Ехали. Купили лодку, потом посчитали деньги, их осталось много, и поплыли в Астрахань. Зачем ехать в Астрахань? Ведь надо ехать на Кавказ. А в Астрахани можно найти какую-нибудь коляску и добраться до Кавказа.

Среди гор видны складки льдов, и почему-то на крыше домов снег не тает. Все чаще и чаще, все ближе горы, спокойные, – как будто вот эту книжку ты наконец прочитаешь. Надо быть верным первому порыву сердца.

Ехали, ехали степями. Тарантас, две оси и четыре колеса, был стянут жердями, гибкими слегами. Ехали и как будто потерялись, а когда доехали до границы, то вот тут и оказалось, что забыли документы.

Добрались до полка, где служил брат.

Сели есть вместе и с большими, и со старыми.

Казалось, что все будет хорошо, надо ведь куда-нибудь девать человека, если уж он приехал.

И стал человек без документов, побывавший в университете, языки знавший, солдатом.

Выручил Горчаков.

Дальний родственник по бабке, командующий армией, он заменил документы своей подписью.

Так документы и появились.

А потом человек начал писать. Он собирался написать историю какого-то человека, убежавшего из своего дома с табором.

Это он прочитал у Пушкина. Только Алеко ведь убежал недалеко, в Молдавию.

Стал писать.

Хочу вместе с вами посмотреть, как пишутся книги и как непонятна жизнь; жизнь не только поэта, но и прозаика, а непонятна она потому, что знаем мы свою жизнь обрывками случайностей, как будто спали мы и что-то проспали, и вот теперь надо из этих обрывков создать жизнь, создать, чтобы посмотреть, а вдруг она тебе улыбнется.

Каждый раз, рассказывая про Душечку, знаю, что рассказываю про себя.

Трудно кончать книги, и большие и маленькие. Трудно это делать всем, и люди даже от этого заболевают.

Кончим весело.

Был бедный испанский дворянин, чистой крови, но без денег, со сборным оружием и великим, еще ему самому не известным талантом.

Сервантес писал неплохие, но совсем не великие книги и пьесы.

Шаг за шагом он подвигается к теме – человеку очень трудно, когда его не понимают.

Написал он новеллу про человека, который считал себя стеклянным, и когда его уронили, он сказал «дзинь» – и умер.

Потом он написал новеллу про сумасшедшего, которого очень любили потому, что им забавлялись.

Сервантес выздоровел, вернулся в свою деревню, был никому не нужен. Кому же нужен просто человек... Время шло, и решил человек написать небольшую пародийную новеллу о гидальго, который вообразил себя могучим рыцарем и пошел совершать подвиги.

Причина такая: начали писать очень много рыцарских романов и печатать их. Шли они без успеха.

Писал Сервантес и попал в капкан вдохновения. Он написал небольшой интересный рассказ о таком гидальго, описал его скудную жизнь и придумал для него подвиги: для начала тот продал кусочки своей земли, нанял соседа, не сговорившись о том, сколько ему будет платить, и назвал его оруженосцем, а в мире человек был просто Санчо Панса – земледелец.

Первая книга Толстого очень интересно собрана, именно так надо собирать. Но писать Толстому потом пришлось иначе.

Если взять волшебную для меня строку Пушкина «Знакомцы давние, плоды мечты моей», то возникает вопрос, что же главное для всех писателей?

Многократность начал или ощупывание мира, пробование в большом лесу кричать и слушать, как отвечает тебе эхо, и потом собирать все эти знаки в мозаику.

Многократность начал создания книги, как кажется мне, человеку долго живущему, и есть первое ощупывание жизни.

Книги пишутся приблизительно так, как люди живут. Пишутся с трудом, со многими ошибками. Причем эти ошибки – не ошибки. Они пробы.

Человек пробует мир вокруг себя, и он не знает, о чем надо писать, что же надо запомнить; человеку, которому, как показал Толстой в «Детстве», еще нет и десяти лет.

И его секут, у него есть отец, а мать умерла, ее он никогда не видел и не может создать себе легенду в помощь. Он представляет очень скучную комнату, в которой его чему-то учат, и он встречается с человеком по имени Карл Иванович.

Это немец, читающий какие-то книги, обрывки из которых у него остаются. Он любит нескольких мальчиков, которых воспитывает и любит не только как учеников, которых тебе прислал их отец, платящий тебе какие-то деньги.

Первое ощущение мальчика и первое ощущение, вероятно, писателя, что мир очень велик.

Его надо разделить и понять. То, что человек видит, – изумительно, изумления человек ищет, хотя изумление маленького барина Левы старым, обремененным веригами юродивым не укладывается даже в программу самого мальчика. Он бы себе преподавал иначе, а все люди вокруг него как бы только начали жить. И бабушка, она изумляет тем, что все к ней почтительны. И мать, которая умеет играть на рояле, и отец, какой-то многословный человек, который тоже – как книга, не имеющая не только закладок, но из которой еще и вырваны страницы, чтобы дети слишком рано не прочли те страницы, которые отцу уже надоели.

Отец знает только одно – их не нужно показывать детям, им нужно готовить какие-то рисунки. И мир состоит из многих неведомостей, и что с ними делать – неизвестно.

Старый портной на Потылихе рассказывал, что вот молодежь не умеет шить костюмы. А прежде всего надо посмотреть на человека, как он выглядит, потом понять, как он думает, потом сшить так, чтобы, надевши костюм, он был доволен собой. А ты его больше никогда не увидишь.

И это похоже на создание человека в книге; все равно, историческое ли это лицо или ты сам, человек со многими неудачами, с частными заботами и с усталостью, которая не хочет уйти так, как уходят поезда, уходят потому, что им нужно возвращаться в какое-то свое «домой».

Толстой всю жизнь собирался научиться писать, причем он убежден был в себе, он ревновал тяжелой ревностью всю литературу, которую он прочел на многих языках, а книг ему присылали много, и хотел построить мир, который было бы приятно или хотя бы возможно понять. Хотел построить «Детство», «Отрочество» и «Юность», – они построились.

А жизнь не выходила. Главное, что не выходило интереса к жизни. Интересны были мужики, потому что их было много и все они были разные, показывались и исчезали гости, которые что-то рассказывали и ошибались. Их можно было перерассказать, перепридумать, и гораздо лучше придумать, чем они придумали сами себя.

Мы не знали трудностей своей жизни, кому мы будем отдавать отчет и как тебя, молодого или старого, будут спрашивать, когда ты подойдешь к тому месту, где интересно поговорить и как бы понять все, что ты делаешь и как-то понять, как и о чем пишет Николенька.

Иногда бывает, что книга или ответ жизни сам к тебе придет и поговорит с тобой, и ты удивишься, что знаешь; так и не понял, как же это вышло, как соотносятся разные вещи.

Вы читаете книгу, и прежде всего не перебрасывайте много страниц зараз, будьте умеренно заинтересованы.

Книга защищает, вернее защищена, как корешком или досками, своим возрастом. Ее нужно читать уверенно, умея.

На столе будет новая книга.

Есть одно музыкальное произведение, его играют при горящих свечах, и по мере развития темы уходит то один, то другой музыкант, а оставшиеся на своем месте со своим смычком остаются с ощущением смычка в руке, что пальцы через дерево на самом деле понимают строй.

Они уходят, их становится все меньше, а мелодия становится все яснее.

Достоевский, бывший революционер, вспоминал, что когда его и его товарищей должны были расстрелять, то у них не было сомнений в своей правоте. Достоевский, крепкий человек, при допросах отвечающий необыкновенно точно и осторожно, он говорил, как докладчик, не отмежевываясь, а истолковывая мысли и слова.