Игоряша разлепил набрякшие веки. Нет, не почудилось. Все так же пуста ванна. Лишь на дне клочок бумаги лежит, и написано там: «На нужды содержания музея изъято: бумажных купюр — 13 (тринадцать) килограммов, медных и серебряных монет — 17 (семнадцать) килограммов. Спасибо!» И — чья-то закорючка.
По-звериному завыл Игоряша:
— Изъято?! Спасибо?!! Блюрды! Ябно! Это же грабеж! Среди бела дня увели тридцать кило добра! Убили!
Он козлом выскочил в коридор, снова споткнулся о гвоздь, но не упал. Распахнул дверь и впился взглядом в бронзу: «Вход свободный».
— А-а-а! — ревуном возопил Игоряша. — Бесплатно?! Меня — задарма?! Чтобы всякая мудрыга без шиша в кармане сюда впиралась и моим музеем за так пользовалась? Где кувалда? Разнесу щас все к пузиной маме, через так-распротак в доску в пень в трубу навынос!!!
Гороховая караулыцица вжалась в угол и быстро-быстро крестилась там. Пришибленный Федосей выполз из клетки, залез на старушку и теперь сидел у нее на плече, бормоча что-то внятно, но тихо. Глаза его сверкали тоской.
Игоряша был ужасен. Он снова ураганом пронесся через коридор, ворвался в кухню и стал изображать там смерч.
Вскоре ему это надоело, он остановился и в остолбенении воззрился на жену. Оказывается, та все время была дома, но не показывалась. Она стояла у плиты и деревянной лопатой помешивала какое-то варево в огромном, величиной с балкон, металлическом чане.
— Шиздень и шиздрон! Ты что, с ума сошла? — с перехваченным дыханием просипел Игоряша. — Ты знаешь, что меня ограбили? Плянь! А квартиру в музей превратили? Ты что это делаешь? Фердическая сила! Откуда чан? Старуху языкастую сюда — кто вселил? Федосея затуркали. Ванную взломали. Машинка под колпаком. Где Карбованцев? Янду-бзя! Ты знаешь, в натуре, что я умер? Да постой же, наконец, гузь чертова! Что за мдень ты варить вздумала? — не связанные друг с другом вопросы и странные книжные слова вылетали из Игоряши, как гильзы из магазина винтовки. — Что вообще здесь происходит?!
Жена повернулась и невидяще посмотрела на Игоряшу.
— Вы, гражданин, постеснялись бы скандалить в музее, — тускло сказала она. — Место государственное, охраняемое. Я на службе препаратором работаю. Вот воск варю.
— Какой такой воск? Хря! Для чего?
— Воск обыкновенный, восковой. Для главного экспоната. Восковую фигуру будем лепить. — Тут в глазах жены зажглись искорки уважения и любви. Товарищ Игорь И. в любимом кресле в полный рост.
— Так ведь я и есть Игорь И. в полный рост! Не узнаешь, что ли, флюга? — взорвался Игоряша. — Воск-то зачем? Вот он, муж, — живой перед тоб. ой. Игоряша я!
Тут две могучие лапы каменно пали Игоряше на плечи, а чья-то костлявая лапка впилась в шевелюру. Игоряша извернул голову и боковым зрением увидел, что держат его все та же престарелая караулыцица и ражий полулысый детина в черной тройке и при бабочке. За ухом его торчали кронциркуль, линейка и карандаш.
— Вот он где! — с интервалом в терцию запели старуха и детина (как выяснилось впоследствии — лаборант). — А мы его ищем, с ног сбились. Не брыкайся, дядя, сейчас мерку снимем, и хорош. А фарфоровые глаза подобрать и конский парик — это пара пустяков. Момент. Вот и все. Можешь гулять.
— Как это — «гулять»? Что значит — «гулять»? Олмля вам! Я здесь живу и никуда уходить не собираюсь. Квартира — моя, и музей, стало быть, — мой. Вон, табличка на двери — читали?
— Музей государственный, — подала ровный голос жена. — Но вообще случай из ряда вон выходящий. С одной стороны, прототип сделал свое дело, прототип может уходить. А с другой — текстовик Карбованцев его к себе не пустит. У него сейчас писчий запой: Петро Армавирович творит эпопею «Влесова книга сионских мудрецов» — плод масонского заговора». Что же делать?
Игоряша сначала беленился, грозил вызвать милицию, потом, осознав бесплодность угроз, начал просить, умолял не выгонять его из-под родного крова. В конце он уже валялся в ногах у крепыша лаборанта и целовал войлочные бахилы старухи караулыцицы.
Музейный совет долго совещался, куда-то звонил по телефону и наконец вынес решение: прототипа за дверь не выставлять (Игоряшу с этой минуты так и стали звать: Прототип, и он взял за правило послушно отзываться), а, напротив, отвести ему жилое место в углу в прихожей, постелив там рогожку, и определить на полставки швейцаром. Харч: — казенный.
Игоряша и рад: дом остался домом, жена — здесь же (хотя уже и совсем не жена, а вдова, невеста лаборанта), Федосей жив. Прототип даже выговорил себе право использовать ванну по прежнему назначению — в качестве кассы, и вскоре там снова зазвенели монеты и зашуршали бумажки.
Первую ночь Игоряша-Прототип спал плохо. Ворочался на подстилке в прихожей и с тоской вспоминал друзей-гуманитариев, которые теперь будут навещать его нечасто, вспоминал генерал-доцента Карбованцева — с грустной злостью: даже при всех своих связях он не сможет добиться отмены предательского решения районной книжной конторы и превратить музей Игоряши И. в прежнюю квартиру. Вспомнил той ночью Прототип и другое: откуда взялся гвоздь в полу. Эта загадка мучила не только жену-вдову и музейных работников, но и самого Игоряшу, мучила уже много лет. Происхождение гвоздя относилось к тем временам, когда Игоряша начал сильно уставать на работе и его приносили домой на руках и укладывали прямо в прихожей. Среди ночи Игоряша просыпался и часто не мог уразуметь, где он и что он. Ему все время казалось, что он не лежит, а стоит, прислонившись телом и лицом к стене, почему-то оклеенной паркетом. В — одну из таких ночей Игоряша и вбил в паркетную стену гвоздь, чтобы вешать на него кепку, ботинки и авоську с книгами.
…Дни потекли ровно и незатейливо. Прототип рано вставал, подметал музей, включал освещение и занимал место у двери: встречал посетителей, принимал у них дубленки, «дипломаты», кашне и галоши и передавал с рук на руки старушке-караулыцице. В комнате — в кресле — сидела восковая фигура: вылитый Игоряша в своей лучшей поре, с той лишь разницей, что фарфоровые глаза фигуры никогда не тускнели и не краснели и ее не нужно было брить.
Ночью, если Прототип не спал, к нему приходил Федосей и скрежетал что-то на ухо — неясное, но со смыслом: казалось, напрягись — и поймешь. Книгоед с возрастом все умнел и умнел.
Потом стало хуже. Мелочь из ванны порастаскали школьники. Купюры — несмотря на все ухищрения охраны — уносили взрослые. Книги с полок крали библиофилы и обыкновенные музейные клептоманы. Случилась даже трагедия: один не в меру любопытный посетитель снял со стены Письмо Игоряши, вскрыл и прочитал. Это был первый смертельный исход в стенах музея. (Дело решили не предавать огласке и труп скормили бумагоедской машинке: на удивление, она сожрала его без затруднений и вчистую.)
Со временем Прототипу надоела бесчисленная череда посетителей, тем более что дубленки и «дипломаты» были у всех, в среднем, одинаковые, а кашне отличались лишь расцветкой. Для начала Игоряша перестал бриться, а потом по вечерам перестал счищать с себя плесень. В дальнейшем Прототип покрылся мхом, отрастил когтистые ногти и бороду, в которой завелись зеленые водоросли. Посетители хоть и пугались лешего, стоявшего у входа в музей, но виду не показывали, считали, что это часть экспозиции: образ антипода человеческого, полулегендарного существа, обитающего на противоположном от великого Игоряши полюсе жизни.
Прототип на них не обижался.
Он давно уже разучился обижаться, как разучился читать, писать, считать и говорить.
По ночам Прототип больше не спал. Он ходил по музею, касался лапами диковинных предметов и механизмов и потрясенно урчал, кивая головой. Мимо ванной он проходил равнодушно: трехразовое питание (включая сырое мясо) Прототип получал ежедневно, и опустевшая касса его не волновала. Подолгу Прототип простаивал возле бумагоедской машинки, проблесками разума пытался постичь ее таинственную суть, протягивал крючковатый коготь к кнопке «пуск» и тут же пугливо отдергивал. Если бы он поднял глаза во время этих манипуляций, то обязательно устрашился бы: восковая фигура вперивала в него взгляд и бешено вращала фарфоровыми фосфорическими белками. У Прототипа стало плохо со слухом, а то он обнаружил бы и другое странное явление: на рассвете в комнате раздавалось тяжелое, но мягкое шлепанье. Это восковая фигура училась ходить.
