— Да?! А вот у меня лично в тепе бумажник пропал. Зашел в кабину в одном пиджаке, а вышел в каком-то чужом — рваном и засаленном. А в моем пиджаке, между прочим, бумажник был. И там — пятьсот пятиалтынных купюр. Это вам не хвост собачий! Я, естественно, к телепортационникам. Так, мол, и так, говорю, отдайте денежки, а не то худо будет. А они тоже этаким манером отвечают: то есть ничего не знаем, это как есть физически невозможно, нечего тут враждебные разговоры разводить. Физически-мизически — не знаю, только бумажник — ку-ку! Вместе с пиджаком…

— Тоже мне — пиджак!.. Сами вы пиджак. Небось спьяну в тепе полезли — вот и поменялись с каким-нибудь деятелем, тоже беспамятным. В какие-нибудь Щигры вас занесло — вот там и поменялись.

— Что?! Я — спьяну?! Я — пиджак?! Меня — в Щигры?! Да знаешь ты кто после этого, морда перекошенная?!!!

Назревал скандал с дракой и слезами.

Рядом хохотали. Кто-то пел. Плакал ребенок. Кашляла старуха. Словом, шла обычная ТП-станционная жизнь.

Прошел час без четверти. И снова, когда световой счетчик на билете спустился до двухсот, Филин встал и направился к подъемнику. Он успел сделать ровно двадцать шагов. На счете 197 световая метка погасла. Это могло означать только одно — ТП-канал сомкнулся.

Ивану Даниловичу захотелось выть.

Снова потянулось ожидание. Вздремнуть не удавалось — каждые пятнадцать минут оживали репродукторы, и нежный, но очень громкий голос дежурной девушки-оператора оповещал:

— Друзья! По природным причинам канал телепортации временно закрыт. Ждите наших сообщений.

Наступали сумерки. Наконец канал разомкнулся — ровно на тридцать минут. Триста шестьдесят счастливчиков разлетелись из Малаховки в разные концы. Филин в их число не попал.

В следующий раз канал открылся поздно ночью. Иван Данилович успел подняться в редуктор, отстоял почти всю очередь наверху — и тоже впустую. Канал закрылся, когда перед Филиным осталось всего три человека.

Поднялся невообразимый скандал. Впрочем, невообразимым он был только для публики. Сотрудники ТП-станции выдерживали такие шквалы по нескольку раз на день и относились к истерикам с олимпийским спокойствием. Все равно ТП оставалась самым удобным, самым надежным и самым скоростным видом транспорта, и за это самое-самое-самое нужно было платить. Например, временем и нервами пассажиров.

Филин неистовствовал не больше, но и не меньше остальных. Багровея от натуги, он драл вместе со всеми глотку — выкрикивал что-то бессмысленное, пытался свистеть в четыре пальца или просто тянул басовое безысходное «а-а-а-а-а…»

Ничего не помогло. Бунтовщиков отправили вниз, и там самые ретивые долго пытали дежурного администратора, задавая ему на разных тонах совершенно резонные вопросы: почему те, у кого отправка уже раз или два срывалась «по природным причинам», должны всякий раз занимать очередь на общих основаниях? Не лучше ли организовать живую очередь? Или доверить самим пассажирам составлять списки?

Увы, все эти вопросы вдребезги разбивались о бессмысленную улыбку администратора. «Ничего не поделаешь, дорогие друзья, таков порядок, и не нам с вами его менять…»

Весь дрожа от негодования и возбуждения, Филин уселся в мягкое кресло зала ожидания, вытащил из кармана видео и принялся наговаривать обличительное письмо, полное страсти и недвусмысленного вызова. Наговорив, он прокрутил запись и остался крайне недоволен. На экранчике полный красный человек, с мятой челкой, прилипшей к потному лбу, брызгал слюной и от избытка чувств шепелявил, произнося нечто невразумительное. Эмоции лились через край, но смысл сообщения как-то ускользал. Иван Данилович взял себя в руки, проглотил две таблетки успокоительного и повторил запись. На этот раз получилось лучше, но все равно неудовлетворительно. Трудно было поверить, что явленный на экране сердитый мужчина с прыгающими губами и красными пятнами на щеках и есть известный репортер видеогазеты «Накануне», снискавший популярность у миллионов зрителей.

Филин снова проглотил две успокоительные таблетки и опять повторил запись. А потом неожиданно заснул и на удивление безмятежно проспал четыре часа.

Когда он проснулся, в зале ожидания не было никого. Никого. На ТП-станциях это случалось крайне редко. Видимо, пока Иван Данилович спал, ТП-канал открылся и принял всех желающих. А ночных пассажиров не нашлось.

Филин — в который раз! — сунул билет в щель регистрационного терминала. А вытащив — обомлел. На билете горела цифра 1. В очереди он был первым! Такого Филин тоже никогда не испытывал.

Донельзя удивленный и обрадованный (хотя чему тут радоваться — полсуток провел на ТП-станции!), Иван Данилович опрометью бросился к подъемникам. Все пятьдесят лифтовых кабин стояли, гостеприимно распахнув двери навстречу Филину. Он влетел в первый попавшийся подъемник. Двери автоматически закрылись, и кабина полетела вверх.

«Только бы не закрылся канал, только бы не закрылся канал», — как заклинание твердил про себя Филин.

Канал не закрылся. Вместо этого на полпути остановился лифт.

— Опять?!! — мертвея, завизжал Филин.

Двери распахнулись, открыв какое-то темное пространство, и в подъемник вошел человек.

Филин замер, словно под пистолетом.

Он понятия не имел, что между подножием пилона и его вершиной — на этой восьмисотметровой вертикали — может существовать какая-то жизнедеятельность.

Нет, это, конечно, подразумевалось, что ТП должна обслуживать хитроумнейшая техника, что одно только энергетическое хозяйство — это какая-нибудь невообразимая электростанция мощностью в одну небольшую звезду, но как-то принято было считать, что вся эта машинерия размещена под землей, на многих этажах, уходящих в недра, пилон же — исключительно несущая конструкция, высоченная ферма, заключенная в ветропоглощающую оболочку. А тут — на тебе! Оказывается, и в пилоне есть этажи и там разгуливают люди.

— Ты кто? — спросил вошедший.

— Филин, — ответил Филин.

— Отлично, — почему-то обрадовался незнакомец. — А то я думал — тюфяк.

— Как? — удивился Иван Данилович.

— Я говорю — думал, сюда какого-нибудь тюфяка дуриком занесло. Ты что, глухой?

— Нет, — обиделся Филин, — не глухой.

— То-то же. А я — Сыч.

— Очень приятно, — пробормотал Филин, а про себя подумал, что ничего приятного, или, напротив, неприятного, здесь нет: просто встретились два человека с птичьими фамилиями — редко, но бывает. Причем у одного — Филина — фамилия вовсе и не птичья, к птице филину она никакого отношения не имеет, разве что звучит так: омонимия полная. А все объясняется тем, что кто-то из предков Филина носил простецкое имя Филя. Филин хотел было поделиться своими генеалогическими откровениями с Сычом, но тот, видимо, вовсе не привык, чтобы его перебивали.

— Чудной какой! — изумился Сыч. — Ты что это не по форме отвечаешь?

— Виноват… — промямлил Филин. Он хотел сказать: «Виноват, не понял?» — но Сыч не дослушал.

— Вот, правильно. Да-а, многое еще у нас не соблюдают Уложение. Но ничего — приучим. Москва не сразу строилась. Ты мне как должен был ответить? Ты мне должен был ответить: «Вот и хорошо, на одной ветке не скучно будет».

— На одной ветке не скучно будет, — тупо повторил Филин.

— Молодец! — восхитился Сыч. — Головка тыковкой — быть тебе генералом! А где Чиж?

Тут Филин вовсе перестал что-либо понимать. Действительно, у него был такой друг — Чиж, еще со школьных времен. Только он давно уже не Чиж, а Константин Мгерович Чижиков, уважаемый человек, директор магазина по продаже ретро-холодильников — вещей в быту бесполезных, но в интерьере незаменимых.

Интересно, откуда этот Сыч знает Чижа? Или он имеет в виду кого-то другого? И что это за странный тропизм к птичьим фамилиям?

— В Москве, где же еще? — на всякий случай ответил Филин.

— Это плохо, — огорчился Сыч. — Это очень плохо. Вдвоем нам не справиться.

— С чем? — поразился Филин, у которого и в мыслях не было присоединиться к незнакомому, да еще тыкающему Сычу в каком-либо начинании.