– Трудно поверить, что этот остров самый богатый из Циклад, не правда ли? – пробормотал Теодорос. – Апельсины и оливки растут в изобилии в глубине острова, но их без особого сожаления оставляют гнить! Мы не хотим работать на турок…

Высадка прошла незаметно, не привлекая ничьего внимания. Только мяукнул какой-то потревоженный кот и с шипением направился в более спокойное место. Теперь Марианна и Теодорос, мокрые как мыши, в своих плотных одеяниях задыхались от жары. Но их мучения скоро закончились. Сделав несколько шагов по раскаленным камням набережной, они подошли к белому дому, открывшему круглый вход под запыленным виноградом, дому Атанаса, кузена Йоргоса.

Его не оказалось дома. Пришедших гостей встретила только старая женщина, закутанная в черную шаль, чье изрезанное морщинами лицо появилось в чуть прикрытой двери, которую она сразу же хотела захлопнуть у них под носом. Вмешался Йоргос и задыхающейся скороговоркой на местном диалекте попытался убедить ее, но старуха качала головой и стояла на своем. Видимо, она ничего не хотела знать. Тогда Теодорос отстранил Йоргоса и двинулся вперед. Под ударом его руки дверь распахнулась, и старуха отлетела вглубь, запищав, как испуганная мышь.

– Я не знаю, ждали ли нас, – заметила Марианна, – но я не верю, что мы будем желанными гостями!

– А мы сейчас станем ими! – заверил гигант.

Пройдя в коридор, он сказал резким и властным голосом всего несколько слов, но эти слова оказали волшебное действие. С восторженным лицом грешницы, исторгнутой из ада и получившей прощение, старуха вернулась и под изумленным взглядом Марианны упала на колени и с фанатичной истовостью припала к широкой руке Теодороса, который довольно бесцеременно поднял ее. После чего она пустилась в торопливые объяснения, открыла перед новоприбывшими дверь в низкую и прохладную комнату, сильно пахнущую кислым молоком и анисом, затем исчезла, словно черный вихрь, предварительно поставив на грубый деревянный стол бутылку, стаканы и запотевший кувшин, вызвавший представление о холодной глубине колодца.

– Это мать Атанаса, – сказал Теодорос. – Она пошла за сыном, чтобы он отвел нас к венецианцу.

Точным движением он наполнил один из стаканов водой и подал его Марианне, затем, откинув назад голову, пустил струйку из кувшина прямо себе в глотку.

Йоргос предусмотрительно вернулся к лодке. Даже священный час сиесты не мог отбить охоту у воришек, и он беспокоился о своих кувшинах с вином.

Юный Деметриос ушел вместе с ним. Марианна и ее псевдослуга остались одни: он облокотился о подоконник небольшого, защищенного крестообразной решеткой окна, она – сидела на каменной скамейке с набитой сухой травой подушкой, борясь с сонливостью. Она почти не спала в лодке из-за качки, и настроение у нее было неважное. Может быть, потому, что она чувствовала себя усталой и одинокой, ей пришло в голову, что, как некогда вернувшийся с Троянской войны Улисс, она также будет блуждать от острова к острову среди странных людей и чуждых ее нормальной жизни событий, в которых ей, однако, приходится принимать участие. Этот Восток, наделенный в ее воображении яркими красками любовного путешествия, теперь казался ей суровым и негостеприимным. Снова вернулась тоска по ее саду и розам, которые сейчас должны быть такими прекрасными! Где тихие вечера, напоенные ароматом роз и жимолости?..

Возвращение старухи прервало ее грустные размышления в момент, когда она с горечью констатировала, что даже не имеет больше права потребовать отвезти ее в Афины, чтобы сесть там на идущий во Францию корабль. Кроме неминуемых неприятностей с Наполеоном, если бы она вернулась, не выполнив его миссию, теперь появился этот детина, которого надо тащить за собой и который следил за нею так же внимательно, как хорошая хозяйка за поставленной на огонь кастрюлей с молоком.

Сопровождавший старуху мужчина несколько примирил ее с существованием. Атанас оказался невысоким малым с толстощеким и приятным лицом херувима под седыми буклями, дородным, как сторож нормандского собора. Он принял этого оборванного детину Теодороса, как исчезнувшего двадцать лет назад родного брата, а к Марианне обратился, словно перед ним была сама царица Савская.

– Мой господин, – заявил он, кланяясь так низко, насколько позволяло его брюшко, – ожидает светлейшую княгиню, чтобы она оказала честь его дворцу. Он умоляет простить его за то, что он не смог лично встретить ее из-за его преклонного возраста и ревматизма!

Светлейшая княгиня поблагодарила, как подобало, управляющего графа Соммарипа, но про себя подумала, что у доброго малого могла возникнуть относительно ее странная мысль о том, какой может быть знатная франко-итальянская дама. Ее плачевный вид произведет забавное впечатление в таком месте, как дворец! Тем не менее Марианна не без удовольствия думала о возможности снова оказаться среди роскоши и комфорта аристократического дома, при этом она даже оживилась, отправившись с Теодоросом за предупредительным Атанасом, чтобы попасть в этот рай.

По лабиринту переулков, по крутым подъемам, вымощенным круглыми валунами, по странным извилистым средневековым улочкам, лестницам и сводчатым проходам, дарившим мимолетную свежесть, добрались до вершины холма и венецианского квартала, выросшего вокруг цитадели и древних крепостных стен. Там оказалось несколько монастырей с латинскими крестами, таких, как братьев самаритян и урсулинок, строгий собор, который, казалось, ошибся местом, и благородные фасады, еще носившие бледное отражение былой роскоши герцогов Наксос и их венецианского двора. Дома прошлых господ с изъеденными временем гербами опирались о крепостные валы, словно с просьбой о помощи, но, пройдя через обвалившийся порог дворца Соммарипа, Марианна поняла, что достойный Атанас явно не представлял себе, каким должен быть настоящий дворец.

Этот был всего лишь призраком, пустой раковиной, будившей эхо при малейшем шорохе, тщетно пытавшейся возродить жизнь. Здесь Марианна не найдет изнеженные радости цивилизации, и она подавила вздох сожаления.

Появившийся на пороге большого пустого зала, меблированного только каменными скамьями, громадным столом и стоявшим на окне горшком с цветущей геранью, старец должен бы быть духом, близким этому отставшему от времени месту: высокий бесцветный персонаж с пустым взглядом, чья просторная одежда имела такой вид, словно ее сшили из свисавшей с потолка паутины. Он был так бледен, как после долгих лет жизни в пещере, лишенной света и воздуха. Видно, лучи солнца и морской ветер никогда не касались его. Без сомнения, он долго прожил под сенью своих древних камней, повернувшись спиной к действительности.

Однако, совершенно безразличный к внешнему виду Марианны, он приветствовал ее с достоинством знатного испанца, склоняющегося перед инфантой, заверил, что для его дома – большая честь принять ее, и предложил руку, узловатую, как ветвь оливы, чтобы проводить до приготовленных для нее апартаментов.

Тем не менее, несмотря на час сиесты, проход двух оборванных чужаков по улицам Наксоса не ускользнул от турецких наблюдателей, и в момент, когда граф повел молодую женщину к каменной лестнице с выщербленными ступенями, с дюжину солдат в красных сапогах и полосатых красно-синих тюрбанах заполнили вестибюль дворца. Ими командовал одабаши с чем-то вроде бело-зеленой фетровой митры на голове. Его чин соответствовал капитану артиллерии, но на острове он властвовал над постоялыми дворами и трактирами. Эти прибывшие, похоже, заинтересовали его…

Он лениво помахивал опахалом и всем своим недовольным видом подтверждал, как ужасно в такую жару покинуть благодетельную прохладу крепости. Это чувствовалось и в тоне, каким он обратился к графу Соммарипа, – тоном хозяина к непокорному слуге.

Но, может быть, потому, что при этом присутствовала женщина, да еще и иностранка, старик словно проснулся. На презрительное обращение одабаши он возразил строго, и, хотя Марианна ни слова не понимала по-турецки, до нее дошел общий смысл его объяснений из-за неоднократного повторения ее имени в сочетании с «султаншей Нахшидиль»: очевидно, граф сообщил, не без надменности, турецкому офицеру о высоком положении этой потерпевшей кораблекрушение и о необходимости поскорей оставить ее в покое.