Мы пока не называем Диона Правителем, потому что он явно не хочет этого. Тем не менее мы все находим вполне естественным, что важные решения — к примеру, посылать или нет капитана Барра в это путешествие — должны приниматься Дионом, и вскоре, думаю, большинство колонистов захочет оформить это официально. Нам потребуется придумать что-то вроде конституции, хотя наша группа совсем невелика, и написать законы.

Там, в Нуине и других странах, время года должно подходить к холодным зимним дождям; здесь мы почти не замечаем каких-либо изменений. Мы воздвигли двенадцать простых домиков; из тростника получилась хорошая крыша, хотя надо дождаться сильных дождей, чтобы проверить ее как следует. Семь домиков находятся на холме; они расположены так, чтобы все могли видеть пляж и маленькую бухточку, и один из этих семи домиков — наш с Ники. Еще один стоит на пляже, три вдоль гавани, а Адна-Ли Джейсон с Тедом Маршем и Дэйном Грегори решили построить свой домик подальше, на холме, где начинается ручеек. Этот любовный союз начался в Олд-Сити еще до того, как мы пустились в путь; они нуждаются в нем не меньше, чем мы с Ники нуждаемся в нашем более привычном виде брака, и Адна-Ли в последнее время счастлива так, как никогда не была счастлива раньше.

На борту «Утренней Звезды» мы все поняли, на что была похожа жизнь в переполненных городах в последние дни Былых Времен. Я только что перечитывал ужасный отрывок из Книги Джона Барта: «Наши политики периодически открывают основное предназначение войны. Они, бедные маленькие божки, точно фермеры в затруднении: что делать, если у вас тридцать боровов и лишь одна маленькая бадья помоев в день? И таким образом, завершение, апокалиптическая глупость, общее самоубийство ядерной войны для них — просто чертовски неловкая вещь. Их испытанная временем система ограничения рождаемости совершенно не срабатывает». Через несколько параграфов он вскользь замечает, что контроль рождаемости, конечно, был действенным решением с девятнадцатого столетия, да вот только набожное население сделало его рациональное применение невозможным даже в последние годы двадцатого столетия, когда время уже заканчивалось. Как бы оценил Джон Барт наше теперешнее положение — полную противоположность ужасной проблемы перенаселения его дней?..

Осмелюсь сказать, что ни одна цивилизация не исчезает бесследно. Существует по меньшей мере поток материальной наследственности, и какое-то слово, написанное тысячи лет назад, может оказать неузнаваемое воздействие на то, что вы будете делать завтра утром. До тех пор, пока где-нибудь сохранится хоть одна книга — любая книга, любая жалкая горстка чудом уцелевших страниц, закопанная в землю, запертая в чулане или пещере — Былые Времена не умерли. Но точно так же ни одна цивилизация не может вернуться в своем былом качестве. Какие-то осколки мы можем восстановить, память хранит больше, чем мы сами знаем, в любом разговоре отца с сыном есть резонанс прошлого. Но мир Былых Времен не может ожить таким, каким он был, и мы не можем мечтать об этом.

Вайлет частенько ходила вместе со мной на охоту или рыбалку, пока Джед оставался приглядеть за Сэмом. С первого же дня, когда это случилось, я почувствовал, что между нами существует некое соглашение, еще не высказанное, но созданное случайными прикосновениями и взглядами. Например, когда она шагает впереди меня в приятной лесной тишине и без улыбки обернется, чтобы взглянуть на меня через плечо. Думаю, Вайлет нравилось время от времени слушать таинственные рассказы других людей, вроде моей выдумки с отшельником, но сама она была не из тех, кто создает такие рассказы. В тот миг на тропе она с таким же успехом могла и сказать: «Ты запросто сможешь поймать меня, если немного побегаешь».

Работа была важнее, и в тот день нам везло — мы поймали пару жирных кроликов, а потом нашли отличный пруд, где водилось много рыбы, примерно в миле от нашей пещеры. Там был заросший травой берег, вовсю светило солнце, а тишина была такой, будто нога человека не ступала в это место многие века. Мы забросили удочки, и, когда Вайлет встала на колени, чтобы поправить свою, ее рука вдруг скользнула меж моих бедер.

— Мне кажется, у тебя уже была девушка пару раз.

— Откуда ты знаешь?

— По тому, как ты смотришь на меня. — Через миг она уже стояла на ногах и стаскивала через голову изорванный халат. — Пора тебе действительно кое-чему научиться, — сказала она. Я, конечно, не молода и не слишком красива, но зато знаю, как это делается. — Обнаженная, дерзкая, чуть улыбающаяся и плавно покачивающая бедрами, чтобы возбудить меня, она была великолепной женщиной. — Ну-ка, сбрасывай свое тряпье, любовничек, сказала она, — и возьми меня. Тебе придется потрудиться.

И я потрудился, сначала борясь с нею во всю свою силу, пока борьба не разогрела ее и не превратилась в настоящее удовольствие. Затем она внезапно перестала бороться и принялась целовать и ласкать меня, смеясь вполголоса и произнося соленые словечки, которых я тогда еще не знал. Вскоре ее руки вцепились в колени, я вошел в нее стоя, и в моей голове не было ни одной мысли, которая могла бы помешать наслаждению. Когда я кончил, она шлепнула меня по плечу, а потом обняла.

— Любовничек, ты — молодец.

И то, что произошло у нас с Эмией, показалось мне давним и далеким…

Мы повторили это еще несколько раз. Правда, не слишком много, поскольку у Вайлет были и другие стороны: полосы тяжелой меланхолии, когда она ненавидела себя; религиозная сторона, которая всецело принадлежала Джеду и навечно омрачила остаток ее жизни. Часто (однажды она рассказала мне это) она представляла себе, как продает душу Дьяволу, а он, приняв обличье огромной серой скалы, обрушивается на нее… Она не всегда была мне хорошей партнершей для горячей борьбы, когда нам удавалось уединиться, но зато в такие моменты иногда была не прочь поболтать. В один из таких дней, когда мы снова были на рыбалке, — примерно через неделю после нашего первого раза, — она рассказала мне об ее отношениях с Джедом Севером. Каждый раз, когда в отсутствие Джеда мы с Сэмом упоминали его имя, я замечал в добром угловатом лице Вайлет какое-то молчаливое предостережение, как настороженность у животного, готовящегося защититься в случае необходимости. Она бы не пожелала услышать от нас ни слова критики в его адрес.

На пруду, наловив достаточно рыбы для ужина, мы окунулись в воду, чтобы смыть с себя пыль и пот, но она не позволила мне поиграть с ней, да я и сам был не в форме для этого — мы просто сидели на бережке, нежась и обсыхая.

— Я поняла их, Дэви, — сказала вдруг она. — Я имею в виду, нравы. Не надо говорить Джеду о том, что мы делаем, это не настоящий грех. Правда, он может отяготить его горем, но все равно, в прошлом я натворила столько грехов, что этот всего лишь малюсенький. Джед такой хороший, Дэви! Он говорит мне, что я должна вспомнить свои предыдущие грехи и убедиться, что я действительно в них раскаиваюсь, потому что, понимаешь, нельзя расправиться с ними одним внезапным покаянием, ты должен вспоминать их по одному. Джед так говорит… И, понимаешь, я вроде собираюсь раскаяться во всем, что успела совершить раньше, но еще не добралась дотуда. То есть, сладкий мой, если я не буду совершать больше одного греха в день… ну, скажем, самое большее — два… а потом раскаюсь, скажем, в трех грехах прошлого… ну, то есть через некоторое время можно будет нагнать и раскаяться в всех. Только это очень тяжело — вспоминать. Со мной будет все в порядке, к тому времени, когда мы придем в Вейрмант. Джед говорит, что это уж слишком, перестать грешить раз и навсегда — слишком тяжело[16], Бог никогда не хотел, чтобы это было так. Я сказал:

— Джед ужасно хороший, правда?

— Он — святой!

И она продолжила рассказ о том, какой он щедрый и чуткий и как он все ей объяснил про путь к Аврааму; когда у них будет свой уголок в Вейрманте, они каждый день будут приглашать к себе грешников и нести им слово, всем до единого, всем свободным, кто придет… Милая Вайлет, она наконец-то вышла из своего угрюмого настроения и вся сияла, думая об предстоящем, сидя у пруда нагишом и время от времени похлопывая меня по колену, но вовсе не пытаясь возбудить меня, потому что этот день у нас был для другого.