Видимо, подобный вопрос занимал не только мою бедную голову, поскольку где-то посреди программы Амарандов совершил головокружительнейший трюк в области конферанса, предложив публике самостоятельно определить его возраст. Выкрики с места были самыми разноречивыми: от двадцати пяти до девяноста лет. Продержав публику заинтригованной для того, чтобы атмосфера накалилась до предела, танцор вынужден был приоткрыть завесу: ему – пятьдесят один год.

Недурно! Совсем недурно!

В какой-то момент, правда, сложилось впечатление, что Амарандов повторяется. Пошел «танец фазана». Тут стало сказываться напряжение последних дней, я принялся зевать во весь рот и уже было поднялся, с неодолимым желанием послать все к чертовой матери, когда неожиданно прозвучало:

– ТАНЕЦ ШАМАНА!

Я вздрогнул и снова сел в кресло. Амарандов появился в немыслимом костюме с оперением и под душераздирающие вопли и дробь тамтамов принялся носиться по сцене. Взгляд его сделался особенно недобрым и жестким, как это часто бывает у людей, усердно работающих над собой и добившихся поразительных результатов. Под конец, стоя лицом к залу, он поднял ладони вверх и начал мелко трястись, перекладывая свое тело с одной ноги на другую. Впечатление было потрясающим. Казалось, он стремится загипнотизировать зал. И тут меня обуял ужас: Гройпнер, Бреме и их рыжеволосая спутница одновременно повернулись и выразительно уставились на меня…

В фойе, преодолевая всеобщую толчею, они пробились ко мне. У рыжеволосой в руках покоился букет желтых гладиолусов.

– Ну, как впечатление от концерта? – вежливо полюбопытствовал Гройпнер.

– Весьма впечатляюще. Я с детства обожаю танцы народов мира. Насколько я понял, вы тоже?

– Ну, не всех народов, не всех. Преимущественно тех народов, которые до сих пор сохранили культуру шаманства.

– Причем здесь Амарандов? – без обиняков спросил я.

Здесь рыжеволосая что-то очень быстро заговорила по-французски.

– Пардон, – произнес Бреме, – мы совершенно забыли представить: мадам Изабель Демонжо.

Я вежливо улыбнулся и протянул руку.

– Амарандов здесь при всем. Она говорит, что основная его кличка – Дервиш.

– Откуда ей это известно? – Я с сожалением отпустил нежную, трепетную ладонь.

Бреме обменялся с мадам Демонжо еще несколькими фразами по-французски.

– Известно – и все, – уклончиво проговорил он.

– Весьма убедительно.

– За это время мы успели выяснить, что одновременно существуют как Дервиш, так и группа «Фокстрот», – сообщил Гройпнер. – Оказывается, тогда мы с Бреме оба были правы.

– И Дервиш – главарь «Фокстрота»?

– Что-то в этом роде.

– Но ведь у Амарандова всего лишь одна неделя гастролей В Берлине, – запротестовал я.

– Гастролей – да. Но находится он здесь уже давно. Предыдущие гастроли состоялись в Париже два месяца назад. Это вам ни о чем не говорит?

– А следующие должны состояться в Гамбурге еще через два месяца, – присовокупил Бреме.

– В Гамбурге имеется много антикварных магазинов? – уточнил я.

– Хватает.

– Бред какой-то!

– Но, – сказала француженка, – сю тю…

Гройпнер перебил ее:

– Прошу прощения, мадам, однако думается, у нашего молодого друга сейчас мало времени. Вот вам карта Берлина, мы приобрели ее специально для этого случая. Как говорится, на долгую память.

– И давно вы обнаружили, что я за вами слежу? – угрюмо поинтересовался я.

– Неважно. Главное, что вы появились как раз вовремя. Постарайтесь только в дальнейшем быть осторожнее.

– Не знаете, имеется ли в этом здании запасной выход?

– Нет, но это можно легко выяснить у дежурного.

– Поинтересуйтесь у мадам Демонжо, – попросил я, – не согласится ли она одолжить мне цветы. Понимаю, что это – вопиющая наглость, но я завтра же верну ей точно такие.

Бреме старательно перевел и получил ответ.

– Оказывается, она гладиолусы терпеть не может. Какой удар для бедняги Гройпнера! Так что она торжественно вручает их вам. А в ответ предпочла бы получить желтые розы.

– Договорились, – воскликнул я с энтузиазмом. – Вы еще долго пробудете в Берлине?

Я задал этот вопрос, глядя Изабель прямо в глаза, но предполагалось, что в роли переводчика вновь выступит Бреме. Однако неожиданно Изабель ответила по-русски, старательно выговаривая слова:

– Я буду в Берлине еще один день. Потом возвращаюсь в Париж.

– Откуда вы знаете русский? – поразился я.

– Моя мать была компаньонкой русской графини.

Мы договорились, что я разыщу ее с помощью Карлхайнца Бреме.

Я накоротке пообщался с работником Дома русско-германской дружбы, тыча ему в морду гладиолусами и одновременно выясняя, у какого выхода я имею больше шансов вручить блистательному Амарандову этот букет. Оказалось, что выход на улицу здесь только один. Это значительно облегчало задачу.

Вскоре появился Амарандов, которого поджидал сверкающий боками огромный «Мерседес». За рулем восседал бритый наголо парень в темных очках. Темные очки слегка сбивали с толку, поскольку был уже вечер.

Я швырнул гладиолусы на заднее сиденье и поспешно завел двигатель. На машинах уже были включены габаритные огни, а у меня, между прочим, замечательное зрение, и я по форме и яркости великолепно могу отличить одни габаритные огни от других. Так что я позволил им немножко вырваться вперед, памятуя о том фиаско, которое потерпел во время слежки за Гройпнером и Бреме.

По приемнику я поймал Дизи Гилеспи. Его музыка удачно гармонировала с силуэтом переливающегося неоновой рекламой ночного города.

Вскоре мы оказались на улице «17 июня», где уже выстроилась интернациональная фаланга молодых девиц в неглиже, и я даже успел приметить свою прелестную мулатку, возле которой как раз останавливался носатый очкарик на кабриолете. Но Амарандов и бритоголовый проследовали без остановки мимо всех выставленных напоказ прелестей и свернули куда-то влево. Пришлось – не без некоторого сожаления – проделать тот же маневр. Потом мы долго неслись по дороге, с обеих сторон к которой подступал лес. Я еще не очень хорошо ориентировался в Берлине, и у меня сложилось впечатление, что мы уже давно выбрались за черту города. Наконец, появились какие-то строения – одно-, двух– и даже трехэтажные виллы. Мы еще немного поколесили, прежде чем остановиться в конце небольшой улочки, упиравшейся в лес. Разумеется, я запарковался метров в тридцати от них.

«Мерседес» въехал во двор, под специальный навес, и огни его погасли. Я выбрался из машины и прошелся, попутно разминая ноги. Улица называлась Пауль-Людвиг-Штрассе. Я вернулся к машине, включил лампочку в салоне и, углубившись в изучение подаренной карты, убедился, что мы все еще в Берлине, в районе Ванзее.

Чувствовалось, что народ здесь живет не из бедных. Напротив вилл вдоль дороги выстроились «Роллс-Ройсы», «Порше», последние модели БМВ, «Мерседесов» и даже парочка «Феррари». Я покрутился возле дома, во дворе которого скрылись Амарандов-Дервиш-Шаман-Колдун и его бритоголовый спутник. Дом был двухэтажным с мансардой. Как уже упоминалось, с одной стороны к нему примыкал лес, с другой – проходила линия С-бана, и лишь справа, если стоять к нему лицом, имелся соседний участок. Свет горел только в двух окнах второго этажа и на мансарде. Первый полностью утопал во тьме.

Ни на доме, ни на заборе я не обнаружил номера, и мне пришлось сделать небольшую пробежку вдоль улицы, чтобы вычислить его. Номер пятьдесят четыре. Больше здесь нечего было делать.

Я посидел в «Твинго» с развернутой на коленях картой, соображая, как лучше всего отсюда выбраться. Что бы ни случилось с Джаичем, а адреса нашего он им не выдал, иначе мне бы давно уже пришел каюк. Только вот вопрос, кому «им»? В причастности танцора к делу антикварщиков я совершенно не был уверен. Нельзя же всерьез подозревать человека лишь на том основании, что в его репертуаре имеется танец шамана.