Рыча, как звери, "бешеные" врезались, не замедляя хода, в конницу Фаридуна.
— Фаридуну конец!— прошептал про себя Кир и не ошибся.
"Бешеные" стали без промаха поражать возничих на колесницах. Лошади, потеряв управление, растерянно заметались, затем, испуганные диким воем "бешеных", повернули назад, врезались в лидийскую кавалерию, внося сумятицу и панику.
— Фаридуну конец,— вслух повторил Кир, видя, как разваливается строй тяжелой кавалерии персов, как она превратилась в неорганизованный сброд обезумевших от страха всадников.— Но и царице кочевников конец. Это последний резерв, последние силы Томирис! Теперь дело за "бессмертными"! Я сам поведу свою гвардию в бой!
— О царь, неужели ты унизишь себя до сражения с дикими варварами? Слишком много чести! Дозволь мне повести твоих "бессмертных"!— воскликнул обеспокоенный Гарпаг.
— Они оказались самыми достойными противниками из всех виденных мной, но ты прав. Слишком много чести для кочевников, если против них выйдет сражаться царь царей, сын и внук царей. Против них пойдет сын простого пастуха Митридата и его доброй жены Спако.
С этими словами Кир вошел в шатер. А коща он вышел из шатра, на нем был наряд простого воина, и только щит и меч искусной работы говорили о том, что это не рядовой воин.
"Заранее приготовил",— мелькнуло в голове Гарпага. Кир бросил взгляд на поле битвы. Персы дрались из последних сил, пятясь и отступая по всему фронту. "Пора!"— решил Кир и обратился к "бессмертным".
— "Бессмертные"! Много раз я водил вас в бой, и всегда впереди нас летела, раскинув крылья, победа! Вот и сейчас ваш царь с вами! Это битва, не знающая жалости. Помните, если саки победят, они не оставят в живых ни одного из вас, ни перса, ни мидянина, ни грека, ни одного воина из моей армии. Если победим мы, поступим так же. Со мной вы не знали поражений, и я вновь веду вас к победе. Вперед, "бессмертные"!
* * *
Томирис неотрывно глядела на поле битвы. Ее потемневшие глаза с расширенными, как у кошки, зрачками, казалось, не мигали.
Когда она увидела, как Кир двинул в бой свою гвардию, своих "бессмертных", она усмехнулась и облизнула свои обветренные губы.
— Вот, Кир, царь царей, господин четырех стран света, пришел твой час, последний час!— прошептала она.
Стремительный натиск "бессмертных" поколебал ряды массагетов, которые быстро редели под ударами испытанных бойцов персидского царя. Но и неся огромные потери, саки не отступали и стояли насмерть. Стояли из последних сил, изнемогая.
Томирис обернулась. Семь тысяч конных массагеток стояли стеной за курганом. Массагетки стонали от нетерпения, но безмолвие царицы удерживало их на месте.
Томирис вновь бросила взгляд на поле боя. Она увидела, что еще миг — и саки, не выдержав, дрогнут. Пора!
— Сестры!— пронзительно зазвенел голос царицы над степью.— Пусть узнает перс всю силу и ярость массагеток! Нет пощады врагу.
— Нет пощады врагу!— единым выдохом ответили массагетки.
Вырвав из ножен акинак и не оглядываясь, Томирис с мес- та рванула коня вскачь. Леденящий душу визг истомившихся от жажды битвы женщин пронесся над полем боя. Удар массагеток был ужасен. В плотных рядах персидского войска зази- яли огромные проломы. Туда, раздавая удары направо и нале- во, вслед за воительницами устремились воспрянувшие духом саки. Ошеломленные неожиданным появлением новых сил и яростью натиска степных амазонок, персы пали духом и вяло отбивались.
— Где мой любимый жених?— звенел над битвой голос Томирис.— Я жажду встречи с тобой! Где ты, поганый перс?
Армия персов была смята. Разгром бы сокрушительный. Почти все персидское войско полегло под ударами массагет-ских акинаков.
- Томирис вложила, не вытерев, окровавленный меч в ножны и хрипло приказала:
— Найдите мне Кира!
Эпилог
Воины, увидев царицу, восторженными криками приветствовали ее. Но ей было не до приветствий. Она не думала ни о своей грядущей славе, ни о подвиге, который будет вдохновлять последующие поколения массагетов на героизм в борьбе за свою свободу.
Томирис только что вышла из убогого шатра, где лежал Фарнак. Ноги подкашивались, словно бескостные, в ушах звучал задыхающийся, прерывистый шепот Фарнака. Его слова были черными, как безлунная ночь, и жуткими, как кошмары.
Весь израненный, Фарнак долгие дни и ночи полз сюда, к царице. И только всепоглощающая ненависть давала ему силы, изнывая от жажды и голода, страдая от ран, даже впадая в забытье, упрямо, пядь за пядью, ползти и ползти вперед. Бездыханного Фарнака подобрал летучий отряд саков, искавший уцелевших персов.
Рассказав царице о неслыханном предательстве, Фарнак, словно с последним словом от него отлетела последняя искра жизни, вытянулся и затих.
Томирис остановилась около Фархада. Мощный, весь в шрамах, Фархад почтительно склонился перед царицей.
- Возглавишь «бешенных», - и, не обращая внимание на удивление бесстрашного бойца, царица продолжала: - Поставь у моего шатра надежную стражу. Как крикну: «Предатель!» - врывайтесь и хватайте человека, который будет со мной.
И, не замечая повторного поклона нового начальника гвардии, направилась к своему шатру.
Гул приветствий, не умолкая, перекатывался волнами над степью. Массагеты смотрели на «дочь неба» глазами, полными любви и преданности. Глаза Томирис тоже были полны слез. Она шла медленно, неуверенно, с трудом, ничего не видя вокруг, губы ее что-то шептали…
Тяжело она переступила порог шатра. Опустившись на тахту, окаменела. Да и как же не узнать, ведь это ее любимый конь, быстрый, как ветер, и подаренный ему. Томирис резко встала, вытерла ладонью слезы и устремила вгляд на вход.
Бахтияр ворвался шумный, радостный. В руках он держал отрубленную голову.
- Любовь моя! Вон он, твой враг! Повелитель вселенной – побежденный моей повелительницей, моей Томирис!
Отбросив в сторону голову Кира, он, раскрыв объятия, направился к царице. Большие черные глаза, обрамленные густыми и длинными ресницами, сверкали, иссиня-черные волосы волнами, по персидской моде, ниспадали на плечи. Он был неотразимо красив. Томирись рванулась к нему, со стоном прильнула и застыла, закрыв глаза.
Бахтияр нежно поглаживал ее плечи. Томирис пришла в себя. Отпрянула. Лицо ее выражало гадливость, словно она прикоснулась к чему-то нечистому. Она вырвалась из объятий Бахтияра, сильно оттолкнув его обеими руками, и, задыхаясь, крикнула:
— Предатель!
В шатер, не мешкая, ворвались "бешеные" и грубо скрутили Бахтияра.
Царица стояла прямая и строгая, жадно вглядываясь в лицо Бахтияра, словно запоминая навсегда каждую черточку. Она видела сначала недоумение, затем испуг исказил черты, и вот его залила смертельная бледность — это страстно любимое, не раз целованное лицо.
— Что прикажешь с ним делать, царица?— вполголоса спросил Фархад.
Томирис откашлялась. Она боялась, что у нее будет дрожать голос:
— Отрубите ему голову,— голос царицы звучал ровно.— И слейте кровь в кожаный мешок, не пролив ни капли. Слышите, ни капли!— голос царицы зазвенел угрозой.
Бахтияр пытался что-то сказать, но голос отказался ему повиноваться. Лишь какие-то хриплые, неясные звуки вырвались у него из горла.
— Тем двум... Кабусу и Хусрау, тоже отрубите... Пусть кровь всех трех предателей смешается. Постой!— сказала Томирис Фархаду, видя, что он собрался уходить, и глухо добавила:— Найди останки Рустама... А теперь иди!
Когда воины ушли, уводя с собой пленника, силы покинули Томирис, она упала ничком на землю и безудержно зарыдала.
Вошла Содиа, присела на корточки и начала молча нежно гладить голову царицы и подруги. Вдруг у нее перехватило дыхание — золотистую копну волос пронизывали пряди предательского серебра.
* * *
Все массагетское войско выстроилось вокруг высокого кургана, на вершине которого стояла царица с ковровым мешком в руке. Рядом стоял, придерживая большой кожаный мешок руками, Фархад, командир "бешеных".
