Годами работал Александр Иванов над своей картиной.

Он создал хорошую картину.

Но наброски, которые мы видим в музеях, – они преждевременны той картине, картине «Явление Христа народу». Они принадлежат к толпе будущего и к толпе, имеющей свою осознанную направленность. Это факт искусства.

Прошу меня извинить.

Мой ответ на вашу анкету – факт действительности.

Я прошу прощения.

Буду счастлив, если в моем ответе есть буквы, сочетание букв, которые делают этот ответ не только неточным, не только уклончивым, но в чем-то как бы поэтичным.

7 февраля 1981 г.»

Мысли в искусстве не одиночны.

Одиночество в искусстве так же грустно, как игра с мячиком против стога сена – сено пружинит, и мяч не отскакивает.

Мысли в искусстве женятся или выходят замуж.

Алексей Максимович, о котором можно пятьдесят лет после разлуки сказать, что он правильно со мной поссорился (много он от меня терпел: трудно житейское легкомыслие, умение удивляться через чужое окно), сам он много рассказывал и охотно говорил о чьих-нибудь будущих удачах.

Ведь я сам только буква в книге времени.

И я хочу, пытаюсь восстановить строку записи.

И не хочу, чтобы вас в припадке безумия охватило благоразумие.

Проза забивает нас параллелизмами, которые вроде идут параллельно, а в ощущении должны быть не параллельными, скажем – сложно-параллельными.

При сотворении книги надо создать неразбериху:

– ничего нет;

– свет есть.

Так построена Библия.

Реалистическое описание маленького адика.

Искупали. Дверь открыли. Простудили.

Ночью проснулся. Холодно.

Не академик, но привычной шапочки на голове нет.

На полу лежат обглоданные кости разных знакомых; куски отравленного мяса.

Кладбище без вентилятора.

Встал в кровати на четвереньки, копошусь, ищу свою шапочку; одеяло на мне как кожа на слоне, как на том рисунке Экзюпери – удав проглотил слона, собственноручный рисунок из «Маленького принца».

Теперь знаю, что обозначает этот рисунок: писатель в чреве удава ищет свою тему.

Мне говорят – не капризничай, шапка была под тобой.

Я говорю – это не каприз, это реалистическое описание маленького адика. А потом шапки же не было, говорю про голову.

И вот лежу, уничтожаю лекарства путем заглатывания. Зачем мерить температуру, когда и так ясно, – на улице солнце.

Первый снег. В приятной компании должен ехать в Матвеевское.

Предание говорит, что Чингисхан, придя на великое собрание и не найдя сразу гвоздя, на который можно было повесить лук, повесил лук на луч света.

Что оказывается в книге Бахтина о Рабле?

Отсутствие движения культуры. Все повторяется. Все приравнивается и лежит неожиданно сосредоточенными кучами.

Но для чего это сосредоточение?

Все похоже. Но что остается за карнавалом? Вне его? Какие элементы, вполне изменяющие явление, одинаковое, казалось бы, но происходящее в разных местах, не используются в этой книге?

Какая связь между карнавалом и нашими масленичными блинами?

Но вот карнавал Квазимодо на Нотр-Дам де Пари. Он не гримасничает. Он просто урод. Урод, обожающий красавицу.

И дальше идет смещение вещей. Почему этот горбатый урод имеет скелет с неразломанным позвонком?

У Гюго человек раскачивает колокол, сев на него верхом. Вот отличие западных колоколов от русских.

Все важно только тогда, когда есть сходство несхожего.

В русском карнавале принимали участие персонажи из Библии. Они выбегали из церкви, где сидели на почетных местах, а когда выбегали и становились клоунами, то могли поджечь бороду прохожему.

В сказке о дурачке примечательны слова матери: «Это бы слово, да не так бы молвил». Дурак при выносе тела сказал, что таскать вам не перетаскать, возить не перевозить. А урожай он прокомментировал так: «Канон да ладан».

То есть все психологически закрепленные поговорки оказываются помещенными не на своем месте.

Короли – наследники, которые перепутаны.

Девочки, которые умнее аббатов.

Искусство занимается человеком, который не на своем месте.

Оно занимается уплотнением и сдвигом. А не тем, что можно набрать и сравнить.

В опричной организации Грозного был карнавал.

И «всешутейший» собор Петра был карнавалом.

Так ли они похожи?

Мне кажется, что в карнавале Рабле важно то, что Гаргантюа имеет множество обильно карнавализированных предков, из которых каждый знаменит.

Оказывается, что Каин и его потомки настоящие изобретатели. Они изобретают не пародийные вещи, в отличие от предков Гаргантюа.

В Библии зафиксировано извечное историческое противоречие между кочевниками и земледельцами. Кочевники гоняли скот через чужие поля.

Мир только что сотворен. Но, надо повторить, бог уже спрашивает: «Каин, куда ты дел своего брата Авеля?» А тот отвечает: «Разве я сторож брату моему?»

При сотворении мира уже есть сторож. Земледелец, который огораживает свое поле. Положение почти пародийное.

Юрий Тынянов и Лидия Гинзбург точно осветили взаимоотношения Пушкина и того времени, которое его окружало. Мне досталось счастье узнать Тынянова, когда он сам еще не знал, что он уже писатель и теоретик. Может быть, главное для наших современников то, что связь старого и нового – это не связь наследования.

Искусство как бы продолжает то, что уже было. Об этом очень четко говорил Маркс.

Время проходит. Искусство бессмертно. И это не фраза и не хвастовство человека, который считает себя не исследователем искусства, а работником искусства.

Искусство не только наследует. Оно предвидит и умеет превращать функцию того явления, которое кажется только повторением.

Ружье не повторяет лук. Колесо не повторяет седла, которым оседлывали коней в то время, когда круглым был только обрубок от ствола.

Бревна, по которым скатывали камни, как бы утончились, становясь чем-то плоским, то есть не имеющим старой тяжести.

Первые колеса выгибали. Выгиб древнейших колес можно увидеть в подвалах Эрмитажа. Еще не довершенное колесо кажется куском плетенки. Но плетенки, согнутой великаном. И если плетенке-циновке важна плотность, повторность плетения, то гибкий ствол, согнутый для того, чтобы концы его возвращали свою форму, воскрешает труд изгибания.

Колесо позволяло воину стать в двухколесную тележку и сражаться, сохраняя одновременно возможность спешиться, увеличило дальность стрелы, покинувшей тетиву.

Искусство соединяет, а не повторяет. И изменяет функции, прежде существовавшие.

Шалаш пригибал ветки, создавая защиту от солнца и дождя. Но согнутые стволы закреплялись при помощи тетивы. Это форма отдавала силу преодоления прямоты ствола – стреле.

Звенья искусства не повторяют друг друга, они спорят друг с другом. И несгибаемость перекрытия здания вдруг обращается в свод, в котором несгибаемые и несогнутые камни соединены трением и создают новое преодоление тяжести.

Может быть, проза моложе поэзии, исток которой повторение звука – рева обезьяны, которая совсем не хочет слезать с дерева на пыльную высокотравную землю.

Птицы и змеи не усложняют звук пения или восклицания. Для того, чтобы понять что-нибудь, надо понять противоречия времени.

День и ночь. Мужчина и женщина.

В битвах и отрицаниях первичных орд заложены корни человеческого общения и взаимодействия разнопонимаемых, но могущих быть сдвинутыми друг к другу явлений.

В первых огневых машинах воду подымали вверх. Но движение воды не умели возвращать. Воду лили на лопасти колеса. И это было превращение как бы круглого опять в прямое, то есть вращаемого в прямолинейное.