— Кризис назрел пару недель тому назад, в Греции, как раз перед тем, как мы было собрались лететь в Египет. К тому времени мы уже год колесили бок о бок, причём большую часть времени варились в собственном соку. Знаешь, после двенадцати месяцев совместной возни, день за днём без передышки, я в конце концов дошла до той самой точки, когда заранее знаешь, что скажет или сделает он в той или иной ситуации, и от этого мне хотелось лезть на стену.

Едва ли не весь прошлый год, просыпаясь по утрам, я видела одну и ту же физиономию Грега, и мне не оставалось ничего иного, как таращиться на неё весь день напролёт. И мы снова и снова затевали одни и те же споры. Как бы то ни было, полагаю, всё свелось к тому, что мне осточертело беспрестанно лицезреть и выслушивать одного и того же типа. Ну а вы-то как? Тоже, наверное, приустали друг от друга?

Кристин не дала нам времени ответить, но от её слов мне стало немного не по себе, ведь и мы с Ларри старались соблюдать как можно более почтительную дистанцию, когда нам становилось тошно спорить или видеть друг друга.

— К тому же была ещё одна причина,— продолжала Кристин.— Но сперва следует сказать, что я всегда буду тепло вспоминать наше путешествие по Северной Африке. Я бы его ни на что не променяла. Люди были добры к нам. В Алжире мы не просто сэкономили деньги, но даже чуток «разбогатели» — водители останавливались и угощали нас сладостями или совали деньги, сельские жители тащили нас к себе в гости — каждый вечер нам был готов ужин. Никогда не забуду, как мы, взяв такси, направились в пустыню и любовались, как утренняя заря окрашивает бескрайние мили песка такими красками, какие только доступны воображению. Но — баста: грязь, зеваки, нищета и отвратительные условия жизни — всё это заставило меня спуститься на землю. Я была согласна распрощаться с Северной Африкой в любой момент. Пару раз мы останавливались в гостиницах, только ради того чтобы помыться и скрыться от этих вечно глазеющих рож. В номерах всегда было грязно до неприличия, что приводило нас в ещё большее уныние. Как бы мы ни старались, нам так и не удалось выбраться из непролазного свинства.

Во всяком случае, в Греции я призадумалась о том, что нас ждёт в Египте и Кении. Грегу хотелось доехать до Момбасы, а оттуда попытаться теплоходом добраться до Индии. Знаете, чем больше я размышляла, тем больше понимала, что у меня нет охоты продолжать. Бесконечные месяцы грязи, шумных людских толп, нищеты и мерзости... Да ещё жара. Грег, как ни странно, с удовольствием крутил педали в этом пекле, но меня — увольте.

За две недели у меня созрело решение рвануть обратно домой. Как бы то ни было, мы с Грегом расстались друзьями. Всё к лучшему. То есть, не отступись я от этой затеи, тяготы путешествия по странам Третьего мира камня на камне не оставили бы от наших отношений.

Пока Кристин говорила, мы с Ларри раздумывали: как знать, не то ли самое ожидает и нас. Мы не сомневались, что на остаток путешествия у нас достанет физических сил. Ну а как насчёт крепости духа? Будем ли мы по-прежнему держаться друг за друга, когда в Египте или в Юго-Восточной Азии условия путешествия в самом деле станут невыносимыми? Сейчас, с гораздо большей уверенностью, чем в начале пробега, я бы сказала «да», но исповедь Кристин задела меня за живое. «Придётся поднатужиться,— сказала я себе.— Чуть-чуть удачи, и у нас всё получится».

Потребовалось пятнадцать дней, чтобы преодолеть расстояние от Лондона до Альп, до германо-австрийской границы. За эти две недели мы дважды оказывались на волосок от аварии. В день приезда в Париж мы проделали свыше сотни миль по пологим холмам, последние сорок миль прошли в спокойном темпе, на скорости семнадцать миль в час, без остановок. Оказавшись в черте города, мы ещё миль десять проскакали и протарахтели по брусчатке к городскому кемпингу в Буа-де-Булонь. Часы показывали девять, когда мы, совершенно разбитые, приковыляли в кемпинг.

Перед тем как уснуть, я опять заикнулась об этом странном вилянии из стороны в сторону. Не видя лица Ларри, я представила себе, как он в негодовании закатывает глаза. Он закатывал их всякий раз, когда я жаловалась на загадочное «вихляние» и сопровождающий его скрежет. Почти целый месяц я чувствовала: что-то неладное творится с рулём. Передний конец рамы, казалось, всё время вибрировал, своеобразно поскрипывая. Ежедневно, стоило мне только затянуть песню о «гуляющем» руле, как Ларри тут же утверждал, что мне примерещилось. Его реакция отличалась завидным постоянством.

— Слушай,— ворчливо бубнил он,— ты или выдумываешь это «вихляние», или сама его добиваешься благодаря своей особой манере вертеть рулём и молотить ногами по педалям. В порядке твоя рама. Мы же проверяли. Да и с передней вилкой тоже всё нормально. Не обращай внимания.

Но я-то была уверена: с моей рамой что-то не так — и очень расстраивалась, не находя причину неполадки. Сегодня «шаткий» руль как никогда выводил меня из себя, особенно когда я съезжала с холмов на скорости сорок миль в час.

— Знаешь,— робко заикнулась я, едва мы залегли.— Сегодня я опять чувствовала, как велосипед «ведёт», по-моему, стало ещё хуже.

Ларри всхрапнул, нарочито протяжно и ворчливо, я поняла намёк и отступилась.

Утром, вскочив «по коням», мы покатили в центр Парижа полюбоваться его достопримечательностями. Очень скоро мы обнаружили, что в Париже, конечном пункте «Тур де Франс», велосипедистов едва ли не боготворят. Восседающему на лощёной гоночной конструкции, облачённому в цветное джерси, гонщику дозволено мчаться на знаки «стоп» и красный свет, мотоциклисты и пешеходы станут заботливо и грациозно уступать ему дорогу. Мы с Ларри, в своих линялых шортах и футболках, походили на гонщиков, как гвоздь на панихиду, но раз уж передвигались «на двух колёсах», то и этого было достаточно. Все уступали нам право проезда — даже у знаменитой Триумфальной арки, там, где невообразимые двенадцать полос движения вливаются в один круговой объезд, чтобы затем вновь разбежаться в разные стороны, и где машины на всей скорости как бы кидаются врассыпную, разлетаясь, как огни фейерверка.

Нам удалось пережить объездную трассу, но едва мы, пулей вылетев с неё, свернули на широкий, мощённый брусчаткой бульвар, как мой велосипед вдруг занесло влево и я едва не столкнулась с ближайшим автомобилем. Я резко дёрнула руль вправо, но велосипед не слушался. Его несло прямо. Я в ужасе воззрилась на руль, указывающий одно направление, и на переднее колесо, избравшее свой собственный путь. Ударив по тормозам, я соскочила с велосипеда. Ларри уже спешил ко мне на тротуар.

— Что стряслось? — спросил он.

— Эта передняя вилка, она...

— О нет! Только не это! Конечно, переднее колесо будет вилять, Митчелл. Мы же едем по брусчатке. Даже мой велосипед дрожит на такой мостовой.— (Ларри называл меня Митчелл тогда, когда, на его взгляд, я действовала исключительно бестолково, и он предпочитал от меня хоть как-то отмежеваться.)

— Ясно, что по брусчатке. Но ведь я говорю не просто о тряске. Речь о том, что руль поворачивается вправо, а колесо уходит влево! Это уже серьёзно! Брусчатка тут ни при чём. Похоже, полетела передняя вилка.

На мгновение мне подумалось: возможно, закатившиеся глаза Ларри так больше никогда и не вернутся в своё естественное положение. Всё, что мне было видно, так это нижние краешки радужек и одни сплошные белки. Его губы были поджаты так плотно, что рот полностью потонул в усах и бороде. Передо мной был как бы уже не Ларри, а некая человеческая особь, явно доведённая до белого каления.

— Передние вилки не ломаются! Дай сюда велосипед, и я докажу тебе раз и навсегда! Я продемонстрирую тебе, что всё цело. Повторяю, велосипед в порядке, всё дело лишь в твоей технике.

Ларри схватил велосипед, вскочил на него и нажал на педаль. Но не успел он надавить на вторую, как велосипед, отклонившись от прямого пути, уже свернул на многолюдный тротуар. Футах в пятнадцати от места старта каркас обрушился, швырнув моего мужа на стену спешащих мимо пешеходов.