— Спасибо. Пока я ничего не нашел.

Десень вспомнил, как за ним следили в Мексике. Нет, тут не может быть никакого сравнения.

Это мастер своего дела. Хотя… какого, собственно, дела?

— Так помните, полмили на юг, потом немного на восток. И вот что: спешите, скоро ночь. Счастливого пути.

— Счастливого пути.

Маленький человек бесшумно соскочил с коряги и, не оглядываясь, пошел прочь. Десень молча смотрел ему вслед. Рыжий сюртук дважды мелькнул в просветах зарослей — и скрылся.

Встреча оставила в душе Десеня неприятный осадок. Десень думал о бесконечных тропических лесах Южной Америки, Африки, Азии. Такой человек, как Китц, мог стать великим исследователем, Колумбом джунглей. Но стал шпионом, знающим и, возможно, даже любящим свое ремесло.

Десень шел на юг, не отвлекаясь на поиски. Он не сомневался, что Китц точно указал местонахождение трехгранных пальм.

Болото осталось где-то слева, в нижнем ярусе снова появились зеленые папоротники. Пройдя полмили, Десень свернул на восток, и вскоре натолкнулся на группу небольших трехгранников. Поодаль росли более высокие пальмы, а за ними стояли массивные, покрытые буграми наростов пальмы-великаны.

Наросты самой причудливой формы делали их похожими на украшенные резьбой столбы в индийских храмах. Около наростов не было ни мхов, ни лишайников. Со времен своей африканской экспедиции Десень знал, что это свидетельствует о наличии в наростах каких-то сильнодействующих веществ.

До наступления темноты оставалось менее часа. Он без колебаний, доверяясь интуиции, выбрал пальму. Это было очень крупное дерево; на нижней части ствола Десень насчитал два десятка больших наростов. Один из них поразительно напоминал сморщенное человеческое лицо: можно было различить прищуренные глаза, крючковатый нос и растянутый в усмешке рот.

Десень тщательно расчистил ствол ниже этого нароста, снял ножом самый верхний, омертвевший слой коры, сделал дюжину неглубоких надрезов. Затем достал флягу с раствором морского экстракта и коробку с воском. Вспомнив совет Миара, Десень обмотал руки плотной тканью: случайно попав на руки, раствор легко проник бы сквозь кожу.

В тусклом свете джунглей раствор казался иссиня-черным.

С величайшей осторожностью Десень лил раствор на расчищенное место ствола. Жидкость не успевала стекать — она мгновенно впитывалась. Когда фляга опустела, на светло-коричневой коре осталось лишь большое темное пятно. Быстро, стараясь использовать последние минуты уходящего дня, Десень растопил воск и плотно закрыл им расчищенный участок.

Сумерки в джунглях коротки, темнота пришла внезапно. Десень зажег керосиновый фонарь и сел на обломок дерева. Только сейчас он почувствовал страшную усталость.

Ночь изменила лесные голоса: перестали кричать попугаи, умолкли обезьяны, вблизи воцарилась напряженная тишина, сквозь которую теперь были слышны далекие, приглушенные расстоянием шумы.

Десень вынул из портсигара серую, похожую на карандашный грифель палочку. Это был подарок мексиканского колдуна — засушенный корень кустарника тацитла, сильнейший стимулятор.

Десень жевал горьковатый корешок, прислушиваясь, как отступает усталость и мышцы наполняются новой силой. Захотелось пить. Он на ощупь отыскал чистый — без мхов и лишайников — стебель лианы, разрезал его наискось. Полилась свежая, пахнущая сеном вода.

Нет истинного путешественника без умения ждать: ожидание никогда не было для Десеня слишком томительным. Плавно текли воспоминания о детстве, о встречах на дальних дорогах, о горах, пустынях, морях и звездном небе. И лишь изредка мысль сама по себе возвращалась к словам «Яджур-веды»: действие бальзама непостижимо.

Как-то незаметно, без всяких усилий, возникла догадка — вначале смутная, ускользающая при малейшей попытке пристально всмотреться в нее, а потом все более определенная и даже очевидна в своей единственности. Десень подошел к дереву и приложил ухо к теплой коре. Он услышал гул: внутри дерева совершалась неведомая, но титаническая работа.

В фонаре дрожал маленький синеватый огонек, ему не хватало кислорода. Жаркий влажный воздух сдавливал грудь. Влага конденсировалась на ветвях и листьях, начали падать тяжелые теплые капли. Одежда промокла насквозь.

Капли постукивали мерно и глухо.

Десеню вспомнились весенние марсельские дожди — живые и звонкие. Он увидел клочки туч в ярком синем небе, увидел бегущие по улицам вспененные ручьи.

Вода несла бумажные кораблики, они весело крутились в водоворотах, вырывались и, подпрыгивая на волнах, мчались дальше, к набережной.

Потом Десень вспомнил охоту на солнечных зайчиков. В детстве это было его любимой игрой.

С запада к их дому примыкал заброшенный сад. Под вечер солнечные лучи упирались в оконные стекла, и тогда по саду разбегалось множество веселых зайчиков.

Стекла вздрагивали от ветра, от чьих-то шагов и шума в этом вечном беспокойном доме; зайчики прыгали по дорожкам, пробирались в кусты, карабкались на деревья. Нужна была немалая ловкость, чтобы поймать зайчика.

Но и пойманный — тут начиналось самое удивительное! — он вырывался на свободу. Он проходил сквозь ладонь! И если Жерар клал сверху другую руку или шапку, зайчик все равно выскальзывал. Каждый раз. Зайчики были упрямы, охотник — тоже, он верил, что когда-нибудь ему повезет. Игра заканчивалась лишь с заходом солнца. Ах, как это увлекательно — ловить солнечных зайчиков!

…Из темноты дважды донесся треск: кто-то бродил вблизи. Десень сидел, положив на колени ружье.

Рассвет был долгим. Медленно, словно нехотя, отступала темнота, лес постепенно наполнялся голосами.

За ночь пальма заметно изменилась. Десень смотрел на нее с изумлением. Наросты набухли, стали крупнее. Сквозь слой воска пробилось множество длинных зеленых побегов. Изменился даже цвет коры: он стал более светлым.

А где-то в высоте, сквозь зеленый хаос, видна была пышная беловатая крона.

Пальма расцвела!

Точно следуя указаниям «Яджур-веды», Десень сделал глубокий крестообразный надрез в нижней части нароста. Брызнула струйка густого янтарного сока.

Его было много, и Десень заполнил все фляги, даже флягу из-под питьевой воды. По стволу все еще стекал янтарный сок, к нему спешили муравьи.

С дорожным мешком за плечами Десень стоял возле дерева. Хотелось остаться и посмотреть, как завершится жизнь гигантской пальмы. Но нельзя было медлить: через сорок восемь часов сок будет непригоден для изготовления бальзама.

Он шел на запад, думая только о том, чтобы побыстрее выйти к морю.

Не было смысла экономить силы, и он старался не отклоняться от выбранного направления: прорубал проходы в зарослях бамбука, ломился через кустарник, полз под лианами, рвавшими одежду и царапавшими лицо. Не отдыхая, не останавливаясь, не сбавляя темпа, он пробивался сквозь джунгли.

После полудня в лесу стало темнее, наступила душная, гнетущая тишина. Замолкли даже цикады, и Десень услышал грохот приближающейся грозы. Казалось, накатывается гигантская волна, от которой нельзя уйти, нельзя укрыться. Он поспешно забрался под густые, пахнущие хвоей ветви старой араукарии. До кромки леса, по расчетам Десеня, оставалось не более двух километров, но идти под тропическим ливнем было невозможно.

Лавина воды обрушилась на лес, заполнила его ревущими потоками. Вода была сверху, снизу, вокруг, сам воздух был наполнен звенящей, клокочущей водой.

Где-то наверху с оглушительным треском, перекрывающим рев воды и грохот грома, ломались стволы деревьев.

Через полтора часа ливень прекратился, и Десень снова пошел на запад. Идти приходилось по колено в воде. Только под вечер, увидев в просветах деревьев белые, неимоверно далекие облака, Десень понял, что гонка выиграна и Миар получит достаточно времени для анализа.

Он выбрался к морю совсем близко от пакгауза. Шуршал прибой, дрожала протянутая к заходящему солнцу золотистая дорожка, мир снова стал бесконечно большим. И можно было дышать, сколько угодно дышать чистым воздухом моря.