Ближе к ночи я снова оказался на улице. Я надеялся, что моя новая подружка Шэрон уже заснула, но воображение почему-то рисовало обоих детей лежащими в кроватях при свете тайком включенных ночников — Шэрон с ее героями-космонавтами и Анжело, пробирающегося сквозь путаные мечты Платона.

Я отправился вкусить аромат городского вечера. Перебравшись через железнодорожный туннель на «причальную» сторону, я двигался в толпе прочих масок мимо витрин магазинов, мимо помещений для игры в пул, мимо дансинг-холлов и развлекался проверкой собственной наблюдательности, пытаясь сорвать с окружающих их маски.

— Одно я хотел бы знать. Проблеск интеллекта…

— Лицо, лишенное закладной…

— Печать ожесточения…

— Классная девочка!..

— Ставший добрее с возрастом… Ставший ожесточеннее с возрастом…

Наверное, школьная учительница. А вот тот — вор-карманник. А дальше — переодетый коп… Коммивояжер… Банковский служащий…

В этой игре у вас есть только их голоса.

— И тут он, понимаешь, целится в этого парня из винтовки, а за кустом — «рейнджер»…

— Я говорю ей: неужели я не знаю размеров своей собственной талии!..

— Я бы не поверил ему, если бы у него не было латунного кастета…

Я шагал по улице, постепенно поднимающейся к холмам. С обеих сторон — отдельные особняки, окруженные лужайками; то и дело навстречу попадаются угрюмые мужчины, выгуливаемые крошечными собачками. С вершины холма кто-то смотрел вниз, на огни удивительно спокойного города. Мое ночное зрение, землянам и не снившееся, позволяло мне видеть отдаленные поля и леса, недоступные человеческим глазам даже при свете дня. Трава и кустарник кишели очаровательной, едва заметной живностью.

На востоке поднималась луна. Я еще погулял по тихим улочками этого района. Особняки демонстрировали всему миру, что здесь живут такие же люди, что и в нижней части города. Во всяком случае, при болезнях хозяева этих особняков лечились точно таким же аспирином.

В деловой район я вернулся другим маршрутом. Мне очень хотелось знать, нет ли за мной слежки, не раздадутся ли сзади приглушенные шаги, не шевельнется ли возле ограды почти незаметная тень. Намир беспокоил меня больше, чем я ожидал. Это всего-навсего усталость, сказал я себе.

Кинотеатр был уже закрыт. Толпа на улицах поредела, да и характер ее изменился: меньше добропорядочных граждан, больше хищных физиономий с бегающими глазами. Я купил вечернюю газету и, бегло проглядев, сунул ее в карман. Настоящее, казалось, было пропитано тишиной и покоем, но люди теперь стали слишком умными, чтобы тешить себя надеждой, будто вулкан затих навсегда. Они одурачили сами себя в 880-м и 890-м годах, однако с тех пор кое-чему научились. Соединенные Штаты Европы достаточно сильны — если не развалятся! — но всех пугает следующий логичный шаг Атлантической Федерации. Мальчики и девочки из всемирного правительства привычно пудрят всем мозги хорошо разыгрываемым энтузиазмом. Теперь существует уже три «Железных занавеса»: российский, китайский и новенький, любопытнейший «занавес», появившийся после смерти Сталина и с каждым годом вздымающийся все выше и выше. Этот занавес вырос уже между Россией и Китаем. Впрочем, остальные семь или восемь основных цивилизаций мира, не опутанные, подобно этим двум, древнейшим деспотизмом, умудряются согласовывать свои действия и способно, двигаясь осторожно и постепенно, отыскивать путь к продолжительному компромиссу. Никто не ищет предпосылки нравственной революции в газетных заголовках: океанские течения, как известно, не порождаются океанскими бурями… Преемнику Эйзенхауэра следует быть очень осмотрительным человеком: я заметил, что, несмотря на сложности с заменой личности подобного масштаба, некоторые уже всерьез недолюбливают его. По-видимому, падение Эйзенхауэра начинается в 1964 году с того, что маятник общественного мнения качнется влево чуть сильнее, чем следовало бы. Впрочем, это меня не беспокоит.

Обойдя бедные кварталы с другой стороны, я вышел к парку, находящемуся рядом с Калюмет-стрит. Он был образован изгибом улицы, пересекающей Калюмет. Мощеные дорожки, слишком неровные, чтобы по ним можно было кататься на роликах; пятна упрямо тянущейся к небу травы. Прямо под парковым фонарем два старика никак не могли расстаться с шахматной доской. Может быть, боялись, что без нее они сразу умрут…

Я отыскал скамейку, спрятавшуюся от лунного света в густой тени нависшего над нею клена. Сел. Задумался: не тот ли это парк, где Наблюдатель Кайна подслушала некую важную беседу?

В сотне ярдов от меня расположились несколько скамеек. На ближайшей сидел, склонив голову к коленям, худой парень самого разнесчастного вида. Пьяный, больной или брошенный возлюбленной, подумалось мне. Откуда-то явился два солдата с подружками, уселись недалеко от парня. Тот поднялся и двинулся, шатаясь, по дорожке, которая должна была привести его к моей скамейке. Однако он тут же сошел с дорожки и поплелся прямо по траве, словно хотел обойти фонарь, под которым сооружали друг другу матовые сети любители черно-белых клеток.

Я находился в глубокой тени, и глаза пьяного человека вряд ли могли разглядеть меня. Марсианского запаха я не улавливал, но дул достаточно сильный ветер. Мой собственный дистроер был свеж, однако лицо у меня было тем же, какое Намир видел в Северном Городе.

Отогнав беспокойство, я вернулся к ночной жизни Майн-Стрит и заглянул в бар — кстати, не в первый раз за этот вечер. Атмосфера бара была насыщена парами алкоголя и глупыми и непристойными выкриками. Здесь мне было спокойно: никто не интересовался тощим пьяницей, разделившим компанию со стаканчиком хлебной водки, пока я сам не привлек к себе внимание, затеяв с каким-то водопроводчиком дискуссию о будущем энергетики. В последнее время это стало модной темой. Мы провели с водопроводчиком три раунда. Я предложил солнечную энергию, силу воды и ветра и алкоголь, но в конце концов дал и ему возможность пробежаться по поводу его атомов, черт с ними!..

— Все бы вам хвататься за светило! — сказал он. — Когда я представляю себе то, что увидят мои детишки… Как считаете, есть на Марсе жизнь?

— Там нет атмосферы, — произнес толстяк, которого водопроводчик назвал Джо.

— Но все же очевидно! — Водопроводчик шлепнул ладонью по лужице на стойке и извинился за то, что забрызгал меня. — Они же видели зелень в телескопы!

— Это лишайники, — авторитетно заявил Джо. — Я имею в виду — недостаточно атмосферы, понял?

— Можешь запихать свои лишайники в задницу, — сказал водопроводчик, — и… Ладно, это все очевидно. Почему бы им не жить под землей? Черт возьми, там же можно сохранить воздух!

— Это не для меня, — сказал Джо. — У меня клаустрофобия.

— Все равно можешь запихать свои лишайники в задницу…

Незадолго до полуночи я вполне счастливым вернулся в меблированные комнаты. Я был счастлив от лунного света на площади, окруженной тихими домами, счастлив оттого, что за задернутыми занавесками кто-то запоздало тренькал на мандолине, рождая негромкие звуки, счастлив из-за способности сальваян воспринимать алкоголь. Моего водопроводчика с энтузиазмом взялись отконвоировать домой Джо и трое других друзей. Со стороны их группка была очень похожа на минный тральщик, ведомый по фарватеру одноглазым лоцманом.

Холл на верхнем этаже был залит лунным светом, но еще более мощный поток света лился из открытой двери ближней комнаты. Я вспомнил, что там живет мистер, кажется, Ферман, и тут же увидел его: в кресле, поставив ноги на скамеечку, сидел пожилой седовласый джентльмен и сосал пенковую трубку в форме лошадиной головы. Я нарочно споткнулся. Он тут же прокашлялся и, тяжело ступая, подошел к двери.

— Все в порядке?

— Да, спасибо… Чуть-чуть подвернул лодыжку.

Некоторое время мы, словно встретившиеся на дороге путники, изучали друг друга. Он явно страдал от одиночества.

— Очень плохо, — сказал он наконец и с некоторой враждебностью посмотрел на ковер. Судя по всему, его волновали только неприятности, грозящие миссис Понтевеччио. — Кажется, ковер не виноват.