Семейство Панди состояло из восьми человек. Старший сын провёл нас в дом и представил своей Ма. Сразу стало ясно, что Ма — главный командир. Она отдавала распоряжения, и все, включая Па, ей подчинялись. Именно Ма нас усадила и расспросила что и как. На английском она могла произнести только несколько слов и основывалась преимущественно на том, что переводил ей сын. Ма хотела знать, откуда мы, куда направляемся, на что похожи наши страны, как нам понравился Непал и как долго мы пробудем в Уоллинг-Стейшн.
— Мама хочет, чтобы вы остались в Уоллинг-Стейшн,— объяснил её сын.— Здесь хорошо. Катманду большой, много людей. Вам не понравится Катманду. Возвращайтесь, оставайтесь здесь. Живите в нашем доме.
Ма носила множество шарфов и ювелирных украшений, и, как у индийских женщин, одна ноздря у неё была перфорирована, и туда был вставлен круглый золотой штифт. Из отверстий, проделанных в верхней части ушного хряща, свисал изящный ряд серёг. Под их тяжестью хрящ опускался, закрывая ушные отверстия.
Во время разговора Ма курила сигарету за сигаретой. Когда мы объяснили, что хотим приготовить себе обед сами, поскольку не привыкли к непальской кухне и из-за моего плохого самочувствия, вызванного едой на границе, она не обиделась. Напротив, она велела Па выделить нам на обед достаточно риса, помидоров, лука и лока. Последний внешне и на вкус напоминает нечто среднее между цуккини и баклажаном. Мы предложили заплатить за еду шесть рупий; Па выдал продуктов в два раза больше, чем нам было нужно. А потом Ма добавила ещё бутылку с чангом.
Пока мы ели, к Ма зашли две приятельницы посмотреть на нас. Они сели на пол на циновки, курили, болтали и пили чанг. За другим столом Па играл в карты с водителями грузовиков, а старшие дети занимались уроками.
После обеда, когда я спросила, где находится туалет, Ма вывела меня из дома и показала куда-то вверх по улице. Было слишком темно, чтобы разобрать, куда именно она указывала. Но на краю городка я обнаружила трёх мужчин, сидевших на корточках у дороги. Каждый из них держал в руке булыжник, который использовался в качестве туалетной бумаги. Я вернулась в дом, вытащила своё полотенце и снова отправилась туда, где видела трёх «орлов».
На обратном пути мимо меня проехала машина, и какое-то время я с трудом соображала, где нахожусь. От солидного ряда её ярких огней казалось, что по дороге несётся, подпрыгивая на ухабах, комета. Это был тридцатифутовый прогулочный пикап с номерными знаками Германии. Основное средство передвижения современного мужчины докатилось и до Гималаев!
На следующее утро представшая перед нами картина восходящего солнца вызвала невольное желание остаться в Уоллинг-Стейшн навсегда. Но после полудня стремление снова своими глазами увидеть высочайшие вершины мира взяло верх.
После завтрака мы с Мамой Панди крепко обнялись на прощанье.
— Ты понравилась ей,— сказал её старший сын.— Она хочет, чтобы ты вернулась и осталась с нами.
— Возможно, когда-нибудь вернусь,— ответила я.— Как знать.
Отъезжая от Уоллинг-Стейшн, я смотрела, обернувшись, на семейство Панди. Па стоял у огня и снова готовил простоквашу, младшие дети мыли посуду, а Ма сидела, перебирая рис. Она, как обычно, шутила над чем-то, и её пронзительный смех следовал за мной вниз по дороге.
Тридцать две мили вниз между Уоллинг-Стейшн и Покхарой вились среди глубоких тропических речных долин, взлетая более десятка раз на мучительные для коленок перевалы, усеянные грязевыми оползнями. Женщины, освободившись от корсажа, принимали свои утренние ванны в ручьях и водопадах. Люди, тащившие на спинах корзины, спешили по тропам, а крестьяне вспахивали свои участочки и пасли буйволов на террасах.
В середине дня мы достигли вершины последнего перевала и начали спускаться в долину Покхара. Шёл мелкий дождь, и низкие серые тучи полностью скрыли долину и Гималаи.
Покхара был расползшимся во все стороны городом с более чем десятитысячным населением. На его грязных улицах толпились непальцы, шерпы, тибетцы и индийцы. На краю города рядом с озером Фью находилось большое скопление дешёвых гостиниц, где останавливались иностранные туристы, альпинисты и наркоманы. Ларри выбрал самую симпатичную из них и зашёл спросить комнату.
— Шестьдесят рупий за нас троих. Это пять баксов. Я сказал им, что мы согласны,— сообщил он, вернувшись.
— Шестьдесят рупий! Ты свихнулся? Здесь же это целое состояние! — дружно возмутились мы с Джеффом.
— Конечно, для Непала это многовато, но прежде, чем вы решите отказаться и отправитесь на поиски варианта подешевле, зайдите для начала и осмотритесь,— настаивал Ларри.
Когда владелец отеля провёл нас с Джеффом в одну из комнат, мы не могли поверить в реальность того, что видим. Мне хорошо запомнилась каждая деталь этой комнаты: ковёр от стены до стены, три кровати с матрасами, чистыми покрывалами и одеялами, в номере была отдельная ванная комната с душем и унитазом. И всё это, удивлялась я, всего лишь за доллар и шестьдесят семь центов с человека. Мы немедленно въехали и остановились там на полторы недели.
В своё первое утро в Покхаре мы с Ларри встали до восхода солнца. Натянули на себя что-то из тёплой одежды и поехали назад к перевалу, пройденному в предыдущий день, чтобы поближе взглянуть на вершины. Едва мы начали подниматься, как с первым проблеском рассвета стал заметен лёгкий туманный покров, стлавшийся на дне долины, и несколько рассеянных плывших по небу облаков. В глинобитных домах, разбросанных по долине Покхара, шло приготовление завтрака, и в белом тумане поднимался бурый дым очагов.
Со смотровой площадки ничего не было видно, пока мы не сообразили посмотреть на север, выше скал, окружавших долину. Впервые мы долго и напряжённо разглядывали высочайшие горы на земле, крышу мира. С нашей зелёной горы, среди травы и банановых деревьев, могло показаться, что вершины Аннапурна и Мачхапушра, 26 500 и 22 950 футов высотой, находятся не далее чем в десяти милях. Их белые пики возвышались над тёмно-зелёными горными цепями, окружавшими долину Покхара, и пронзали ослепительную синеву небес. Ветер уносил с гималайских вершин волны снега и бросал ввысь, закручивая в спирали.
Два часа, пока появившиеся облака не скрыли вершины, мы, обнявшись, сидели в оцепенении на каменной скамье и смотрели на горы, ради которых проехали почти восемнадцать тысяч миль. Они были огромны, величественны и совершенно потрясали. Ещё долго после того, как они исчезли, мы размышляли в тишине о том, как далеко оказались и через что прошли, чтобы попасть сюда. Потом взобрались на свои велосипеды и поехали под уклон с горы.
Полторы недели, проведённые в Покхаре, мы с Ларри бродили, отдыхали, читали, писали письма, а если утро было ясным, ездили на смотровую площадку на перевал. Джефф, вновь мучившийся от диареи и колик, два дня лежал плашмя и постился. На третий день он рискнул отправиться в крошечный гостиничный ресторанчик и вернулся с замечательным сообщением:
— Знаете что! Я выяснил, в чём моя проблема. Заразился солитёром,— сообщил он безо всяких эмоций.
— И как же ты это обнаружил? — задала я вопрос.
— Просто поговорил с американкой в ресторане, и она сказала, что знавала одного путешествовавшего по Пакистану парня, у которого были аналогичные симптомы, включая потерю веса. Так оказалось, что у него солитёр. Вот я и решил больше не поститься, потому что если не ем, то Джингусу ничего не достаётся, и тогда он начинает пережёвывать мои кишки, отчего мне делается ещё хуже.
— Джингусу? — спросила я.
— Верно. Я решил, что его нужно как-то обозвать, и дал ему имя Джингус, которое пришло мне в голову. Джефф и Джингус. Неплохо, а? Я прикинул: мы с ним совместно путешествуем, должно быть, с Пакистана; а может, я заполучил его в Иране. Кто знает? Как бы там ни было, с утра начинаю курс лечения. Женщина сказала, что здесь можно купить в аптеках всё что угодно. Рецепт не нужен. Просто заходишь и сообщаешь им, что требуется,— никаких вопросов не зададут. Поэтому утром я приобрёл себе пилюли для избавления от старого доброго Джингуса.
