае можно попасть впросак и выглядеть дурой: вдруг узнать хотели не то, а совсем другое, или не думали ни о чем подобном вообще. А ты ляпнешь ни к селу ни к городу…

– Откуда мне знать… – передернула она плечами. – Спроси у них, раз тебе так интересно.

– Чужие победы завораживают, – улыбнулся Владимир. – А я никогда не пользовался популярностью у девчонок. Ни в колледже, ни в университете. Зато я преуспел в специальности. Впрочем, тогда для меня это было гораздо важнее всех девчонок мира.

– Да? – Нина оторвалась от блюда, замерев с вилкой в руке. – Почему?

– Мне было важно доказать, что я не очередной персонаж классических анекдотов из серии: «Послал новый русский сынка учиться…»

– Ты в самом деле из новых русских? – изумилась Нина. – А так и не скажешь. Я думала, ты какой-нибудь грант на обучение выиграл.

– Что, слишком умный? – рассмеялся Владимир. – Или цепей с печатками недостает? Это не мой стиль. Знаешь, что говорит отец, когда меня видит? «Ты похож на лоха».

– На лоха?! – Нина расхохоталась от души. – Примерно это мне и пришло в голову, когда я увидела тебя впервые, в аэропорту.

– Думаешь, я не понял? Это было написано у тебя на лице. «Боже, что за идиот?» Хорошо, я в последний момент костюм надел. Да и то потому, что в самолете пролил кофе на джемпер. Хороший джемпер, между прочим.

– Ну… – Нина слегка смутилась. – Просто твоя прическа…

– А что с ней? Я же не клерк. Знаешь, я достаточно поболтался по свету. И везде одно и то же. Подходишь к девушке, когда на тебе потертые джинсы – девяносто семь процентов интеллигентно морщат нос. Три оставшихся хамят сразу и открыто. Подъезжаю на машине и при галстуке – совсем другой коленкор.

– Ну знаешь… – насупилась Нина, обидевшись за весь, обвиняемый в корысти, женский род. – Можно подумать, у вас, мужчин, иначе. Вот похожа я сейчас на пугало, или, как выразился учтивый Асим, на землеройку, – тоже очередь не стоит. А надень я юбку типа «набедренная повязка» да скромную норковую шубку поверх…

– Сдаюсь, – шутливо поднял руки Владимир. – С начальством не спорят. А насчет отца… – Он посерьезнел. – Когда-то он был простым работягой. Потом, как многие, занялся бизнесом, и вдруг у него пошло. Появились деньги, много денег… Он словно ошалел от этого. Накупил каких-то дурацких пиджаков, ботинок, галстуков, которые толком и завязывать не умел. Обвешался, как елка, золотыми побрякушками. Мы поменяли квартиру на загородный коттедж. А потом он оставил маму, взял себе молодую. Затем другую, третью… Он приезжал по выходным, привозил деньги, дорогие вещи. Я не брал. Я вообще не хотел его видеть, но мама говорила: «Что бы ни произошло между нами, он – твой отец». Наверно, он чувствовал себя виноватым… Потому что отправил меня учиться в Англию, хоть сам ничего, кроме «хэлло» и «о'кей», по-английски не знал. В чопорный колледж для отпрысков аристократических семейств. Вот там-то мне пришлось доказывать, что я не верблюд. На меня, парня с плохим английским, не умевшего играть в гольф и вообще не шибко спортивного, к тому же из России, смотрели, как не то что на второй – на пятый сорт. Конечно, меня не приглашали на тусовки. Па выходным, когда все разъезжались, я оставался один. Бродил по городу, заходил в музеи, соборы. И учился. Я должен был стать лучшим. Я был обязан. И постепенно я им становился. На меня стали поглядывать, сперва с удивлением, потом с некоторым подобием уважения. И все было бы ничего, если бы не визиты моего отца.

Он приезжал чаще, чем родители других ребят, и гораздо чаще, чем мне бы хотелось. Всякий раз с новой подружкой, часто моложе предыдущей. Я стал бояться, что однажды он заявится с несовершеннолетней. От него за версту несло дорогим одеколоном. Говорил и смеялся он так громко, будто старался, чтобы услышал весь городок. Он брал напрокат лимузины, в которых положено ездить с шофером. Видела бы ты, с какой гордостью он восседал за рулем! Боже, как я ненавидел эти встречи! Я стеснялся моего отца. Я просто готов был провалиться сквозь землю. Мне казалось, что все показывают на нас пальцем: «Вон эти новые русские…» – и травят анекдоты. Мои доводы относительно неуместности столь частых визитов в расчет не принимались. Он говорил, что платит, а значит, должен смотреть, чему и как меня учат.

Со мной в комнате жил паренек-англичанин по имени Тимоти, красавчик, настоящий плейбой, сын какого-то влиятельного политика-лейбориста. Он бегло изъяснялся на трех иностранных языках, отлично играл в гольф и большой теннис, а девчонки прямо-таки млели от одной его улыбки. Рядом с ним я чувствовал себя особенно ущербно, всякий раз читая в глазах Тима насмешливую снисходительность. Тогда я уже решил, что посвящу жизнь архитектуре. Притаскивал из библиотеки горы литературы, помимо учебной, корпел над словарями, в то время как мой сосед упражнялся в спортзале, готовясь к товарищескому футбольному матчу между школами. Однажды вечером он пришел с тренировки взмыленный, возбужденный. Я уже приготовился выслушать очередную колкость в свой адрес и не поверил ушам, когда, окинув хмурым взглядом мой заваленный книгами стол, он задумчиво произнес:

– Твой отец гордится тобой. – И в его голосе мне послышалась зависть.

Я даже переспросил:

– Что?

На это он буркнул нечто вроде «конь в пальто», завалился на кровать в кроссовках. И вдруг добавил со вздохом:

– А мой предок считает меня серостью. Потому что я не хочу быть юристом или политиком. Видишь ли, в нашем роду все мужчины занимали высокое положение в обществе… – Он произнес эту фразу пародийно-высокомерным тоном и, сплюнув, выругался. – Клал я с прибором на их род. И на всю их долбаную политику. Меня от этого тошнит. Однажды я сказал, что хотел бы стать археологом, уехать на раскопки древних цивилизаций, так мой старик назвал меня кретином. За что?! Твой отец называет тебя кретином?

Я честно ответил, что нет.

– Повезло, – сказал он. – У тебя вообще нормальный старик. Чудной немного, зато прикольный. И девчонки у него красивые… А меня раз попытались познакомить с девочкой из хорошей семьи… Мама дорогая, видел бы ты эту выдру!

– Страшная?

– Не в том дело. На рожу как раз ничего. Но манерная до чрезвычайности. Глазки заводит, плечиками пожимает, о Бетховене пищит… А мне на этого Бетховена плевать. Я Deep Purple люблю. Что, не имею права?

Понимаешь, впервые он заговорил со мной как с равным, близким по духу человеком. Благодаря моему отцу. Я был поражен, когда осознал это. Мы проболтали тогда всю ночь. С той поры у меня появился друг. Со стороны мало что изменилось. Он по-прежнему торчал в спортзале и бегал за девчонками. Я добросовестно зубрил. Но старая добрая мудрость, что родных и близких не выбирают и принимают такими, какие они есть, вдруг обрела для меня настоящий, не картонный смысл. Я есть, а значит, все не так плохо. Верно?

– Не знаю… – сказала Нина, глядя в тарелку с остывшими остатками бифштекса и печальными скрученными листьями салата.

– Я хотел тебе сказать… Тим позвонил мне вчера. Из Англии. Приглашал на свадьбу. Теперь ты понимаешь, как это важно для меня. Ты не против, если я отлучусь на недельку?

– Нет, конечно, как здесь говорят, no problem. Хоть на две. И кто он теперь? Археолог?

– Нет, – покачал головой Владимир. – Его-таки сломали. Он стал юристом. Как все в их семье. Потом сядет в сенат. Это не так уж плохо. Только жаль распрощаться со своей мечтой навсегда.

– А женится на ком? – не удержавшись, поинтересовалась Нина. – На той выдре?

– На той или нет, не знаю, но что она «из своих» – точно.

– И когда ты полетишь?