Горы были крутыми и террасированными. Разорванная в клочья завеса густого тумана поднималась к небу, мягко оседая на отвесных скалах. Огромные белые птицы скользили мимо, то появляясь, то исчезая в сгустках тумана. Белые птицы вместе с красноватыми глинобитными хижинами, ютившимися в горах, разительно контрастировали с буйной тёмно-зелёной растительностью.

Это был рассвет в Гималаях. Джефф, Ларри и я лежали на деревянных койках с верёвочной сеткой в глинобитном доме, который, как все строения в крошечной деревушке Уоллинг-Стейшн, Непал, прилепился боком к скале. В нашей комнате окна не имели стёкол, и вместе с леденящей сыростью тумана сюда проникал запах цветов. Вид открывался внушительный, а деревушка выглядела мирной и тихой. Мы достигли Шангри-Ла, мне это представлялось с трудом. Внизу Мама и Папа Панди готовили рис и простоквашу для своего семейного завтрака и варили яйца для нас троих.

Когда предыдущей ночью мы приехали в Уоллинг-Стейшн, в конце своего второго дня в Непале, старший мальчик семейства Панди выбежал на улицу поприветствовать нас и предложить разместиться в их доме. Говорил он с нами на английском, который учил в школе.

Уоллинг-Стейшн состоял из десятка домов и горсточки магазинчиков, торговавших мылом, шарфами, пластиковыми браслетами, чаем, крекерами и хлебом. Дома и лавки стояли в линию стена к стене по обеим сторонам дороги. Параллельно дороге, с одной стороны тянулась канава глубиной три и шириной два фута; местами она была заполнена человеческими экскрементами.

Дом семейства Панди был самым милым в Уоллинг-Стейшн. Его стены изнутри были выбелены, а земляные полы покрыты плетёными травяными циновками. Дом имел два этажа и соломенную крышу. Питались на первом этаже, который освещался керосиновыми лампами — за пределами немногих городов электричества в Непале не было. В комнате находились два больших стола с длинными лавками и шкаф, где держали огромные тарелки из нержавейки, из которых едят все непальские крестьяне. Тарелки были одного размера и с тремя секциями: в самую большую накладывали рис, меньшие использовали для дала — чечевичной похлёбки, и для острой смеси из картофеля и томатов. В большинстве отдалённых деревень Непала рис и дал — это всё, что доступно местному населению.

К первому этажу примыкала крытая кухня с очагом и земляной печкой. Посуду мыли водой из металлической бочки, стоявшей снаружи в грязи, на полпути между домом и дорогой. Мыло считалось предметом роскоши, поэтому дети Панди драили посуду землёй и рисовой шелухой.

Второй этаж состоял из двух спален: в одной находилось четыре кровати, в другой — десять. Нам троим предоставили ту, что поменьше. В большой ночевали непальцы, водители грузовиков, которые останавливались в Уоллинг-Стейшн по дороге из Горакхпура в Покхару, город в сорока милях севернее Уоллинг-Стейшн. Каждый водитель платил семье обычные шесть рупий (пятьдесят центов) за койку и обед из риса и дала.

После того как мы занесли свой груз в комнату, Мама Панди предложила приготовить обед и нам. Но я хорошо усвоила урок непальской готовки, преподанный мне двумя ночами ранее, когда мы оказались на индийско-непальской границе после пробега на север от Горакхпура. Я тогда пренебрегла советом, который давал нам почти каждый из американцев, путешествовавших по Непалу: «Готовьте сами: непальцы незнакомы с гигиеной».

От Горакхпура до границы мы двигались почти целый день, и к тому времени, когда завершились иммиграционные и таможенные формальности, слишком стемнело, чтобы проехать ещё семнадцать миль до Батвала, первого непальского города. Мы остановились в гостинице, находившейся с непальской стороны. Место было убогое, но выбора не было. За двадцать одну рупию мы попали в закопчённую комнату, где не было ничего, кроме трёх деревянных кроватей, затянутых рваной москитной сеткой. Есть нам было нечего, так как мы рассчитывали добраться до Батвала и купить еду для обеда там. Поблизости не было никаких лавок с продуктами.

— Мне нужно съесть хоть что-нибудь,— пожаловался Ларри, едва мы устроились.— Я поговорил с одним англичанином, который останавливался здесь. Он уезжал утренним автобусом в Индию. Во всяком случае, он сказал, что съел здесь ленч, и, похоже, с едой всё в порядке.

Желудок у меня был слегка расстроен — возможно, от кубиков льда, «принятых» в Горакхпуре,— но я слишком проголодалась, чтобы отказаться от еды, которую нам предложил приготовить молодой служащий гостиницы. Спустя час он появился с тарелками, наполненными горячей пищей. Яичные булочки толщиной в два дюйма были чудесны, а у лапши и овощей был необычный вкус, тибетский хлеб напоминал куски пережаренного теста. Только у Ларри хватило ума отказаться от хлеба.

В полночь меня уже тошнило и начался понос. Остаток ночи каждые полчаса я ковыляла наружу в сортир (который не был проточным, так как вода не текла, если вырубали электричество). Поспать не пришлось. И не только из-за тошноты, но и из-за мышей: они всё время забирались на москитную сетку и падали через дыры прямо на лицо, и мне приходилось вытряхивать их на пол.

К утру мне стало хуже. Пока Ларри и Джефф собирались, я каждые пятнадцать минут посещала туалет. Семья, содержавшая отель, во время моего поспешного паломничества в сортир каждый раз бросала на меня тревожные взгляды. Между визитами я в изнеможении валилась на койку, ослабев от приступов рвоты. Она не прекращалась с того момента, как появилась. И пришлось извести остатки лекарства против диареи, купленного ещё в Америке. Прошло полчаса, но никакого улучшения не произошло.

Когда же я решила, что не сяду сегодня на велосипед, Ларри и Джефф огласили свой вердикт.

— Нам нужно выбираться отсюда, Барб,— сказал Ларри.— Это клоака. Джефф спросил, есть ли у них питьевая вода, и одна из женщин показала на бадью с водой, где было полно больших червей. И она использовала эту воду для мытья посуды!

— Трудно поверить,— перебил его Джефф.— Но мы стояли там и всё видели, так что факты налицо. Мы наблюдали, как семья готовит завтрак для гостей, и знаешь, как они это делают? Тесто для хлеба и овощи хранятся за ступеньками переднего крыльца, на ступеньки выбрасывается всё что попало, о них соскребают грязь и навоз. И прямо там среди отбросов они раскатывают тесто и режут овощи! А пока они этим занимаются, всё это чёртово время там резвятся мыши!

— Слушай, Барб,— продолжал Ларри.— Мы должны ехать в Батвал. Там мы сможем купить продуктов, которые приготовим сами. И найдём такое место, где мыши не будут скакать по тебе всю ночь и ты сможешь поспать. Мы найдём чудесное, чистое и спокойное место, где ты сможешь отдохнуть, а мы — накормить тебя здоровой пищей. Ну как? Сможешь проделать семнадцать миль? Нам потребуется не больше часа, чтобы добраться туда. Говорят, на протяжении всего пути местность ровная.

Я знала, что Ларри прав: нужно уезжать. Они с Джеффом уже прикрепили мои мат и спальник к велосипеду, и всё, что оставалось, так это влезть на него и преодолеть расстояние в семнадцать миль. В моём распоряжении целый день, так что выглядело это довольно просто.

Я осуществила последнюю прогулку до туалета, потом подняла свой велосипед и стала спускаться вниз по четырём ступенькам крыльца. Тогда-то и обнаружилось, как сильно я ослабла. Спина под тяжестью велосипеда согнулась, ноги тоже, а руки стали опускаться. Грохнувшись на землю, я почувствовала, как зубья цепной передачи вонзились сзади в мою правую ногу.

Ларри стащил с меня велосипед, и все, включая непальское семейство и несколько человек гостей, уставились на мою ногу. Из четырёх глубоких ран, забитых чёрной, вязкой цепной смазкой, струилась кровь. Ларри обхватил меня за талию и внёс обратно в нашу комнату.

— Здесь нечем вымыть твою ногу,— сказал он.— У нас нет кипячёной воды.

— Тогда придётся воспользоваться слюной,— заключила я.

Мы поплевали и стали оттирать. Но без мыла и горячей воды смазка не поддавалась. Я заложила в раны несколько мазков антибактериальной мази; кровь продолжала сочиться.