Конец тирады потонул в нестройных выкриках.

— Отставить пропаганду!

— Кто тебе платит?

— Интеллигент паршивый! («Интеллигент» на курсе было ходовым ругательством).

Шелла вздохнула:

— Неужели хотя бы сегодня нельзя без политики?

— Политика — удел бездарностей, — ответил Альвар. Он сощурился и добавил: — Ею занимается из физиков только тот, кто в науке составляет абсолютный нуль.

— Или тот, кто состоит на жалованье в Управлении охраны социального порядка, — меланхолично добавил сосед.

— Мы, люди конца восьмидесятых годов XX века… — бубнил чей-то пьяный голос.

Кто-то предложил:

— Тост — за Марка Нуша.

— Нуш отошел от науки, — перебили его.

— Ну, тогда выпьем за Альвара Жильцони! Уж он-то от науки пока не отошел.

Несколько голосов подхватило тост:

— За курсового гения!

— За дикаря!

— И за его уравнение мира…

— Которое он непременно откроет, — закончил неугомонный тенорок.

Растолкав подвыпивших однокашников, Альвар протиснулся к председательскому месту. Шум на плоту утих. Чудаковатый Жильцони был из тех, от кого в любую минуту можно было ожидать чего угодно.

— Я принимаю ваш тост, — звонко произнес Альвар и тряхнул гривой волос. — Уравнение мира — это то, чему стоит посвятить всю жизнь. И будь у меня десять жизней — я их все, не задумываясь, сжег бы, чтобы завершить дело, начатое Альбертом Эйнштейном.

В словах Альвара Жильцони дышала такая сила убежденности и страсти, что лица молодых физиков посерьезнели.

Раскрасневшийся Альвар подошел к Шелле.

Девушка недоумевала. Обычно Альвар — а они были знакомы уже четыре года — не отличался разговорчивостью. Вечно замкнутый, ушедший в себя. Слова лишнего из него не вытянешь.

Шелла взяла Альвара под руку, и они отошли от стола.

Музыканты грянули что-то бравурное.

— Почему оркестр на отдельном плоту? — спросила Шелла. — Разве нельзя было разместить их здесь?

— Здесь качка мешает музыкантам, — пояснил Альвар. Короткая вспышка прошла, и он снова погрузился в себя.

Из-за синхронно движущихся пар огромный плот немного раскачивался, и пламя факелов дрожало. Звезды а высоком небе гасли одна за другой: намечался рассвет.

Кружась в танце, Шелла прильнула к Альвару и прикрыла глаза. Сегодня, наконец, он должен сказать слова, после которых они никогда не расстанутся. Слова, которых она ждала давно.

Альвар внезапно остановился.

— Что с тобой? — встревожилась Шелла.

— Устал.

— Давай присядем, — предложила Шелла. Они выбрались из толпы танцующих и сели на обрубок бревна, оставшийся после скоростного сооружения плота для банкета.

— На таких плотах древние полинезийцы пересекали океан, — сказал Альвар.

— Их время прошло, — задумчиво произнесла Шелла, глядя на жадный язык факела. — К чему плоты, если есть корабли с атомным сердцем?

— Нет, время подвигов не прошло… Не прошло. — Глубоко посаженные глаза Альвара казались темными вмятинами на лице. — Но видишь ли… В жизни могут быть цели великие и цели низменные. О вторых говорить не приходится. Но что касается великой цели… Для ее достижения все средства хороши.

— А если средства низменны?

— Цель оправдывает средства.

— Что-то мудрено для меня… — тихонько произнесла Шелла. Альвар еле расслышал ее голос сквозь волны музыки и шум веселящихся выпускников.

Они помолчали.

— Скажи, Альвар, — начала Шелла, разглядывая танцующих, — такая цель может быть у каждого?

— Нет, — усмехнулся Жильцони, — великая цепь даруется только избранным.

— А как же быть остальным? Жить бесцельно? — попробовала пошутить Шелла. Альвар редко удостаивал ее серьезного разговора, отделываясь больше шуточками.

— Остальные образуют среду.

— Среду?

— Птица не может летать в безвоздушном пространстве! Ей нужна среда, воздух. Точно так же середняки, серая масса, большинство человечества. Они образуют тот пьедестал, взойдя на который, гений достигает сияющих вершин абсолютного знания.

— Значит, цель большинства, по-твоему, — быть пьедесталом для гениев?

— Вот именно.

— Старая песня, — заметила Шелла и украдкой бросила взгляд: не разыгрывает ли он ее?

Лицо Жильцони было серьезным.

— Что делать? Так устроен мир.

— Но как может знать человек, какая у него цель в жизни? Голос свыше, что ли?

Альвар повернул к ней лицо:

— Голос свыше, конечно, чепуха. Человек сам определяет цель в жизни.

Одни лодки причаливали к борту, другие отчаливали — связь с берегом осуществлялась непрерывно.

Альвар посмотрел на часы и нахмурился:

— Странно.

— Ты торопишься куда-то?

— Не то. Ко мне должен прибыть сюда один человек, а его нет…

— Он опаздывает?

— Да, и это плохо. Надеюсь все же, что он прибудет.

— Кто такой?

Альвар махнул рукой:

— Один мой приятель.

— Я всех твоих приятелей знаю наперечет, — сказала Шелла. — Их не так много.

— Этого ты не знаешь. Между прочим, тебе будет интересно с ним познакомиться.

Шелла оживилась.

— Ты с ним договорился о встрече?

— В известном смысле договорился. — Альвар усмехнулся и зачем-то похлопал себя по карману.

Шелла недоуменно посмотрела на него, но переспрашивать не стала: в последнее время Альви стал чрезмерно раздражительным, мог взорваться из-за пустяка, и она боялась его вспышек.

— Наконец-то! — воскликнул Альвар, глядя на причалившую к плоту лодку.

Из лодки поднялся человек. Он оглядел плот, заметил Альвара и двинулся к нему, не обращая внимания на танцующие пары. Был он неправдоподобно широк в плечах, а ноги ставил как-то слишком твердо.

— Здравствуй, хозяин, — сказал он Альвару и тут же перевел на Шеллу тяжелый немигающий взгляд, смутивший ее.

Альвар кивнул.

— Мне почему-то пришла в голову мысль, что ты хочешь меня видеть, и именно сейчас, — продолжал широкоплечий.

— Все верно, дружище. Ты спал?

— Какое там спал! — махнул рукой приятель Альвара. — С вечера в голову лезла всякая ерунда, тут уж не до сна. Не знаю с чего, но я решил, что нужно готовить орник для дальнего перелета. Вот и возился с ним а ангаре до рассвета. А потом сорвался, как оглашенный, и к тебе, на плот.

— Все верно, дружище, — повторил Альвар, в его голосе Шелла уловила удовлетворение.

Крепыш переступил с ноги на ногу, отчего плот покачнулся. «Можно подумать, что он весит полтонны», — подумала Шелла.

— Познакомьтесь, — сказал Альвар.

— Абор Исав, — улыбнулся незнакомец, протягивая Шелле руку.

— Абор Исав? — переспросила Шелла. — Я где-то слышала ваше имя.

— Не мудрено, — вмешался Альвар. — Года два назад газеты во всю трубили об этом симпатичном парне.

Шелла наморщила лоб.

— Я вам напомню, — улыбнулся Абор, — мою историю. — Два года назад я работал лаборантом у Марка Нуша. Это видный университетский физик, слышали о нем?

— Мне о Нуше Альвар все уши прожужжал.

— Ну, вот, — продолжал Абор. — Установка взорвалась, и я получил такую дозу облучения, что был верным кандидатом на тот свет. Меня, правда, успели свезти в клинику… — Абор посмотрел на Альвара и умолк.

— Что же было дальше? — спросила Шелла.

— В клинике я лежал целую вечность. Посчастливилось — я попал к самому Мензи. Мне заменили сердце, печень. Долго возились с головой, зато мозг мне поставили самый лучший, позитронный, новейшей марки. Что вы так смотрите на меня?.. Да, я самый нестоящий полуробот, — произнес Исав не без горечи. — Настоящих-то роботов еще не научились производить…

— Простите, — пробормотала Шелла. Она подумала об удивительном прогрессе медицины, который свершался на глазах. У всех еще были живы в памяти опыты конца шестидесятых — начала семидесятых годов по пересадке сердца. Опыты мучительные, один за другим кончавшиеся плачевно: хирургам не удавалось преодолеть несовместимость тканей, организм рано или поздно отторгал чужую ткань, и человек умирал. А теперь пересадка сердца обычное, хотя и весьма дорогостоящее дело.