Все стало ясно: Элам — сосед Персии.

— А как звать тебя?

—Шинбана.

Дворец князя Набу-аплу-иддина, носившего титул "опора трона и хранитель спокойствия", понравился Рустаму за уединенность и добротную укрепленность. Высокородные хозяева, запрятав поглубже свои истинные чувства к варварам-кочевникам, не знали, как угодить военачальнику персидского царя. Рустама просто тошнило от фальшивой слащавой улыбки, угодливой суетливости князя, но дворец был хорош и приходилось терпеть навязчивого хозяина дома. Если бы Рустам догадался, какой ужас он внушает "опоре трона и хранителю спокойствия", то они сразу бы расстались к обоюдному великому удовольствию. Но Рустам, чтивший священный за-, 1^. кон гостеприимства, стиснув зубы, мирился с обществом хозя-». ина, а князь, страшившийся оскорбить незваного гостя своим !' отсутствием, преодолевая страх и отвращение, юлил вокруг вождя саков, не отходя ни на шаг.

В этот дворец и привели саки Шинбану. Введя эламитянку в небольшую комнатку, вероятно, для прислуги, они втолкнули Шибаку и удалились, посмеиваясь. Шинбана, забившись в угол, поблескивая черными глазами, испуганно следила за саком. Шибака выругался и, щурясь, пошарил в переметной суме. Вынул лепешку, кусок вяленого мяса. Из стоявшего на полу кувшина налил в фиалу вина и направился к Шинбане, Жржа'в одной руке еду, в другой чашу с вином. Но, увидя, как девушка в ужасе выставила вперед руки ладонями наружу, -словно останавливая сака, Шибака снова выругался, сплюнул и поставил пищу на пол там, где стоял. Он увидел, как жадно блеснули глаза Шинбаны при виде еды. Не подходя к девушке, он внимательно осмотрел ее, хмыкнул и вышел из комнаты.

Когда он возвратился, то увидел, что девушка продолжает по-прежнему сидеть в углу, а пища осталась нетронутой. Буркнув что-то себе под пос, Шибака бросил ей платье, которое он взял в комнате хозяйки, расстелил на полу плащ и улегся, отвернувшись от Шинбаны.

Караульный с трудом растолкал Шибаку. Продрав глаза, Шибака увидел Талхака, который держал за руку Шинбану и давился от смеха.

— Эй, Шибака! Проспал свою красавицу. Хотела сбежать — перехватили! И чем это ты ее так напугал?

Шинбана стояла, потупившись, с узелком в руках. Она была в старом, изодранном платье. Шибака окончательно проснулся. Вскочил. Грубо вырвал из рук Талхака девушку, повернул его кругом и поддал коленом под зад. Заржав, как жеребец, Талхак вылетел из комнаты.

— Ты что, не могла дождаться, пока проснусь? Или разбудить?— хмуро спросил Шибака.— Я сам бы выпустил тебя.

Шинбана промолчала, а затем прошелестела шепотом:

— Я боялась.

— Боялась,— передразнил Шибака.— Глупая, раз не тронул, когда остались одни, значит... глупая ты!— закончил неожиданно сак.

— Не знаю. Я боялась, что ты проснешься.

— А это что? Одежда?

Шинбана, поколебавшись, отрицательно покачала головой и кивком, указала в угол. На тахте лежало нарядное платье. Шибака взял из рук девушки узелок и развернул. Это была еда. Шинбана не съела ни крошки. Глаза Шибаки подобрели.

— Ну и глупышка же ты! Ешь! Ешь, не бойся! Я еще дам. Много. Кому несла? Родителям? Ребенку?— и видя, что Шинбана не отвечает, сказал:— Ну ладно, не хочешь говорить, не надо. А сама поешь, едва на ногах держишься. И переоденься!

А то совсем голая — нечего сарбазов дразнить.

В это время вошел Рустам, следом — Фарнак. У Шинбаны широко раскрылись глаза при виде гиганта. Рустам бегло осмотрел девушку и обратился к Шибаке:

— Почему ты затеял свару с персами? Из-за нее?

— Мой хозяин, она очень похожа на мою сестру, и я не выдержал, увидев, как персы измываются над ней,— ответил находчивый Шибака.

Рустам чуть заметно ухмыльнулся. Мужеподобную Фар-хунду — сестру Шибаки он знал, и уподобление ее хрупкой, тонкой, как тростинка, девушке развеселило его.

— Ладно, проводишь... сестру. Возьми десятку Фарамаза… хота нет, они все в своего начальника — вспыльчивые. Десятку Арифарна.

— Мой господин, зачем мне свита?

— Я сказал!

— Хорошо, мой господин.

История Шинбаны была обычной в Вавилоне. Маленькую сироту подобрал у храма бога Забабы меняла Таб-цилли-Мардук. Поставил ножками на глинобитный пол своего дома в знак того, что девочка отныне принадлежит этому дому, и нарек Шинбаной из-за белозубой улыбки, хотя зубов было еще маловато. Когда Шинбана подросла, Таб-цилли-Мардук, следуя традиции, объявил ее перед гражданами своей рабыней. * Хозяин сдал Шинбану внаем эламитянке, словно в насмешку прозванной Табатум — добрая, владелице мастерской по изготовлению плащей. Обе стороны были довольны: Табатум получала рабочую силу, а Таб-цилли-Мардук экономил на еде и одежде да еще получал ежегодно 20% стоимости рабыни. :!'^ Но дух стяжательства погубил хозяина Шинбаны. Баснослов-,}- " ные богатства известных откупщиков не давали покоя жадно--^ му Таб-цилли-Мардуку. Считая себя оборотистым и изворот--1 ливым дельцом, вавилонянин решил стать откупщиком и, 7 ' заняв под вексель крупную сумму, начал скупать у землевла-'. дельцев ячмень, финики, чеснок, смокву, а чтобы опередить \ , конкурентов, повысил немного закупочные цены. На свою беду Таб-цилли-Мардук сам стал конкурентом дома могущест-,- венных банкиров Эгиби, которые никому не прощали посяга-- > 'тельств на свои доходы. Эгиби поступили просто: они скупили .. ' все векселя Таб-цилли-Мардука и разом предъявили их к оп-*,..]>?•' лате. С новоявленным откупщиком было покончено. Таб-% ; Цилли-Мардук разорился дотла. У него осталась только одна рабыня — Шинбана. Пока была жива жена Таб-цилли-Мар-$амка, он не тревожил рабыню — Дамка содержала мужа <У меркантильных вавилонян даже имущественные права членов семьи оговаривались договором. Муж и жена имели раздельное имущество, и на имущество жены в случае ее смерти муж не имел прав, наследниками становились дети, а если их не было – родители, сестра, браться в перечисленной последовательности>. Но вот она заболела и, несмотря на все меры, принятые .мужем, умерла. По вавилонским законам наследиками жены являлись ее родные, и поэтому наследство получил ее брат, а ^вб-Цилли-Мардук остался ни с чем. Единственной кормили-анезапно одряхлевшего вавилонянина стала Шинбана. й Таб-цилли-Мардук посчитал, что держать при-' ради маленького хозяйства да еще кормить, поить, оде-ве будет накладно, и сдал Шинбану самой себе в аренду. ^Шяабана была вольна делать, что ей заблагорассудится, но ежедневно платить дань хозяину в виде 1 суту (5 литров) ячменя, 1 ка (0,8 кг) хлеба и три ка сикеры <Сикера – разновидность ячменного пива>. С появлением Ар раби Шинбана была не в состоянии выплачивать, дань — боль ной требовал ухода, пищи, и разгневанный Таб-цилли-Мардук пригрозил посвятить рабыню храму, то есть превратить в храмовую служанку. Храмовые рабы, как и общественные, находились в несравненно бол~ее тяжелом положении, нежели частные. Вавилоняне бережно относились к своим рабам, и вовсе не по доброте души, а потому, что раб был средством наживы и престижа. Беречь-то они берегли, но стремились выжать из раба побольше дохода. Страшная,угро-за и страх за Арраби заставили Шинбану пойти к воротам "смесительниц", чтобы наняться на ночную работу в какое-нибудь веселое заведение. Вавилон был так огромен, что даже на следующий день не все граждане знали, что их город взят персами.

С Таб-цилли-Мардуком Шибака договорился быстро. Слиток серебра весом в 10 мин, подаренный Камбизом, заставил онеметь от радости вавилонянина. Это в десять раз превосходило стоимость Шинбаны. Придя в себя, Таб-цилли-Мардук на глазах Шибаки разбил глиняную табличку — документ о принадлежности ему рабыни.

Если с полунищим Таб-цилли-Мардуком, чуть не лишившимся разума от привалившего счастья, дело сладилось легко, то с Набу-цабит-кате договориться оказалось потруднее. Наглый и жестокий дворецкий бывшего царя Вавилона — Валтасара запросил за Арраби такую баснословную сумму, что Шибаке пришлось обратиться к Рустаму, так как общая казна саков находилась в его ведении. Рустам нахмурился, выслушав Шибаку, и, ничего не сказав, выдал требуемую сумму. Набу-цабит-кате даже бровью не шевельнул при виде груды серебра. Небрежно отодвинув от себя кучу, он заявил, что не может продать Арраби за такую сумму, так как этот раб является принадлежностью государства, и что самое главное — он злостный преступник, подлежащий злостной казни. Царедворец не верил, что саки принесут запрошенную цену, но когда увидел серебро на столе, то жадность взяла верх над разумом. Если эти дикари по первому требованию принесли целое состояние, то надо выжать из них как можно больше. Шибака молча сгреб серебро в мешок и ушел. Сердце дворецкого екнуло в дурном предчувствии, и оно его не обмануло.