— Сейчас мы должны будем осмотреть весь номер, это уже чистая формальность. И постель мисс Бертрам, если вы будете так-любезны и согласитесь пересесть на стул, — сказал полковник.

Он сам принял участие в обыске: волоча ногу, он обходил всю комнату, шарил палкой под кроватью и за шкафом.

— А теперь ваши карманы, мистер Пуллинг.

Еле сдерживая злость, я выложил содержимое карманов на журнальный столик. Он внимательно пролистал записную книжку и вынул из нее вырезку из «Дейли телеграф». Нахмурив брови, он с недоумевающим видом прочитал ее вслух: "Мне особенно понравились карминно-красный «Мэтр Роже», светло-красный с белыми кончиками «Черио», кармазинная [темно-малиновая] «Арабская ночь», «Черная вспышка» и «Алый Бахус»…

— Объясните, пожалуйста, мистер Пуллинг.

— Тут нечего объяснять, — сказал я сухо.

— Простите мне мое невежество.

— Это отчет о выставке георгинов. В Челси. Я интересуюсь георгинами.

— Это цветы?

— Разумеется.

— Названия звучат так странно, будто лошадиные клички. Меня ввело в заблуждение слово «кармазинная». — Он положил вырезку обратно и, припадая на одну ногу, подошел к тетушке. — А теперь я хочу пожелать вам доброй ночи, мисс Бертрам. Вы сегодня скрасили мне исполнение моих неприятных обязанностей. Вы даже не представляете, как надоели мне все эти сцены с оскорбленной невинностью. Завтра я пришлю за вами полицейскую машину — она отвезет вас на аэродром.

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мы можем взять такси.

— Мы бы не хотели, чтобы вы опоздали на самолет.

— Может быть, нам отложить самолет еще на один день и повидаться с бедным генералом Абдулом?

— Боюсь, к нему не допускают посетителей. А что за книжку вы читаете? Что за отвратный тип в красной феске? Это он всадил нож в девушку?

— Нет. Это полицейский. Его зовут полковник Хаким, сказала тетушка, на лице у нее было написано злорадное удовлетворение.

Как только за полковником закрылась дверь, я сердито напустился на тетушку.

— Тетя Августа, что все это значит? — спросил я.

— Небольшой политический скандал, насколько я понимаю. В Турции к политике относятся серьезней, чем у нас в Англии. Совсем недавно они казнили какого-то премьер-министра. Мы только мечтаем об этом, а они действуют. Должна признаться, я так и не поняла, что затевал генерал Абдул. Глупо в его возрасте. Ему уже стукнуло восемьдесят. Но в Турции, мне кажется, столетних больше, чем в любой европейской стране. Сомнительно, однако, чтобы бедняжка Абдул дожил до своего столетия.

— Вы осознали, что нас депортируют? Я думаю, нам надо позвонить в британское посольство.

— Ты преувеличиваешь, дорогой. Они просто предоставляют в наше распоряжение полицейскую машину.

— Ну а что, если мы откажемся?

— Я не собираюсь отказываться. У нас зарегистрированы места в самолете. Я сделала вклад и больше не намерена тут болтаться. Я не надеюсь на быструю прибыль, но двадцать пять процентов — это всегда риск.

— Какой вклад, тетя Августа? Сорок фунтов в туристских чеках?

— Что ты, дорогой. Я купила довольно крупный золотой слиток в Париже. Помнишь того человека из банка?

— Вот что они искали. А где, скажите на милость, вы его прятали?

Я поглядел на свечу и вспомнил, как меня поразил ее вес.

— Да, дорогой. Ты умница, что догадался. Про полковника Хакима этого не скажешь. Подумать только, как нам повезло, что они застрелили бедного генерала Абдула до того, как я передала ему свечу, а не после. Интересно, жив ли он еще. Они, наверное, просто не хотели обсуждать все эти ужасные подробности с женщиной. В любом случае я закажу заупокойную мессу. Сомнительно, чтобы человек в его возрасте мог долго протянуть после пулевого ранения. Один шок чего стоит, если даже они не прострелили ему жизненно важные органы…

Я прервал ее рассуждения.

— Надеюсь, вы не повезете слиток обратно в Англию? — спросил я. Меня вдруг разозлило это полузабытое слово «слиток». Прямо из романа о пиратах. — Неужели у вас совсем нет уважения к закону?

— Все зависит, дорогой, от закона, на который ты ссылаешься. К примеру, возьми десять заповедей. Я не могу воспринимать серьезно заповедь о воле и осле.

— Английских таможенников провести не так легко, как турецкую полицию.

— Полусгоревшая свеча выглядит очень убедительно. Я и раньше этим пользовалась.

— А что, если они попытаются взять ее в руки?

— Но они не станут этого делать, дорогой. Будь фитиль и воск нетронутыми, они могли бы еще заставить меня заплатить пошлину или же какой-нибудь подозрительный чиновник решил бы, что это фальшивая свеча, в которой спрятаны наркотики. Но это всего лишь полусгоревшая свеча. Нет-нет. Риск невелик. И кроме того, мой возраст — надежная защита.

— Я отказываюсь лететь в Англию с этим слитком. — Меня опять передернуло.

— У тебя нет выбора, дорогой. Полковник, безусловно, сам придет проводить нас, а посадки до Лондона не будет. В чем главная прелесть депортации? Нам не надо еще раз проходить через турецкую таможню.

— Скажите на милость, тетя Августа, для чего вы все это делаете? Брать на себя такой…

— Мистеру Висконти нужны деньги.

— Но он украл ваши.

— Это было очень давно. Сейчас они все наверняка кончились.

Вернувшись домой, я словно попал в другой, какой-то более светлый мир; я приехал под вечер, когда тени уже начали удлиняться; где-то вдалеке по Норман-лейн на бешеной скорости пронесся мопед; подросток насвистывал мотив из битлов. С непередаваемым облегчением я позвонил в «Петушок» и заказал протертый суп из шпината, бараньи котлетки и «чеддер» — в Стамбуле я ничего подобного не ел. Затем я вышел в сад. Майор Чардж забросил мои георгины; с каким удовольствием я стал поливать их, пересохшая почва впитывала воду, как мучимый жаждой человек, и казалось, будто я вижу, как в ответ цветы расправляют лепестки. «Траур по королю Альберту» было уже не спасти, но «Бен Гуры» засияли ярче, как будто долгое иссушающее состязание на колесницах осталось далеко позади.

Майор Чардж заглянул ко мне в сад поверх изгороди и спросил:

— Удачное было путешествие?

— Да, спасибо, интересное, — ответил я сухо, направляя мощную струю воды прямо на корни. Дурацкий наконечник я давно снял, пользы от него было мало.

— Я старался не заливать их, — сообщил майор.

— Оно и видно, земля совсем пересохла.

— Я держу золотых рыбок, — пояснил майор. — Когда я уезжаю, приходящая служанка, черт бы ее побрал, всегда их перекармливает. К моему возвращению половина околевает.

— Цветы не рыбки, майор. В такую сухую осень им требуется много воды.

— Я против крайностей, — отрубил майор Чардж. — И в политике тоже. Мне что фашисты, что коммунисты — ни тех, ни других не перевариваю.

— Вы либерал?

— Помилуй бог, с чего вы взяли? — Майор мгновенно ретировался.

Вечерняя почта пришла ровно в пять: проспект из «Литтлвудза» [крупная торгово-посылочная фирма, владеет рядом универсамов и универмагов в разных городах Великобритании; основана в 1932 г.], хотя меня это мало интересует, счет из гаража, брошюра от лоялистов Британской империи, которую я тут же выбросил в мусорную корзину, и письмо с южноафриканским штемпелем. Адрес на конверте был напечатан на машинке, поэтому я не сразу понял, что письмо от мисс Кин. Еще меня поставила в тупик коробка порошка «Омо», прислоненная к нижней ступеньке. Я определенно не заказывал никаких моющих средств. Всмотревшись, я разобрал, что это подарок от фирмы. Какую уйму денег сэкономили бы изготовители, если бы поручали рекламировать их продукцию местным магазинам — здесь-то знали, что я и так регулярно покупаю «Омо». Я унес коробку на кухню и с удовольствием убедился, что мой порошок почти весь вышел, так что теперь я был избавлен от покупки нового.

Сделалось прохладно, и, прежде чем вскрыть конверт, я включил электрокамин. Письмо было от мисс Кин, понял я наконец. Она купила себе пишущую машинку, но практики ей явно еще не хватало. Интервалы между строчек неровные, масса опечаток — часто она по ошибке стукала не ту букву, а многие вообще пропускала. Она съездила, писала она, в Коффифонтейн — три часа езды на машине, — чтобы посмотреть в кино «Унесенные метром», в здешнем кинотеатре возобновили показ этого фильма. Мисс Кин сообщала, что Кларк Фейбл не так хорош, как ей помнилось. Она даже не пыталась исправлять опечатки — я увидел в этом характерную для нее кротость и смирение, а может быть, и привычную покорность судьбе. Возможно, она считала непорядочным скрывать свои провинности. «Раз в неделю, — писала она, — кузина ездит в бак. У нее очень хорошие отношения с управляющим, но все-таки он не такой настоящий друг, каким были вы для моего отца и для меня. Мне очень не хватает церкви св.Иоанна и проповедей нашего викария. Здесь поблизости имеется только голландская деформатская церковь, но она мне совсем не нравится». В слове «деформатская» она все-таки исправила "д" на "р". Вероятно, испугалась, что я могу принять это за намеренный выпад.