— Он спятил! — зашептались в толпе.

— Солнце нагрело голову.

— Нищий!

Кормчие разумно помалкивали.

— Успокойся, адмирал, — сказал Ораз, жестом приказав рабу принести меч, — от этого молодца на полет стрелы несет богохулием. Небо его не потерпит.

— Ты хочешь драться с ним? Одумайся, святой человек, я же его прогнал…

— Он уйдет без головы. — Жрец рассмеялся. Постоялый двор превратился в арену. Кормчие с женами взошли на террасу. Слуги бросились убирать из-под ног тюфяки и циновки, на которых постояльцы спали ночью. Простой люд взгромоздился на глинобитные стены и крыши. Хозяин двора взвыл, что ему продавят крышу, но начался поединок. Астарту захотелось и на самом деле обрезать уши «равному царям». Он задрожал от нетерпения.

Эред подбежал к Астарту, схватил его за руку, сжал в волнении так, что у того в глазах помутилось.

— Всеми богами заклинаю, Астарт! У меня нет больше никого — только ты… Он тебя убьет! Я знаю! Я предчувствую, — на глазах гиганта появились слезы. — Астарт! Ему помощник — небо… Он полубог, он…

— Уйди, Эред! — Астарт с силой вырвал руку из его железных пальцев. — Ты не мужчина! Ты жалкий кухонный раб!..

Оглушенный словами друга, Эред отошел в сторону, прислонился к глинобитной стене. Тем временем клинки сшиблись, зазвенев, сыпанув вокруг искрами и кусками выкрошенной стали. Нападал жрец. Астарт защищался, призвав на помощь весь свой опыт солдата-наемника. Удары обоих были так сильны, что неточно исполненный прием защиты мог привести к длинному скользящему удару, который поразил бы руку противника от кисти до ключицы.

Отразив очередной удар, Астарт попытался сбить жреца плечом. Но тот крепко стоял на ногах, и Астарт отлетел, как от глинобитного забора.

Промелькнуло бледное страдальческое лицо Эреда и невозмутимое — Ахтоя.

Из города, с верфей и стоявших у причалов кораблей спешили люди, услышав о поединке.

Внезапно жрец рванулся к Астарту, вытянувшись в струнку и крепко сжимая в вытянутой руке зазубренный сверкающий меч. Человек-копье — почти неотразимый выпад, часто завершающий поединки. Астарт мгновенно распластался, прижавшись к земле, ощетинившись лезвием меча.

Все произошло так стремительно, слаженно, с такой ловкостью, что зрители разразились восторженными криками.

Противники сходились вновь. Оба были ранены. У Астарта — рассечено до кости плечо, сам же жрец напоролся на выставленный меч, и теперь из его бедра фонтаном била кровь.

Поединок близился к концу. Оба бойца устали и обессилели от потери крови, едва передвигали ноги. Астарт упал на колено, тяжело дыша. Ораз напрягся: явная хитрость! Но как заманчиво всадить меч в склоненную спину! Облизнув пересохшие губы, он незаметно подтянул ногу для прыжка и почувствовал уколы судороги в икрах. Астарт опередил гиганта: двумя руками взявшись за рукоять, он метнул тяжелый маджайский меч. Ораз застонал, поспешно зажав ладонями глубокую рану в боку. Меч его воткнулся в землю, но под тяжестью золоченой рукояти медленно, будто нехотя, упал.

Усилием воли прогоняя радужные круги перед глазами, Астарт пошел к поверженному с намерением отрезать ему уши. Жрец медленно поднялся и двинулся на противника, огромный, страшный, с прилипшим к телу песком, влажным от крови. Астарт смотрел на ужасающую рану в чужом теле, и суеверный страх закрался в его сердце. Такая рана могла убить любого! Ораз ошеломил всех нечеловеческой живучестью. Все кончилось тем, что он вцепился слабеющей рукой в горло дерзкого тирянина…

Когда их обступили, ни один из борцов не подавал признаков жизни.

— Им будет тесно не только на семи наших кораблях, но и на небе, — произнес Альбатрос, и никто не мог бы сказать, осуждает он случившееся или гордится этими людьми.

— Адон-врачеватель, займитесь ими, — обратился он к Ахтою, — святого жреца пусть перенесут в мой дом, а гребца — в трюм.

— Бешеный, — сказал об Астарте кормчий по прозвищу Медуза.

— Лучше имени ему не придумаешь, — согласился второй кормчий с длинной прямоугольной, как у жителя Ассирии, бородой, которая и дала ему кличку Ассириец.

В туго натянутых снастях свистел и стонал, набирая силу, северный ветер — любимец всех мореходов.

Астарт сидел на высоком носу корабля у замысловатой статуи патека. Кругом — ни души. Сегодня день прощаний. Все в городе. Новые друзья Астарта — в доме Агенора. Эред там же. Астарту же Альбатрос не позволил сходить на берег. Нет, это не жестокость. Старый кормчий, умудренный опытом, знал, какие опасности поджидают дерзкого тирянина на берегу. Ни один кормчий не забыл побоев, а выздоравливающий Ораз не вспоминал о нем лишь только потому, что тот не попадался ему на глаза. Жрец был уверен, что Альбатрос прогнал тирянина из Левкоса-Лимена.

У финикийской пристани сгрудились корабли флотилии Альбатроса, радующие глаз свежей краской, добротной оснасткой, собранными на реях яркими разноцветными парусами. Флагман флотилии, высокобортная трирема, покачивалась грузно на крутой волне. Одних только гребцов на ней — семьдесят человек. Кроме гребцов триреме положено иметь более двухсот человек экипажа — купцов, солдат, матросов. Но адмирал сократил число людей на борту ради полезного груза: слитков металлов, мешков с пшеницей, провианта.

Корабль Агенора, бирема, занимал второе место в строю. Финикийские мореходы недолюбливали это второе почетное место — место корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора — сто с небольшим человек — самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да и кормчий брал на борт не всякого.

Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая, длинная, с удачными пропорциями и изящной отделкой. Два ряда весел в шахматном порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран в носовой части корпуса, а на передней площадке кормчего дремала катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из бычьих кож. Хотя галера была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной — так строги, изящны были ее обводы. Галерой командовал Ассириец, самый опытный среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов на порты конкурентов. Сколько судов и суденышек египетских, греческих и даже иудейских, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он тараном и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.

Другими судами командовали вечно ухмыляющийся Медуза, уступающий в тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда не бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на шторм; веселый и хитроумный Плут, способный обсчитать любого купца, и, наконец, полулегендарная личность по кличке Шартар-Дубина. Этот кормчий обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее безобиден, ибо во главе флотилии он забывал обо всем на свете, несся вперед, не разбирая мелей и рифов. Непрошибаемый тугодум, он считал себя очень хитрым. Его знаменитый смех, похожий на ослиный рев, знали во многих гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар — обыкновенный кормчий, умеющий торговать, командовать, махать кулаками и вымогать подарки у экипажа.

У египетских пристаней столпились сотни египетских унирем, боевых галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся эта армада с открытием навигации устремлялась на юг. Многие отсеивались в портах Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными дикарями, приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом и скарбом. А часть устремлялась на финикийско-арабскую Сокотру. Самые крупные и оснащенные суда под бдительной охраной военных галер, не задерживаясь подолгу в гостеприимных гаванях Аравии, шли под парусами и на веслах дальше, в Пунт — экзотическую страну древних.

Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы вскарабкались по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.