Динни приехал на несколько дней, чтобы помочь Чарли покрыть некоторые неотложные платежи, и Салли решила вернуться домой вместе с ним.

— Ну, теперь мы выкрутимся, Динни, — сказала Чарли, поблагодарив его с присущей ей рассудительной сдержанностью. — Хотя первое время нам, конечно, туго придется без Дэна.

Салли нелегко было проститься с Чарли и со своими внучатами — с Марион, Гвендой, Сузи, Юнэ, Пэгги и маленьким Джоном, у которого были такие же рыжеватые вихры и карие, с золотистыми пятнышками глаза, как у Дэна, когда тот был крошкой. «Я всегда, всегда буду их любить», — говорила себе Салли, глядя на жену Дэна и его детей. Чарли — превосходная женщина, а ребята похожи на полевые цветы; какие у них милые, застенчивые и лукавые мордашки! И Салли думала о том, что какая-то частица Дэна и какая-то частица ее самой будет жить в этих детях.

И вместе с тем она чувствовала, что ей уже нечего больше делать в этом плодородном краю зеленых пастбищ и фруктовых садов. Ее место было там, где среди сухой, безводной равнины раскинулись золотые прииски. Всем своим существом она срослась с их жизнью, их интересы были ее интересами.

Смерть Дэна на какой-то недолгий срок стерла все в ее памяти — и прииски и войну. А теперь она снова была полна мучительного беспокойства за своего любимого внука.

Динни сказал, что писем не приходило. Но газеты на все лады расписывали битву при Милн-Бей, которая принесла японцам первое поражение на суше.

Прошел месяц, как Салли вернулась в Калгурли, — а от Билла по-прежнему не было писем. Салли сходила с ума от тревоги. Она старалась, чем могла, заполнить свои дни: скребла и натирала полы, хотя в том не было никакой нужды, чистила птичник, копала грядки, ссорилась с Динни и еще усерднее работала в Комитете по оказанию помощи фронту.

Дафна тоже не получала вестей от Стива. Единственным утешением для Салли было теперь потолковать с Дафной. Они снова и снова перебирали все возможные причины, какие могли помешать доставке писем. Стараясь подбодрить Дафну, Салли невольно приободрялась и сама, и у нее становилось легче на душе. Обе упорно цеплялись за единственную оставшуюся надежду: письма могли затеряться в пути. Тысячи непредвиденных случайностей могли привести к задержке и пропаже писем.

Дафна находила утешение в том, что продолжала все так же печь лепешки и посылать их Стиву. Часто ей помогала Салли; они складывали их в жестяные коробки, обшивали коробки белым коленкором и с горячей мольбой в сердце относили на почту. У них только и разговору было, что о табаке и сигаретах, которые они прилежно собирали и складывали в жестянки, чтобы отправить на фронт вместе с кубиками мясного бульона, изюмом, пакетиками соли и прочими скромными добавлениями к армейскому пайку. Глупо придавать такое значение всем этим пустякам, думала Салли; но ведь ни она, ни Дафна ничего больше не могли сделать для своих близких, а эти хлопоты и заботы как-то поддерживали их дух, в особенности теперь, когда они уже не могли больше обманывать себя и глаза их выдавали невысказанный страх.

А потом пришло сразу шесть писем — все с одной почтой. Три письма для Дафны и три — для Салли. Динни смеялся от удовольствия, глядя, как они читают и перечитывают эти драгоценные листки, наспех, неразборчиво исписанные карандашом, и взволнованно обсуждают каждое слово.

— Ну, чего вы шепчетесь, как парочка влюбленных, — говорил он, радуясь, что миссис Салли сразу оживилась и расцвела. Но его пугало то, что после смерти Дэна все помыслы Салли всецело сосредоточились на Билле. Всю свою любовь она отдала теперь ему и на него возложила все свои надежды.

Задержка писем объяснялась, как видно, «условиями военного положения, требующими строжайшего соблюдения тайны».

В Коралловом море произошло сражение, в котором эскадра США разбила неприятельские корабли, намеревавшиеся высадиться на Новой Гвинее и захватить остров. Однако после поражения при Милн-Бей японцы уже успели продвинуться к югу через хребет Оуэн-Стенли и угрожали Порт-Морсби. Сейчас американские самолеты бомбили японские базы снабжения, а австралийские войска теснили противника обратно за перевал. Те, кто сражался в Северной Африке, Греции и Сирии, шагали теперь по дорогам в окрестностях Какоды, а десанты «командос», владевшие тактикой партизанской войны, помогали гнать японцев.

Читая в газетах сообщения об отчаянных схватках с противником, Салли и Дафна всякий раз мысленно видели Стива и Билла в гуще сражения: спрятанный в темных сырых зарослях пулемет открывает по ним огонь, пули японских снайперов, укрывшихся на верхушках высоких деревьев, свистят над головой. Но Салли твердо решила не поддаваться больше этим страхам, постоянно терзавшим ее, когда она долго не получала писем.

Она говорила Дафне:

— Мы должны верить, что Билл и Стив вернутся домой, и не тревожиться понапрасну.

Все были настроены бодро, невзирая на то, что списки убитых, раненых и пропавших без вести каждый день печатались в газетах, невзирая на сообщения, что люди гибнут от малярии, дизентерии, тропического рака или гнойных язв, появляющихся от укусов ядовитых насекомых, или от царапин, причиняемых не менее ядовитыми тропическими лианами. Бесконечная вереница туземцев с носилками двигалась по извилистым и опасным горным тропам, унося в тыл раненых солдат. «Кудлатые ангелы» — называли их раненые, тронутые терпеливым, бережным отношением к себе местного населения.

Понятно, что все мысли миссис Салли, как и многих людей на приисках, заняты событиями на Новой Гвинее, говорил Динни. Неправда, никто не забывает, что война на Новой Гвинее — только часть общей войны, которая ведется в Европе, возражала ему Салли. Однако она, так же как и другие, не может не думать прежде всего об обороне Австралии и о своих близких: ведь они сражаются с численно превосходящим противником, сражаются на одном из «самых тяжелых участков фронта», если верить военным корреспондентам. На это Динни возразить было нечего, но он все же напоминал Салли, что любая победа на Тихом океане не имеет никакой цены, пока не достигнута победа в Европе.

Теперь центром стратегических действий сделался Сталинград, где война бушевала с особой, неслыханной яростью. Все понимали, что исход битвы за Сталинград решит участь гитлеризма. Военные стратеги заявляли в один голос, что для достижения победы очень важно открытие второго фронта, но оно все оттягивалось и оттягивалось, и это вызывало яростные споры на приисках. Динни считал, что второй фронт следует открыть немедленно, а Салли со страхом думала о том, каково будет австралийским солдатам на Новой Гвинее, если самолеты и вооружение начнут отсылать в Европу.

Она обвинила Динни в том, что он готов бросить на произвол судьбы «наших мальчиков, лишь бы помочь русским».

— Дело не в том, чтобы помочь русским, а в том, чтобы выиграть войну, — с жаром возражал ей Динни. — Черные силы опять подняли голову — все те, кто ратовал за политику невмешательства и помогал фашистам свергнуть испанское народное правительство, а потом всячески препятствовал нашему союзу с Советской Россией. Теперь они призывают нас ждать, пока русские и немцы не истощат свои силы в этой войне, с тем чтобы тогда, в последнюю минуту, выйти на арену и продиктовать свои условия.

Ему не удалось убедить Салли, но это сделало письмо Билла. Он писал:

«Какое безумие — задерживать открытие военных действий на Западе! Ведь это нанесло бы гитлеровцам удар с тыла и освободило Сталинград. Мы здесь все до единого за открытие второго фронта. Тот, кто этому противится, хочет затянуть войну. Мы уже начали, гнать япошек и сумеем постоять за себя. Ты, бабушка, агитируй получше за второй фронт и смотри, чтобы Динни не отставал от тебя».

— О господи! — вздохнула Салли. — Я, кажется, опять попала впросак!

Она призналась Динни, что ее охватывает порой странное чувство: ей кажется, что пока она неотступно думает о Билле, она тем самым как бы охраняет его от беды и с ним ничего не может случиться. Она понимала, что верить в это так же глупо, как верить в магическую силу талисмана Калгурлы. Уж не заразилась ли она туземным суеверием? — спрашивала себя Салли. Или просто ищет способа избавиться от тревоги и вот, вопреки здравому смыслу, ударилась в мистицизм?