…Капли крови, медленно стекающие из длинного пореза на запястье приподнятой левой руки, казались ему маленькими шаровидными сердечками. Кирилл следил за их падением в отражении огромного старого трюмо, стоящего в коридоре. Он завороженно смотрел в зеркало на порез, который только что сделал лезвием бритвы, на красную полоску выступающей крови, затем перевел взгляд на свое узкое бледное лицо, наполовину прикрытое косой черной челкой, на синие глаза, обведенные черным карандашом, на бледно-розовые губы с двумя колечками пирсинга в уголках. Его лицо страдальчески искривилось. Кирилл отвел взгляд от отражения и посмотрел на пол. Капли крови падали бесшумно и распластывались на затертом линолеуме маленькими неровными звездами. Он больше не мог плакать, его душа устала. Он чувствовал опустошение, смешанное с небольшой долей удивления и любопытства, что все сейчас для него закончится. Месяц назад Кириллу исполнилось 17 лет. И он вдруг усмехнулся, подумав, что его жизненный путь оказался коротким и бессмысленным и что все, видимо, в этом грустном неправильном мире не имеет никакого смысла. Он стоял перед трюмо, чуть ссутулившись и не отводя взгляда от своего отражения. Кириллу казалось, что он полностью погрузился в мир зазеркалья, что его бледный худой двойник с приподнятой окровавленной рукой сейчас повернется и исчезнет в туманной глубине зеркала. А вместе с ним исчезнет и он. Его голова начала кружиться, но на губах появилась улыбка.

Кирилл не услышал, как дверь позади него раскрылась, настолько бесшумным и легким было прикосновение и последующее движение. Он заметил только какую-то тень, но даже не повернул головы. Его сознание, измученное душевной болью, не реагировало на внешние раздражители. Кирилл по-прежнему находился, словно на границе двух миров. Но лицо, возникшее в зеркале позади него и медленно приближающееся, заставило Кирилла сфокусировать взгляд. Черты становились все четче, краски ярче. И вот уже практически его двойник смотрел из-за его щеки. Черная рваная челка наполовину закрывала бледное лицо, ярко-голубые подведенные черным глаза смотрели пристально, маленькие розовые губы сжались и побелели от волнения. Он почувствовал легкое прикосновение к щеке. Кожа была теплой и нежной как шелк. И от этой неожиданной теплоты он почувствовал странную тяжесть в опускающихся веках, слезы обожгли глаза. Кирилл увидел, как набухшие голубые вены на его руке зажимают тонкие пальцы с короткими ногтями, покрытыми черным лаком, почувствовал сжатие обхватившей его руки, услышал шепот: «Не покидай меня» — и начал оседать на пол, практически теряя сознание.

Когда он очнулся, то понял, что сидит возле трюмо, привалившись к стене. Бледное тонкое лицо склонялось к нему. Большие подведенные черным глаза казались огромными из-за расширившихся зрачков.

— Марика, — прошептал он.

Но теплый палец прижался к его дрогнувшим губам, и он замолчал, вновь закрывая глаза. Кирилл почувствовал, как отвели челку со лба, скользнули о щеке, губам, которые невольно дрогнули, как вытерли влажные щеки чем-то мягким. — Марика, — тихо повторил он.

Поцелуй был таким легким, словно это не губы коснулись его, а крыло мотылька, пролетающего мимо.

Когда Кирилл окончательно пришел в себя, они сидели на кухне и пили чай из старых щербатых чашек. Марика не сводила с него глаз и беспрестанно улыбалась. Она старательно обходила темы, связанные со смертью, самоубийством, нервным срывом говорила только о том, что уже весна, что мартовский снег тает и уходит в землю, а небо становится все более глубоким и прозрачным.

«Как твои глаза, любовь моя, — думал Кирилл, глядя в ее порозовевшее оживленное лицо. — Твои глаза, как небо в марте. Такой же синевы. И хоть не за одной мы партой, но все же вместе мы», — сложились в его голове стихи.

И Кирилл улыбнулся.

Марика замолчала на полуслове и внимательно посмотрела в его ставшие задумчивыми глаза. И тут же перевела взгляд на запястье, перемотанное белым бинтом. Она нахмурилась, так как заметила все увеличивающиеся красные пятна.

— Может, все-таки поедем в больницу? — прошептала она, склоняясь к его руке, безвольно лежащей на краю стола.

— Нет! — нервно ответил он и отдернул руку. Не трогай, я сам!

И Кирилл принялся осторожно разматывать бинт.

— Знаешь, я как-то читала в инете, — начала Марика нарочито веселым голосом, — что раньше, еще на заре эмо была очень популярна игра со снэпами. Условия игры состоят в том, что надо сорвать с руки браслет определенного цвета. И если срываешь, то получаешь то, что цвет обозначает.

— Да? — заинтересовался Кирилл и перестал разматывать бинт. — И что же означает белый цвет? И красный, кстати, — добавил он, посмотрев на свое запястье.

— Насколько я помню, — ответила она и лукаво улыбнулась, — белый — это поцелуй без языка, а красный — стриптиз.

— Интересно, — пробормотал он, — тогда сама снимай. А потом поцелуешь и покажешь стриптиз.

И Кирилл протянул ей руку. Марика зажмурилась, но тут же посмотрела сквозь ресницы и начала сматывать бинт. Ранка оказалась хоть и длинной, но не глубокой. Ее края начали стягиваться.

— Вот видишь, — тихо проговорил Кирилл, ничего уже нет, а ты боялась. — Целуй!

И он приподнял лицо и закрыл глаза. Марика потрогала шарики подковки в левой брови, провела пальцами по бледной щеке. Потом легко коснулась губами его губ и выпрямилась.

— Но зачем ты хотел сделать это? — прошептала она и вскинула на него повлажневшие глаза. — Если бы я не пришла сейчас? Зачем?! — почти крикнула она и сжала кулачки.

— Были причины, — глухо проговорил Кирилл. — И разве можно оставаться здесь? — после паузы спросил он и обвел взглядом кухню. И не только в этой засранной квартире, а вообще в этом засранном мире?!

Его губы искривились, глаза наполнились слезами.

— И ты не поймешь всего, живя со своей богатой мамочкой, — еле слышно добавил он и опустил голову.

Челка сползла вниз, закрыв лицо наполовину.

Марика посмотрела на грязную газовую плиту, сплошь покрытую пятнами от пролившегося жира пищи, на кастрюлю когда-то голубого цвета, а сейчас словно расписанную граффити, причем художниками служили огонь и копоть, на тусклый от грязи металлический чайник без крышки. Ее взгляд скользнул по заржавевшей мойке, по сушке, заполненной щербатыми пожелтевшими фаянсовыми тарелками, по стене с отставшими кое-где и давно выгоревшими обоями унылого серо- голубого цвета в мелкий коричневый цветочек и задержался на крючке с висящим на нем полотенцем, напоминающим своим видом половую тряпку. Марике показалось, что под ним шевелится какая-то тень, и она пристально вгляделась. Увидев усики, а затем и появившегося из-под полотенца толстого коричневого лоснящегося таракана, она вздрогнула и тут же встала. Схватив засаленную прихватку, хлопнула ею по стремительно убегающему таракану. Он свалился на пол, резво перевернулся и скрылся среди нескольких пустых водочных бутылок, стоящих у помойного ведра.

— Они у нас как торпеды, — сообщил Кирилл и начал улыбаться, наблюдая за покрасневшей Марикой.

Она вымыла руки, хотела вытереть их, но тут же отдернула от грязного полотенца и брезгливо поморщилась. Кирилл открыл верхний ящик шкафа и протянул ей бумажные салфетки. Она кивнула и взяла их.

— Ах, ты Марусечка, ах моя дусечка, налей мне водки в этот вот стакан, — пропел кто-то в коридоре высоким голосом, — и выпьем водочки, ты снимешь юбочку, и я тебе жарку-то наподдам. Эх!

Раздался шум, сопение, приглушенный смех.

Затем звонкий шлепок.

— Пусти, Николка! Не хапай! — визгливо проговорил женский голос. — Куда лезешь-то? Дурак, зачем сразу трусы рвать! Дома-то кто есть у тебя? громко спросила она.

— Да нет же, говорю! Сынок в школе еще, а женка нынче в смене на сутках, Говорю же тебе, дуреxa, диспетчер она, — важно добавил мужчина.