Над Максом никто не смеется, и это пугает меня. Люди стали слишком черствыми, чтобы разглядеть за передовицами, телеэкранами, кинохрониками его ядовитый фанатизм. Когда Макса застают без косметики, он всегда выглядит слегка болезненным и лоснящимся от пота — этакая скверно оживленная карикатура на Джона К. Калхоуна,[31] только без калхоуновской честности и мягкости. Когда в прошлом году Макс отрастил болтающуюся челку… черт возьми, никто и не подумал смеяться. Он бережет свой яд для вновь образованной Федералистской партии. Я еще не составил своего мнения насчет этой организации. Кажется, в ней нет ничего непорядочного и есть кое-какой смысл, раз уж они сумели смягчить доктринерскую уверенность своих членов. Иногда они забывают свои собственные добрые преамбулы. Эти «разногласия-внутри-союза» и есть сущность федерализма. Демократы и республиканцы вызывают у Макса только презрение — он заявляет, что их дни сочтены, так-то вот. Они совершили ошибку, платя ему его же собственный монетой или стараясь не замечать его вовсе. У республиканцев не было свежих идей с 1968 года, когда победу на выборах одержал демократ Клиффорд. (А как я ошибся насчет 64-го! Вероятно, я потерял самообладание, но я не типичен.) За бах-бахом Рузвельта последовал тук-тук-тук Вильсона.[32] Говорят, Клиффорд — хороший парень. Говорят, прогрессивный. Порой я удивляюсь — а не высасывает ли он свои устремления из собственного пальца?..
Теперь, Дрозма, пару слов о Филиппинах. Я слежу за этим Институтом исследования человека. Основан в 1968 году. У меня есть подозрения, что его персонал является подопытным материалом для изучения катастроф, так же как и здания, на которые я надеюсь когда-нибудь взглянуть, если доживу. Никаких дутых обоснований. За ними стоит не бросающееся в глаза мужество. Мне нравится их замысел: «Собрать и сделать доступный всю сумму имеющихся человеческих знаний». Задача трудная, но они думают о деле. «Продолжать исследования в тех направлениях, которые непосредственно касаются природы и функции человеческих существ». И они объясняют, что использование термина «человеческие существа» взамен термина «человек» сделано умышленно — это было бы естественным обращением к моей придирчивости необъективности. Но дело в том, что они мыслят категориями столетий и не боятся следующей недели. Вы помните, что Манила должна быть стать одним из величайших мировых центров торговли и культуры, если бы не европейское «тащить и не пущать», задушившее все тем, что они называют «восемнадцатым веком». Я не понимаю, почему бы Маниле не стать Афинами двадцать первого века. Когда моя миссия так или иначе завершится, я, прежде чем вернуться в Северный город, хочу побывать там.
Завтра утром я нанесу визит в штаб-квартиру Партии органического единства, прикинусь чудаковатым стариком, обремененным деньгами. Мое новое лицо меня вполне устраивает. Возможно, поднимая скулы, я несколько переборщил, зато превратился в круглощекого, чертовски милого, вспыльчивого Санта Клауса, шести футов двух дюймов ростом, немного говорящего на языках Востока. Путем усиленных тренировок я добился невозмутимого выражения глаз, что наверняка когда-нибудь пригодится. Буду претендовать на роль потенциального эйнджела[33] для фонда планируемой кампании, эйнджела, пока недостаточно убежденного, но достаточно открытого для внушения. Они расстелют передо мной ковровую дорожку. И если Билли Келл там, я учую его.
Теперь я могу обратиться к тому, что осветило мои триста пятьдесят лет.
После того как, я погнавшись за слухом, будто кто-то в двадцати милях от Латимера заметил мальчика, путешествующего автостопом, покинул городок, я узнал, что полиция еще не потеряла интереса к Бенедикту Майлзу. У меня была новая личина, и мне показалось умной мыслью проинформировать миссис Уилкс, через Торонто, о том, что Майлз умер, распорядившись в своем завещании насчет финансовой поддержки вновь создаваемой школы. Меньшая поспешность, возможно, привела бы к более хорошему решению, но действия были уже предприняты, и изменять что-либо было поздно. Миссис Уилкс добросовестно писала «доверенному лицу» в Торонто все эти годы, за исключением последних двух, и Коммуникатор пересылал мне ее письма. Конечно, когда это оказывалось возможным, поскольку зачастую у меня вообще не было адреса. Два года назад умерла сестра Софии. София переложила заботы о школе на плечи преемника и забрала Шэрон с собой, в Лондон, поскольку чувствовала, что девочка уже на голову переросла уровень ее преподавания. Семья Шэрон в последнем письме не упоминалась. Я не слишком огорчался разлуке с любимым ребенком, потому что знал — придет время, и я снова услышу о ней. И вот когда я на прошлой неделе прибыл в Нью-Йорк, афиши поведали мне о предстоящем дебюте Шэрон. Вечером она играла в «Про-Арт-холле».
Это новый концертный зал в одном из новых роскошных районов, расположенных вдоль Гудзона. Вы не узнаете Нью-Йорк, Дрозма. Я сам почти не узнал, хотя и достаточно хорошо познакомился с ним в 30946-м. В последние девять лет я был здесь несколько раз, но все проездом, и возможности задержаться не представилось.
В 960-х Нью-Йорк решил украсить и облагородить свой отвратительный береговой фасад. От моста Джорджа Вашингтона до Двадцать третьей улицы простирается величественная Эспланада, с высоченными зданиями, частью отступающими за линию более низких сооружений на внутренней стороне Эспланады, частью круто взмывающими в небо прямо от реки. Мне говорили, что понизу до сих пор грохочут поезда железной дороги. Пропуская способность причалов значительно расширилась, но это практически незаметно со стороны: пришвартоваться судну или парому означает войти под арку в светящейся отвесной скале. Надеюсь, когда у меня появится время, я обязательно пересеку Джерси[34] с целью вернуться на одном из тупоносых дизельных паромов и посмотреть все самому. Автомобили катят по второму уровню, и их движение наверху Эспланады не ощущается, так же как вы не чувствуете его, гуляя по верхним уровням авеню. На Эспланаде в компании с вами только небо, стройные здания, люди да ветер с Гудзона, ветер, который теперь не кажется враждебно рычащим, который не бросает вам в лицо песок, но является частью городского величия.
Не стоит жалеть о Нью-Йорке прошлых лет. Времена меняются. Давным-давно срыт район игорных домов, и будь проклят, если знаю, что они сотворили с могилой Гранта. Уверен только, что она по-прежнему там. Береговой фасад был спроектирован вскоре после того, как они вырвали город из лап политиков и изменили систему управления. Они не стали прибегать к методам, рассчитанным на дешевый успех. На просторах Эспланады не разрешается даже кататься на велосипедах, хотя там везде дети.
Постоянное население города уменьшилось примерно на миллион человек, и в соответствии с этим примерно на столько же увеличились огромные секторы столичного округа. Возродились старые планы сделать округ отдельным штатом. Различные общественные организации со всех сторон проталкивают эту идею. В частности собираются подписи под петицией и проводится кропотливая подготовительная работа в конгрессе. Они хотят, чтобы новый штат был назван Адельфи. Лично у меня нет никаких возражений.
«Про-Арт-холл» расположен на верхних этажах одного из зданий, вздымающегося прямо от реки. Сверкающая сталь, камень и стекло. Поскольку мы, Дрозма, вынуждены вести скрытую жизнь, мы никогда не поймем, как они достигают подобного эффекта. Эти здания совершенно человеческие, плоды их сложной науки, тем не менее гармонирующие и с природой — с ветром и с небом, с солнцем и звездами.
Сам концертный зал выглядел строгим. Холодный белый и нейтральный серый цвета. Ничего, что бы развлекало вас или отвлекало ваше внимание от простой сцены и сурового, классического благородства рояля. (Но во время антракта было приятно заглянуть в комнату отдыха и обнаружить за ее стеклянной западной стеной открытое пространство, сквозь которое можно посмотреть вниз, на реку. Насколько далеко вниз, я не знаю. Сверкающий огнями лайнер, плывущий по течению, казался детской игрушкой. Я с удовольствием наблюдал за ним, пока звонок не позвал меня на вторую половину чуда, создаваемого Шэрон.)
