— Смотри в глубины! Что видишь?

— Я вижу то же, что и раньше, мэм Зина, — птичку, пытающуюся выпорхнуть из запертой комнаты.

— Это дух твоей матери.

— О, я верю, — сказала мэм Байере- Я верю. Возможно, я говорила вам… она, когда умирала, хотела, чтобы я поцеловала ее. Единственная вещь, о которой она попросила… я вам говорила?

— Спокойствие, мэм Байере! — Огромная ведьма вздохнула, положила на стол исполинские руки, и ее толстые остроконечные пальцы показались мне кривыми, как паучьи ноги. — Что сегодня делает бедная птичка, моя дорогая?

— О, то же самое… бьется в окна. Это был рак… такой запах… вы понимаете, я не могла поцеловать ее. Я притворилась. Она поняла, что я притворяюсь… — Мэм Байере поставила на стол дорогой кожаный кошелек.

Я знал, что в бедных деревеньках, вроде этой, бывало не больше одной-двух аристократических семей, и она должна была принадлежать к одной из них; общение с этими кровопийцами явно не шло ей на пользу.

— Возможно ли это, мэм Зина? Можете ли вы действительно привести ее сюда, так, чтобы я могла поговорить с ней?.. О, это было так давно!

— Все возможно, если есть вера, — сказала мэм Зина, а Луретта наклонилась над мэм Байере, касаясь ее плеча и шеи, говоря жалобным шепотом какие-то слова, которых я не мог уловить.

— О, — сказала мэм Байере, — я собиралась отдать вам раньше.

И она начала вынимать из кошелька серебряные монеты, но руки ее тряслись, и вскоре она сунула кошелек в руки Луретты, и, казалось, это принесло ей облегчение.

— Унеси, Луретта, — сказала мэм Зина. — Я не могу прикасаться к деньгам.

Луретта отнесла кошелек на боковой столик, и я увидел, как она съежилась под испепеляющим взглядом ма.

— Возьми меня за руки, дорогая, — сказала мэм Зина, — А теперь мы должны подождать и немного помолиться.

Очевидно, это было сигналом для Луретты, которая выскользнула из комнаты и несколько минут отсутствовала. Она вернулась без единого слова, но дошла только до дверного проема за спиной мэм Байере, чтобы поставить блюдо с курящимся ладаном, которым вмиг провонялось все помещение. При этом Луретта оказалась полностью обнаженной, если не считать мешковатых панталон. Видимо, она переодевалась. Когда она снова исчезла, я решил, что без одежды она выглядит еще более плоской.

Стоит упомянуть, что мэм Зина со своим отродьем могла запросто попасть на костер, если бы было доказано, что они занимались такими вещами — Церковь не терпит конкуренции подобного рода. Но осмелюсь сказать, что не существует такого опасного, постыдного, тяжелого или омерзительного предприятия, которое множество болванов не были бы готовы выполнить за несколько долларов.

Мне это все надоело; кроме того, нужно было уходить с грузом белья. Луретта, по всей видимости, собиралась выступить в роли духа умершей матери мэм Байере. И мне пришло в голову составить плоской девице оппозицию. Я вытащил свой нож и надел поверх желтой сорочки еще и белую. Она должна была оставлять открытыми щиколотки мэм Зины; на мне же эта сорочка с немалым достоинством подметала пол — даже после того, как я подвязал ее одной из белых набедренных повязок. Зато в результате у меня появились два мешочка на груди, отлично подходящих для оставшейся кучи белья. Разумеется, это было уже слишком — больше в стиле двадцатого века, насколько я могу судить сейчас, — и рыжие космы, выбивавшиеся из-под полотенца, вероятно, вносили в мой облик фальшивую ноту. Кстати, могла быть еще пара-тройка особенностей, несовместимых с женственным очарованием… В общем, несмотря на то, что я был одет для этой роли, я вовсе не чувствовал себя почтенной женщиной. Так что я почти сразу же отбросил всякую мысль о роли спокойного характера и, отыскав на полках томатный соус, заляпал им весь перед белой сорочки и свой нож. В конце концов, я вполне могу быть не матерью мэм Байерс, но просто какой-то хорошо упитанной дамой, которая внезапно умерла и все еще не могла смириться с этим фактом.

Снова приникнув к замочной скважине, я увидел, что Луретта вот-вот вплывет в комнату, завернутая в какой-то прозрачный балахон. Вы можете представить себе толсто намалеванные губы и пару глаз, лишь немногим меньше рта?.. Загипнотизированная хрустальным шаром, страстно желающая поверить, мэм Байере увидела бы все, что хотели мошенницы. Это подтвердилось тут же, поскольку Луретта вошла в комнату раньше, чем набрался храбрости я. Мэм Байере — бедняжка, она не могла оставаться за столом, как ей приказала мэм Зина, — вскочила на ноги и воздела руки кверху. Почему-то ее движение и дало мне тот толчок, в котором я нуждался. С криками: «Убийство! Убийство!» я вырвался из кладовки, размахивая своим окровавленным кинжалом.

Мэм Зина поднялась, как из лужи грязи, перевернув стол и свечи, но Луретта в панике завизжала, и сначала я принялся за нее — схватив девицу за подол развевающегося белого балахона и подставил ей ножку, так что она с грохотом полетела на пол. Затем я раздернул шторы, и когда мэм Зина приблизилась ко мне — у нее хватило на это пороху, — я принялся пинать ее.

— Беги! — крикнул я и добавил милую фразу, запавшую мне в память из поучений отца Клэнса: — Спасайся от грядущего гнева!

И она побежала. Не думаю, чтобы кто-то мог оказаться поблизости. Да и не могла она ринуться в деревню — в своем лиловом тюрбане и черной рясе. Она бросилась в соседнюю комнату, и мне пришлось смываться, пока она не вернулась, к примеру, с топором. Тем временем Луретта пришла в себя и метнулась на улицу, в деревню, почти голышом, точь-в-точь как перепуганная курица.

— Убивают! — верещала она. — Насилуют! Горим!

Я так и не смог понять, что именно, по ее мнению, происходило в доме.

Я затолкал кошелек в трясущиеся руки мэм Байере. По меньшей мере, она видела Луретту без покрывала; а я не мог остаться, чтобы сделать что-то большее. Думаю, когда я убегал, она проклинала меня. Вероятно, так проклинают любого, разрушившего святую веру.

Я помчался по грядкам к лесу так быстро, как мне никогда не доводилось, все еще размахивая своим испачканным в томате ножом и совершенно не сознавая этого. Позже Сэм рассказал мне, что, не знай он меня действительно хорошо, он бы забеспокоился о моем состоянии, а так лишь задумался о том, почему женское одеяние не проявило более мягкие черты моего характера Вайлет сказала, что и ей я «понравилась».

По пути в пещеру я рассказал им всю удивительную историю моего «девичества» и вдруг остановился как вкопанный.

— Яйца пророка! — выругался я. — У меня же остался этот чертов доллар.

— Вот беда! — сказала Вайлет, а Сэм помрачнел. Мы присели на бревно, чтобы обсудить новость.

— Было бы грешно, если бы ты нарочно не отдал его, но ты ведь просто забыл, правда, сладкий? — заметила Вайлет.

— Ага. Отвлекся.

— Конечно… И все-таки, думаю, мы должны спросить Джеда, как поступить добродетельно.

Но Сэм возразил:

— Джексон, я думаю, что нам не стоит этого делать. Думаю, что будет добродетельно, если мы сами решим этот вопрос. Например, может ли молодой Джексон… или ты… хранить его у себя?.. Нет, нет, извините, думаю, это не совсем правильно. Лучше, будучи одиночкой по профессии, я сделаю это сам.

— Конечно, — сказала Вайлет, — они, эти люди, плуты и обманщики… Ужас! — Она вскочила на ноги, уронив часть добычи и отряхивая свой ветхий зеленый халат так, будто сидела на огненных муравьях. — А что если эта старая вешалка заколдовала одежду?

— Нет, Джексон, думаю, она не могла на таком расстоянии. К тому же, эти мошенники-спиритисты — не настоящие колдуны. Они вроде шарлатанов-сектантов, а ты знаешь, как Джед думает обо всяких таких. Он не захочет, чтобы доллар шел на поддержку ереси, правда?

— Это факт, — сказала Вайлет.

Она отчищала грязь с одежды, которую уронила на землю, и складывала обратно в аккуратную стопку, ее руки были с одеждой ловкими и деликатными. Она вполне доверяла суждениям Сэма, когда Джеда и Бога не было поблизости.

И подумайте еще вот о чем, — продолжал Сэм. — Молодой Джексон попал в переплет… нет, я не имею в виду, что он был девушкой, я думаю, мы достаточно ясно понимаем, что он такой же парень, как и любой другой болван с яйцами. Я хочу сказать, что он неплохо там поработал, спасая бедную даму от греха и лупости, пока мы рассиживались в кустах. Не буду говорить, что он поседел от пережитого, потому что он не поседел, но думаю, что он заработал этот счастливый доллар. Не так ли, Джексон?