К моменту прибытия в Бени-Суэйф, раскинувшийся в восьмидесяти милях от Каира, нас обоих плотно облегал чёрный, клейкий «костюм» из пыли, пота и мошкары. В ушах эхом звучали бьющие по перепонкам гудки грузовиков, после шестичасовой голодовки желудки жаловались на пустоту. Двое изнемогающих от усталости велосипедистов, каковыми мы являлись, добравшись до Бени-Суэйф как раз с наступлением темноты, были не в состоянии выдержать двухчасовую процедуру регистрации, которую уготовила нам местная полиция.

Изваяние, представшее перед нами на повороте в город, при ближайшем рассмотрении оказалось дюжим суровым полисменом. Когда мы остановились и спросили у него дорогу в отель, он окликнул проезжавшего мимо велосипедиста лет двенадцати и велел ему проводить нас. Мальчишка протащил нас по бесконечным грязным, узким, извилистым улочкам к отелю напротив железнодорожного вокзала. Пока мы пробирались по городу, прохожие в галабеях предлагали помочь нашему юному проводнику, а мелкая ребятня, пытавшаяся увязаться за нами, получала от отцов звонкие шлепки и ворчливые нравоучения.

«Мест нет. Полиция — штамп — паспорт» — вот всё, что мог сказать нам портье захудалой гостиницы. Мы пожали плечами, мол, не знаем, что делать. На самом деле хотелось только одного: завалиться спать прямо здесь и сейчас. Мы ждали, пока осторожный зануда переговорит с нашим провожатым. Потом мальчуган жестом показал нам следовать за ним. Мы опять побрели на улицу, оседлали велосипеды и потащились следом за мальчишкой в полицейский участок. Всё объяснив стоящей на входе охране, наш провожатый остался стеречь велосипеды. Нас же охранник завёл в ближайшую от входа комнатушку и оставил одних ждать за барьером.

Комната была пуста, не считая обшарпанного деревянного стола и трёх стульев. Столешница обнажена до неприличия: ни бумаг, ни телефона, ни пишущей машинки. Стены, не знавшие краски, и голый цементный пол. На конце свешивающегося с потолка длинного шнура болталась беззащитная в своей наготе лампочка, но света от неё было на пенс. Усевшись на стулья, мы с Ларри принялись ждать. Непонятно только — чего. «Чудно как-то,— подумала я,— ну и денёк сегодня». Мы протомились в ожидании минут двадцать, прежде чем в комнату ввалилась группка полицейских и солдат, всего их было пятеро. Один из полисменов говорил по-английски.

— Откуда вы? — требовательно спросил он.

— Из Соединённых Штатов.

— А, американцы — добро пожаловать в Египет!

— Спасибо.

— Я — Хелми. Паспорта, пожалуйста.

Сперва Хелми взял мой паспорт и уселся с ним за стол. Только сейчас я заметила, что стол всеми своими ящичками смотрит на нас, а не на Хелми. Хелми с хрустом перелистывал страницы, держа мой паспорт «вниз головой», и только дойдя до фотографии, перевернул его, как нужно. Изучая фото, он то и дело оглядывал меня с головы до пят.

Напряжённую тишину разорвал зов муэдзина к вечерней молитве, один из солдат метнулся в угол, схватил скатанный в трубочку молитвенный коврик и расстелил его на единственном свободном квадратике голого пола в этой комнатушке — у самых моих ног. Рухнув на колени, он принялся класть земные поклоны, вознося молитву Аллаху. Хелми и остальные не обращали на него ни малейшего внимания, их взгляды были прикованы к нам. Через каждую секунду, когда молящийся солдатик, хлопнувшись лбом об пол, подскакивал вверх, он заслонял меня от Хелми.

— Прежде чем пойти в отель, вы регистрируетесь в полиции,— объяснил Хелми, перестав мусолить наши паспорта.— Таково правило. В центрах туризма — в Каире, Луксоре и Асуане — регистрацию паспортов в полиции берут на себя отели. В таких городках, как Бени-Суэйф, куда туристы не заглядывают, вы сами идёте в полицию и регистрируетесь. Мы проверяем всех, кто путешествует по Египту. Ищем преступников, палестинцев и израильских шпионов. Теперь я несу ваши паспорта начальству. Шеф должен просмотреть ваши документы. Ждите.

Нам ничего не оставалось, как ждать. Мы промыкались более часа. К тому времени я так проголодалась, что готова была начать глодать ножку стула, вместо этого я коротала время, сколупывая с кожи и одежды присохших мошек и нашлёпки грязи. Пока мы томились в ожидании, через комнату непрерывным ручейком текли полисмены. Каждому хотелось поглазеть на двух свежеприбывших чужаков-иностранцев. Несмотря на голод и усталость, мы с Ларри из всех сил старались улыбаться и отвечать на их расспросы об Америке. Однако, поскольку большинство полицейских не знало английского, а наш арабский сводился к горстке самых необходимых слов, коим обучил нас Фарес, то мы только и делали, что улыбались и кивали. Когда же наконец вернулся Хелми, он тоже насел на нас с вопросами о Штатах, и лишь спустя ещё полчаса мы всё-таки получили назад свои паспорта.

Хелми выделил нам двоих сопровождающих — подтвердить управляющему отеля, что мы действительно прошли «процедуру». Мальчуган проводил нас до отеля и снова встал на караул возле велосипедов, пока мы проходили через ещё одну долгую проволочку — заполнение длиннющего регистрационного бланка, напечатанного арабской вязью. Полицейским, которые с трудом изъяснялись по-английски, пришлось попотеть, растолковывая нам, что и куда вписывать. Когда наконец с делом было покончено, мальчуган помог нам дотащить до номера велосипеды и кладь. В благодарность за помощь я протянула ему пару монет. При виде пиастров его мордашка приняла удивлённо-возмущённый вид. Он помотал головой, словно хотел сказать: «Я помогал вам, потому что хотел помочь, а вовсе не ради денег». Он оттолкнул деньги, пожал нам руки и, гордо улыбаясь, убежал.

В комнате было просторно, но грязно и шумно. Со стен давно облупилась краска. Деревянный пол, неровный и шероховатый, напрочь забыл о лаке. Из-под потолка, сквозь пыльный воздух, просачивался свет от одинокой лампочки без абажура, высвечивая танцующих по всей комнате москитов и мух. Из приёмников в соседнем кафе вырывалось громкое визгливое пение.

Только к полуночи, обегав не один кишащий мухами продуктовый лоток, мы управились с готовкой и обедом-ужином, а также с «принятием ванны» под краном, торчащим из закопчённой стены тёмной, склизкой общественной уборной в конце коридора. Чтобы не допустить пиршества москитов, мы залегли в палатке, разбив её на середине комнаты после того, как отволокли в угол грязные, запятнанные матрасы.

Четыре часа передышки — и вот уже в кафе проснулись радиоприёмники и снова принялись «жарить» во всю мощь. Было всего только шесть утра, когда я проснулась с ощущением ужасных желудочных спазмов и тошноты. Какой там завтрак, один только его запах вызывал у меня позывы к рвоте. Едва я встала с постели, как на меня напал понос. Весь следующий час, через каждые десять минут, я совершала набеги на сортир типа «присядь на корточки» — к дырке в полу, окружённой фаянсом. Изготовившись к седьмой по счёту пробежке, я поняла, что сегодня не смогу крутить педали. Вылетев из комнаты, промчавшись по коридору, я вцепилась в дверь и судорожно дёрнула её на себя. Тщетно, она не поддалась. Я запаниковала — кто-то засел внутри.

«Попробую-ка этажом выше,— сообразила я,— там тоже должен быть туалет». Пулей взлетев по лестнице, я рывком распахнула дверь, шагнула внутрь и остолбенела. К этому времени в Европе, Марокко и Каире я перевидала не мало грязных до омерзения, зловонных, забрызганных испражнениями сортиров. Но этот — совсем не то. Этот был живой. В переливающемся через край жидком человечьем дерьме копошились тараканы, извивались ящерицы и гигантские волосатые пауки. Вид кишащего мерзкой живностью сортира убил во мне всяческие позывы очистить кишечник. Я медленно спустилась к себе, снарядила велосипед и выкатила его на улицу.

В тот день я всё-таки добралась до Эль-Минья, отмахав на семидесятифунтовом велосипеде семьдесят пять миль по тряской ухабистой дороге под изнуряющим солнцем. Учитывая моё состояние, можно составить мнение о том, как закалили меня последние семнадцать месяцев, добавив выносливости и упорства. Поначалу, где-то через каждый час, я останавливалась присесть и отдохнуть. От слабости я еле держалась на ногах, с трудом стараясь совладать со взбунтовавшимся кишечником. За ленчем я заставила себя проглотить два бутерброда с арахисовым маслом, купленным ещё в Афинах. Всякий раз, когда мы устраивали привал, поглазеть на нас сбегались полчища зевак или крыс. Нас жалили столовавшиеся с нами мухи.