– Тебе это точно померещилось, – попытался убедить его Алекс.
– Какое, к черту, померещилось!
Эллиот посмотрел на обоих молодых людей, стоявших возле камина на Генри, небритого, дрожащего, со стаканом виски в руке, и Алекса, как всегда безукоризненно опрятного и бодрого.
– А этот парень, египтолог… ты говоришь, что он и есть та мумия? Генри, ты где-то шлялся всю ночь, да? Ты ведь пил с той девицей из мюзик-холла? Наверное, ты был…
– Ну хорошо, тогда откуда взялся этот ублюдок, если он не мумия?
Рассмеявшись, Эллиот пошевелил угли концом серебряной трости.
Генри не сдавался:
– Накануне вечером его там не было. Он спустился сверху в купальном халате дяди Лоуренса. Вы же не видели! Он не похож на обычного человека. Любой, увидев его, скажет, что он не обычный.
– Он сейчас там? С Джулией?
Наивная душа, Алекс только теперь все понял.
– Это я и пытаюсь вам втолковать. О господи! Хоть кто-нибудь в Лондоне слушает меня? – Генри сделал глоток виски, подошел к бару и снова наполнил стакан. – И Джулия его опекает. Джулия знает, что произошло. Она видела, как мумия набросилась на меня!
– Ты только ославишь себя этой историей, – мягко сказал Алекс. – Никто не поверит…
– Ты видел те папирусы, те свитки, – забубнил Генри. – В них рассказывается о секрете бессмертия. Лоуренс говорил тому парню, Самиру, что-то о Рамзесе Втором, который жил больше тысячи лет…
– Я думал, это был Рамзес Великий, – прервал его Алекс.
– Это один и тот же человек, неуч. Рамзес Второй, Рамзес Великий, Рамзес Проклятый. Об этом написано в свитках, говорю вам, о Клеопатре и об этом Рамзесе. Разве вы не читали газет? А я-то думал, что у дяди Лоуренса от жары мозги расплавились.
– Мне кажется, тебе нужно отдохнуть, может, даже полечиться. Все эти разговоры о проклятии…
– Черт побери, вы не хотите меня понять! Это хуже, чем проклятие. Эта тварь пыталась убить меня. Она двигалась, говорю вам. Она ожила.
Алекс смотрел на Генри с вежливой снисходительностью. «Такое лицо он делает, когда с ним разговаривают газетчики», – угрюмо подумал Эллиот.
– Мне надо повидаться с Джулией. Отец, если позволишь…
– Конечно, тебе обязательно надо это сделать. – Эллиот снова повернулся к огню. – Взгляни на египтолога.
Узнай, откуда он взялся. Вряд ли Джулия осталась бы в доме наедине с иностранцем. Чепуха какая-то.
– Она в этом доме наедине с чертовой мумией! – взревел Генри.
– Генри, почему бы тебе не пойти домой и не проспаться? – спокойно поинтересовался Алекс. – Увидимся, отец.
– Ну ты и придурок!
Алекс пропустил оскорбление мимо ушей. Он всегда с легкостью не обращал внимания на обидные слова. Генри снова осушил стакан и вернулся к бару.
Эллиот слушал, как звенит бутылка о край стакана.
– А ты запомнил имя этого таинственного египтолога? – спросил он.
– Реджинальд Рамсей. Выдумано для отмазки. Готов поклясться, она назвала первое попавшееся имя. – С наполненным до краев стаканом Генри вернулся к каминной полке, облокотился на нее и стал медленно пить, пряча глаза от наблюдавшего за ним Эллиота. – Он не произнес ни слова по-английски. Видел бы ты, какие злобные у него глаза! Говорю тебе: надо срочно принять меры!
– Ну и что ты предлагаешь?
– Откуда мне знать, черт побери? Поймать проклятую тварь, вот что!
Эллиот хохотнул:
– Если эта мумия, или человек, или бог его знает кто пытался тебя задушить, тогда почему же Джулия опекает его? Почему защищает? И почему он не набросился на нее тоже?
Некоторое время Генри тупо смотрел в пространство, потом сделал новый огромный глоток. Эллиот холодно смотрел на него. Уж не сошел ли Генри с ума? Нет! Нервы у него расшалились, но он не сумасшедший.
– Я хотел бы понять, – мягко произнес Эллиот, – почему он желал причинить тебе зло?
– Ведь это же мумия, дьявол ее раздери! Это же я заходил в ее чертову гробницу! Я, а не Джулия. Я нашел Лоуренса мертвым в этой проклятой могиле.
Генри внезапно смолк, будто вспомнил о чем-то, и лицо его стало более осмысленным какая-то мысль повергла его в шок.
Их глаза на миг встретились, и Эллиот вновь отвернулся к огню. «И это тот человек, которым я однажды увлекся, – подумал он, – которого ласкал с нежностью и страстью, которого любил когда-то. Теперь он дошел до ручки, совсем дошел». Говорят, что месть сладка, но это не так.
– П-послушай, – сказал Генри, заикаясь, – все это можно как-то объяснить. Но каким бы ни было объяснение, тварь надо остановить. Возможно, она околдовала Джулию.
– Понимаю.
– Нет, ты не понимаешь. Ты думаешь, я сошел с ума. И ты презираешь меня. Всегда презирал.
– Нет, не всегда.
Они опять посмотрели друг на друга. Теперь лицо Генри блестело от пота, губы дрожали. Он первым отвел глаза.
«Совсем отчаялся, – подумал Эллиот. – От себя никуда не спрячешься, вот в чем дело».
– Можешь думать обо мне все, что угодно, – сказал Генри. – Но я больше не буду ночевать в том доме. Я велел перевезти свои вещи в клуб.
– Нельзя оставлять Джулию одну. Это неправильно. А поскольку официальной помолвки у них с Алексом не было, я не имею права вмешиваться в ее жизнь.
– Так уж и не можешь! А какого черта я не могу делать то, что хочу? Я сказал: там я жить не буду!
Эллиот понял, что Генри собирается уходить. Он услышал, как звякнул стакан о мраморную крышку бара. Он услышал, как затихают тяжелые шаги Генри. Он остался один.
Эллиот откинулся на спинку кресла, обитого узорчатой тканью. Послышался резкий стук – входная дверь захлопнулась.
Он попытался вспомнить все по порядку и обдумать. Генри пришел сюда потому, что Рэндольф ему не поверил. Странно, даже такой чокнутый и отчаявшийся человек, как Генри, вряд ли мог сочинить столь странную историю. Ерунда какая-то.
– Любовник Клеопатры, – прошептал Эллиот, – страж царского дома Египта Рамзес Бессмертный. Рамзес Проклятый.
Ему захотелось повидаться с Самиром, поговорить с ним. Конечно же, эта история смехотворна, но все же… Нет, дело в том, что Генри деградирует гораздо быстрее, чем можно было ожидать. А вот об этом Самиру знать вовсе не обязательно.
Эллиот достал карманные часы. Так и есть, еще очень рано.
До назначенных на этот день визитов остается уйма времени. Если бы он только мог самостоятельно выбраться из кресла!
Эллиот уже заворочался, устанавливая трость поустойчивее на плитке возле камина, когда услышал легкие шаги жены. Он снова погрузился в кресло, чувствуя облегчение оттого, что на какое-то время боль затихнет, и взглянул на Эдит.
Она всегда ему нравилась, а теперь, когда половина жизни уже прожита, он понял, что по-настоящему любит ее. Женщина безупречной порядочности и скромного очарования, в его глазах она не имела возраста, возможно, из-за того, что как: женщина никогда его не привлекала. Она была на двенадцать лет старше, а значит, старее, и это расстраивало его, поскольку он сам боялся старости, боялся потерять Эдит.
Он всегда восхищался ею, наслаждался ее обществом и всегда отчаянно нуждался в ее деньгах. Эдит никогда не придавала этому значения. Она ценила его обаяние, его светские связи и прощала ему его эксцентричные выходки.
Она знала, что живет он не по общепринятым правилам, что он, образно выражаясь, «паршивая овца в стаде», она не испытывала симпатий ни к его взглядам на жизнь, ни к его друзьям или врагам. Она просто не зацикливалась на нем. Казалось, ее счастье не зависело от его счастья, она просто была благодарна, что он выдерживает все тяготы светского общения и не сбегает, подобно Лоуренсу Стратфорду, в Египет.
Сейчас Эллиот стал настолько беспомощным из-за своего артрита, что уже не мог изменять ей, как в молодости. Иногда он спрашивал себя, радовал ли ее этот факт или, наоборот, раздражал, но не мог найти ответа. Они все еще делили супружеское ложе и, скорее всего, будут делить его и дальше, хотя оба не испытывали в этом ни малейшей потребности. Правда, в последнее время он понял, что целиком зависит от Эдит и очень сильно к ней привязан.
