— Ну, выкладывай свой страшный секрет.

— Приготовься. Ты услышишь нечто совершенно невероятное.

— Я готов ко всему.

— Я не мужчина, а женщина, — сказал Аншель. — Меня зовут не Аншель, а Ентл. Авигдор расхохотался:

— Так я и знал, что ты валяешь дурака.

— Нет, это правда.

— Я, может быть, полный болван, но этому даже я не поверю.

— Хочешь, докажу?

— Докажи.

— Тогда мне надо раздеться.

Глаза Авигдора расширились. Ему вдруг пришло в голову, что Аншель хочет заняться однополой любовью. Аншель снял кафтан и таллит, сбросил нижнее белье. Авигдор глянул — и побледнел, потом залился жаркой краской. Аншель поспешно накинул на себя одежду.

— Я только затем показалась тебе, чтобы ты мог свидетельствовать в суде. Иначе Хадасса останется безмужней женой.[144]

Авигдор онемел. Его била жестокая дрожь. Он пытался заговорить, шевелил губами, но не мог произнести ни звука. Ноги его не держали, он торопливо присел. Наконец он пробормотал:

— Да как же это? Я поверить не могу!

— Может, еще раз раздеться?

— Нет!

Ентл стала рассказывать, как все произошло: как ее отец, прикованный к постели, начал изучать с ней Тору; как докучны ей были всегда женщины с их глупой болтовней; как она продала дом со всем содержимым, покинула местечко, отправилась в Люблин, а по дороге встретила Авигдора. Авигдор уставился на рассказчицу и не произносил ни слова. На Ентл теперь снова была мужская одежда. Наконец, Авигдор заговорил:

— Что это, сон?

Он ущипнул себя за щеку.

— Нет, не сон.

— Вот так история…

— Все это правда.

— Зачем ты так поступила? Нет, я, пожалуй, лучше помолчу.

— Я не хотела, чтобы жизнь моя прошла за варкой супа и печеньем пирогов. — А с Хадассой — зачем ты это сделала?

— Ради тебя. Я знала, что Песя будет тебя терзать, а у нас в доме ты хоть немножко отдохнешь душой…

Авигдор долго молчал. Он ссутулился, прижал руки к вискам и мотал головой:

— Что же ты будешь теперь делать?

— Уйду, поступлю в другую иешиву.

— Вот как? Если бы ты только сказала мне раньше, мы могли бы… — он умолк на полуслове.

— Нет, ничего хорошего из этого не вышло бы.

— Почему?

— Потому что я ни то, ни се, ни рыба, ни мясо.

— Ну, задала ты мне задачу!

— Разведись со своим пугалом, женись на Хадассе.

— Никогда она не даст мне развода, а Хадасса меня не захочет.

— Хадасса любит тебя. Второй раз она отца не послушается.

Авигдор вскочил с места и тут же снова сел:

— Не смогу я тебя забыть. Никогда…

Закон требовал, чтобы Авигдор больше ни минуты не оставался наедине с Ентл. Но в мужском кафтане и брюках девушка снова казалась ему прежним Аншелем. И разговор между друзьями продолжался:

— Как же ты не боялась каждый день нарушать заповедь — "да не наденет женщина одежду, подобающую мужчине"?

— Не гожусь я для того, чтобы щипать пух и болтать с бабами.

— И тебе легче было бы отказаться от своей доли в лучшем мире?

— Пожалуй.

Авигдор поднял голову. Только сейчас он заметил, что щеки Аншеля слишком гладки для мужских щек, волосы слишком густы, а руки слишком малы. И все же ему не верилось, что все это происходит в действительности. Еще минута, казалось ему, и он проснется. Он кусал губы, щипал себя за бедро. Его охватила робость, он начал заикаться. Получалось, что вся их дружба с Аншелем, все их задушевные разговоры, секреты, которыми они делились, все это был сплошной обман, иллюзия. Уж не демон ли этот Аншель, подумал Авигдор. Он встряхнулся, словно пытаясь отделаться от ночного кошмара; но внутреннее чувство, знающее границу между сном и действительностью, говорило ему, что это явь. Он собрался с духом. Нет, они с Аншелем никогда не будут друг другу чужими, даже если Аншель на самом деле оказался Ентл… Авигдор заговорил:

— Сдается мне, что свидетель, дающий показания в пользу покинутой женщины, не может на ней жениться, ибо Закон называет его "заинтересованным лицом".

— Да? Об этом я не подумала.

— Давай посмотрим у Ибн Эзры.[145]

— А я не совсем уверена, что правила, относящиеся к покинутой жене, приложимы к данному случаю, — возразила Ентл тоном заправского ученого.

— Если ты не хочешь, чтобы Хадасса осталась безмужней женой, ты должна сама открыть ей свой секрет.

— Нет, этого я не могу.

— Так или иначе, ищи себе другого свидетеля.

Постепенно друзья вернулись к своим талмудическим рассуждениям. Сначала Авигдору казалось странно толковать священную книгу вместе с женщиной, но вскоре Тора сблизила их. Телесные оболочки их были различны, но душами они были схожи. Аншель говорил нараспев, размахивал руками, дергал себя за пейсы, пощипывал безволосый подбородок — словом, вел себя, как любой заправский ешиботник. В пылу спора он даже ухватил Авигдора за отворот капоты и назвал глупцом. В душе Авигдора разгоралась пылкая любовь к Аншелю, смешанная со стыдом, тревогой, угрызениями совести. Если бы только я знал все это; раньше, говорил он себе, мысленно сравнивая Ентл Аншеля с Брурией, женой рабби Меира, и Ялтой, женой рабби Нахмана.[146] Он впервые ясно осознал, что всегда мечтал именно о такой жене: о женщине, чьи интересы лежали бы в духовной, а не материальной сфере… Хадасса теперь не вызывала в нем никаких чувств, он знал, что будет тосковать по Ентл, но не решался сказать об этом. Ему было жарко, лицо его горело. Он не в силах был теперь посмотреть Аншелю в глаза. Стал было подсчитывать прегрешения Аншеля, но увидел, что и сам не безгрешен, ибо сидел рядом с девушкой и прикасался к ней в дни, когда она была нечиста. Ну, а что сказать о ее браке с Хадассой? Какая бездна грехов! Умышленный обман, ложные клятвы, извращение истины! — Один Господь ведает, что еще. Внезапно он спросил:

— Скажи мне правду, ты не еретичка?

— Боже упаси!

— Тогда как же ты решилась сделать такое?

Чем дольше объяснял Аншель, тем меньше Авигдор понимал. Все объяснения, в сущности, сводились к одному: в женском теле Ентл жила мужская душа. А на Хадассе Аншель женился только для того, чтобы быть поближе к Авигдору.

— Но ты же могла выйти за меня замуж, — сказал Авигдор.

— Я хотела заниматься с тобой изучением Гемары и комментариев, а не штопать твои носки!

Оба надолго замолчали. Наконец, Авигдор проговорил:

— Хадасса, не дай Бог, заболеет, от всей этой истории!

— Я сама этого боюсь.

— Что же теперь будет?

Смеркалось, и друзья принялись читать вечернюю молитву. Авигдор был в таком замешательстве, что путал слова, одни пропускал совсем, другие повторял по нескольку раз. Искоса он посматривал на Аншеля, который качался взад-вперед, ударяя себя в грудь, поднимал и опускал голову. Закрыв глаза, Аншель обратил лицо к небу, как бы взывая к Господу, знающему всю правду… Завершив молитву, они сели друг против друга, держась на приличном расстоянии. В комнате сгущалась темнота. Отблески заката пурпурным узором дрожали на стене против окна. Авигдор пытался заговорить, но слова не шли с языка. Наконец, его словно прорвало:

— Может быть, еще не поздно? Я не могу больше жить с этой проклятой бабой… А с тобой…

— Нет, Авигдор, это невозможно.

— Почему?

— Я буду жить и дальше, как жила…

— Но мне будет плохо без тебя. Ужасно плохо.

— И мне будет плохо без тебя.

— Тогда какой во всем этом смысл?

Аншель не ответил. Наступила ночь, стало совсем темно. Сидя в темноте, каждый, казалось, прислушивался к мыслям другого. Закон запрещал Авигдору находиться в комнате наедине с женщиной, но он не в состоянии был увидеть в Аншеле просто женщину. Какой властью обладает над нами одежда, думал он. Но заговорил совсем о другом:

— Я советую тебе просто послать Хадассе развод.