Зал суда по-прежнему невыносимо напоминал школьный класс, нет, хуже – кабинет самого директора. Обеспокоенная Эвелин, поглядывая на облаченные в черный шелк спины, прикрыла рот ладошкой и тихо произнесла:

– Кен, я не понимаю, почему Г. М. допустил это судебное заседание. То есть я знаю, что он постоянно на ножах с чиновниками; когда он встречает министра внутренних дел, у них почти доходит до драки… Но ведь он прекрасно ладит с полицией. Этот старший инспектор… Как его имя?..

– Мастерс?

– Да, Мастерс. Он следует советам Г. М. быстрее, чем приказам начальства. И если Г. М. может доказать невиновность Ансвелла, то почему он просто не выложил все полицейским, чтобы они закрыли дело?

Ответа я не знал. На эту тему Г. М. хранил несколько агрессивное молчание. Несмотря на то что барристеры сидели к нам спиной, было нетрудно разглядеть среди них Г. М. Его одинокая фигура располагалась на левом краю первой скамьи – локти выставлены далеко на стол, так что тело, облаченное в древнюю мантию, казалось еще шире. Его парик выглядел чрезвычайно нелепо. Справа на той же скамье о чем-то переговаривались представители обвинения: сэр Уолтер Шторм, мистер Хантли Лоутон и мистер Джон Спрэгг. Их шепот невозможно было разобрать. Стол перед Г. М. оставался относительно пустым, чего нельзя было сказать о прокурорах: пространство перед ними было завалено книгами, стопками аккуратно отпечатанных документов, желтыми брошюрами с фотографиями, свежими розовыми промокашками. Каждая спина в зале, которую я мог наблюдать, была мрачна как могила, и все же я замечал (или мне так казалось) под привычной маской вежливого внимания, столь популярной в стенах Олд-Бейли[8], искренний интерес, сдобренный толикой иронии, всякий раз, когда кто-нибудь бросал взгляд в сторону Г. М.

Эвелин тоже замечала это и пребывала в ярости.

– Ему не следовало здесь появляться, – не сдавалась она. – Он подрабатывал адвокатом до войны, но Лоллипоп сказала мне, что Г. М. не надевал своей мантии вот уже пятнадцать лет; они просто съедят его живьем. Ты только посмотри на него, сидит там, будто пьяный в стельку! Если ему станут действовать на нервы, он обязательно сорвется, и ты прекрасно это знаешь.

Я должен был признать, что Г. М. далеко не безупречный кандидат на роль судебного защитника:

– Если не ошибаюсь, его последнее выступление в суде прошло не очень гладко. Впрочем, я разделяю мнение большинства свидетелей того процесса, что слова «итак, болваны» – не самое удачное обращение к присяжным заседателям. Однако, как ни странно, дело он выиграл.

Пока присяжные произносили свою клятву, в воздухе гудели голоса и скрипели стулья. Эвелин внимательно осмотрела помещение: в нем не осталось ни одного свободного места. На длинном столе солиситоров располагались вещественные доказательства, вложенные в аккуратные конверты или пакеты. Два особенно важных вещдока стояли отдельно, прислоненные к свидетельской кабинке; неподалеку от них застыл судебный стенографист. Затем Эвелин посмотрела на судью Рэнкина, восседавшего на своем месте с отрешенностью йога.

– Судья выглядит… сурово.

– Он и правда суров. Говорят, Рэнкин – один из самых умных людей в Англии.

– В таком случае, если парень виновен… – Эвелин произнесла запрещенное слово и сразу осеклась. – Как думаешь, он это сделал?

В ее голосе появилась вкрадчивая нотка, с которой этот вопрос обычно звучал среди зрителей судебных заседаний. Честно говоря, я считал, что Ансвелл либо виновен, либо сошел с ума, либо и то и другое вместе. Я не сомневался в том, что его повесят. Уж он-то сделал для этого все, что было в его силах. Впрочем, размышлять о его вине было некогда. Последние из присяжных, включая двух женщин, без возражений принесли свои клятвы. Обвинительный акт был снова зачитан. Снова раздались покашливания. Наконец сэр Уолтер Шторм, исполняющий обязанности генерального прокурора, поднялся с места и открыл судебное разбирательство следующими словами:

– Ваша честь… Господа присяжные заседатели….

В воцарившейся тишине его звучный голос будто доносился из глубокого колодца. Вязаная макушка его парика появлялась перед нами всякий раз, как он вскидывал голову. Кажется, на протяжении всего заседания мы увидели его вытянутое лицо лишь один раз, когда он повернулся в нашу сторону, – красное, длинноносое, весьма примечательное на вид. Он был беспристрастен и неумолим, напоминая терпеливого директора школы, выговаривающего глуповатому ученику. Его речь, лишенная каких-либо эмоций, отличалась легкими модуляциями и прекрасной дикцией и походила на монолог театрального актера.

– Ваша честь… Господа присяжные заседатели… – произнес генеральный прокурор. – Подсудимый обвиняется в убийстве. Мой долг обязывает меня рассказать, какой линии будет придерживаться обвинение. Прошу не сомневаться в том, что выступающий в этой роли принимает ее весьма неохотно. Жертва преступления, сотрудник Банка столицы и округов, на протяжении многих лет пользовался всеобщим уважением; позже, если не ошибаюсь, он вошел в совет директоров. Подсудимый – отпрыск благородной семьи, получивший прекрасное образование и владеющий значительным состоянием; фортуна одарила его привилегиями, в которых отказала многим другим. И однако же, вам будут предоставлены факты, которые, без сомнений, указывают на то, что мистер Эйвори Хьюм был жестоко убит стоящим перед вами человеком.

Покойный был вдовцом и на момент своей смерти проживал в доме двенадцать на Гросвенор-стрит со своей дочерью, мисс Мэри Хьюм, братом Спенсером Хьюмом и личным секретарем мисс Амелией Джордан. С вечера двадцать третьего декабря по пятое января мисс Мэри Хьюм отсутствовала в доме, находясь в Суссексе у друзей. Вы узнаете, что тридцать первого декабря мистер Эйвори Хьюм получил от дочери письмо, извещающее о ее помолвке с мистером Джеймсом Ансвеллом, обвиняемым, с которым она познакомилась у друзей.

Также вы узнаете, что покойный поначалу был весьма доволен этой помолвкой. Он выразил свое одобрение в ответном письме, в котором принес мисс Хьюм свои поздравления. Позже он высказал их устно по меньшей мере в одном телефонном звонке. Вам может показаться, будто нет ничего удивительного в том, что мистер Хьюм дал свое согласие, учитывая перспективы обвиняемого. Однако позвольте обратить ваше внимание на дальнейшее развитие событий. В промежутке между тридцать первым декабря и четвертым января отношение покойного к свадьбе (а также к обвиняемому) неожиданно переменилось.

Уважаемые присяжные заседатели, обвинение не может установить, когда и почему произошла эта перемена. Однако оно просит подумать над тем, каким образом это могло отразиться на обвиняемом. Вы узнаете, что субботним утром, четвертого января, покойный получил от мисс Хьюм еще одно письмо. В нем говорилось, что обвиняемый в тот же день должен появиться в Лондоне. Мистер Хьюм не откладывая связался с обвиняемым, а именно: в половине второго позвонил ему на квартиру, расположенную на Дьюк-стрит. Слова, сказанные им по телефону, случайно были услышаны двумя свидетелями. Вы узнаете, в каких выражениях и в каком резком тоне он говорил с обвиняемым. Вы узнаете, что, бросив трубку на рычаг телефона, мистер Хьюм громко произнес: «Мой дорогой Ансвелл, я разделаюсь с вами, будьте вы прокляты!»

Сэр Уолтер Шторм замолчал.

Он говорил беспристрастно, поминутно сверяясь с бумагами. Теперь, когда он выдерживал паузу, взгляды многих людей невольно обратились к Джеймсу Ансвеллу, который безучастно сидел в своем закутке в окружении охраны.

– Во время того разговора мистер Хьюм попросил обвиняемого приехать на Гросвенор-стрит в шесть часов вечера. Затем, как вы узнаете, он сообщил дворецкому, что ожидает посетителя, который (вот его точные слова) «может доставить нам некоторые неприятности, так как ему нельзя доверять».

Примерно в пять пятнадцать вечера покойный удалился в свой кабинет в задней части дома. Занимаясь банковским делом на протяжении многих лет, он устроил в своем доме нечто вроде конторы, подходящей для работы. Вы узнаете, что существует три входа в этот кабинет: дверь и два окна. Тяжелая, плотно пригнанная дверь закрывается изнутри на засов, а снаружи на американский замок. В ней даже нет замочной скважины. Оба окна закрываются железными складными ставнями, которые, как вы узнаете, были специально задуманы для защиты от взлома. Именно в этой комнате покойный привык хранить важные документы и письма, которые приходилось забирать из банка. Однако в последние несколько лет кабинет не использовался в качестве сейфа, поэтому покойный не считал нужным запирать дверь и окна.