Леха пошевелился.

— Я знаешь о чем думаю?

Он замолчал, подбирая получше слова:

— Вот перед нами штука, которая запросто может нас обоих развеселить. Сейчас нам далеко до веселья. Но вот хочется ли тебе поднять сейчас настроение?…

Я взглянул на маленький черный ящик — ручка на нуле. А ведь правда, как все просто, поверни ручку до отказа, не об этом ли я мечтал, когда все еще только начиналось и когда встретил того маленького грустного негра? А сейчас мне это даже не пришло в голову.

И Лехе тоже. И может, вообще никому не пришло бы…

— Я думаю, — сказал Алеша, глядя куда-то в сторону, — когда ты встретил в Африке того парня, не надо было тебе расспрашивать его, что произошло и придумывать, каким бы хитрым способом вернуть ему радость. Надо было за ним пойти нам всем вместе и помочь ему как-то по-другому. Обязательно помочь. Люди должны помогать друг другу! Но, может быть, для этого надо было просто сказать ему что-нибудь такое, чего раньше ему никто и никогда не говорил…

Мы встали и теперь смотрели на Установку Радости сверху вниз.

Над нами нависла тишина.

— Значит, она не нужна людям, — медленно сказал Алеша, если вот так… Но помогать мы им будем. И радость дарить тоже. Постараемся даже сразу всем на Земле.

…Мы начинаем привыкать к нашим новым учителям — по одному на каждый предмет. Они хорошие и добрые, а новая учительница по математике вообще очень славная и совсем молодая. И живет она, оказывается, на той же улице, что и мы с Алешей… Мы стараемся учить то, что они нам задают, как можно лучше. И в мире все идет по-прежнему: день сменяется ночью, а вслед за ночью снова начинается день, и теперь я уже знаю, что так будет всегда, что бы ни происходило с людьми.

А потом, когда уже прошло какое-то время, мне стало вдруг казаться, что Галактионыч все прекрасно знал — и об Установке Радости, и о том, как мы хотели подарить радость сразу всей Земле.

Ждал, что же мы сделаем, и ничего нам не подсказывал. Ждал, когда мы сами поймем, что радость нужно дарить людям совсем другими способами. Первым из нас это понял Алеха. Но Галактионычу пришлось для этого умереть…

Откуда у меня берется уверенность, что Галактионыч все прекрасно знал, сказать я не. могу.

Ведь он не выдал себя ни разу, а мы скрывали, что делаем, на совесть. Но Алеха, когда потом я рассказал ему о своем предположении, вдруг полностью с ним согласился:

— И мне кажется точно так же. И знаешь почему?

Тут Леха запнулся, словно понял, что нечаянно проговорился. Но отступать было бы уже неловко, и Леха взглянул на меня испытующе.

— Вот почему это мне кажется. Помнишь, я вырезал на двери «Биссектрису»?

Я кивнул.

— Галактионыч хотел потом узнать, кто это сделал, но я так и не сознался.

Леха помедлил.

— Потом я ему во всем признался. Дня через три. И так, конечно, чтобы никто из наших не слышал. Что же он мне, ты думаешь, сказал? Он сказал: «Я все знаю! И если уж ты вырезал, пускай надпись так и остается. Академия «Биссектриса»!» Я тогда просто обалдел. Откуда же он мог знать? А он, наверное, действительно знал о нас все. Возможно, даже то, чего не знаем мы сами. Какие мы были, какие мы есть. А еще то, какими ты станем…

День, когда все мы стали старше, прошел. Мы учились, на уроке географии с новой учительницей слетали в Южную Америку, где впервые попали под настоящий прекрасный ливень — там еще не научились управлять погодой. Мы играли в футбол, загорали, потому что уже началось лето, и Леха снова стал что-то такое придумывать, Катя Кадышева сделала первый самостоятельный синтез, а Труба потихонечку перешел от слов к делу — написал начало своего первого фантастического романа: о полете к Южному Кресту. И я даже стал понемногу забывать о своей Установке Радости, хотя времени прошло совсем мало. Была ли она в действительности, работала, могла дарить людям радость? А вот о Галактионыче я думал каждый день. И дважды в неделю, по понедельникам и средам, к пяти, когда школа пустела, мы снова приходили в наш класс, на заседание Академии.

Теперь я знаю, как к нашей Академии относились взрослые: совершенно случайно услышал разговор двух наших учителей. Один из них назвал Академию любопытным педагогическим экспериментом, но не слишком удачным, потому что Академия Наук воспитывает слишком односторонне, в одном научном направлении, а не все же из нас, в самом деле, станут учеными. Другой ответил, что Академию надо рассматривать гораздо шире, и это совсем не одна наука, может быть даже совсем не наука. Тут они немного поспорили, но я так и не узнал, чем кончилось дело, — неловко было слушать чужой разговор, и я побыстрее ушел.

Нас потом спрашивали, будем ли мы продолжать Академию без Галактионыча? И мы ответили, что будем, но только одни, без учителей. Толик Сергеев вернулся к своей злополучной теореме. Мне почему-то кажется, что он так и не сумеет ее доказать, но пока он стоит на своем. Леночка Голубкова шуршит в эти дни страницами толстых книг и журналов, иногда делает из них какие-то выписки в пухлую, большую тетрадь. Двойки по истории шестидесятых годов исправлены, но она, видно, увлеклась этим временем всерьез.

А может, кто-то из нас и раздумал уже становиться ученым?

Сам я, например, начинаю подумывать о другом. Но в Академию мы приходим все.

Мы собираемся в классе по понедельникам и средам, после пяти, каждый занимается своим делом — Алеша Кувшинников, Саша Чиликин…

Андрюша Григорьев, чей портрет все еще висит на «Архимеде» (как-никак единственное открытие «Биссектрисы»), снова что-то там считает и ставит какие-то опыты.

А я в эти дни открываю свою тетрадь и пишу. И этому меня тоже научил Галактионыч. На каком-то уроке литературы мы говорили о том, какое место в жизни современного человека занимает книга.

И тогда Галактионыч сказал, что по-настоящему хорошая книга (он дважды повторил это слово «по-настоящему») может даже лечить людей вместо лекарств. Если ты заболел, иди не к врачу, а в библиотеку.

— Что у тебя болит? — спросит библиотекарь, выслушает твои жалобы. — Ах, вот в чем дело?!

И снимет с полки «Трех мушкетеров».

— А у тебя? — и протянет кому-то томик Жюля Верна.

А третьему даст «Дон-Кихота», а кому-то — Пушкина или (но это уже кто постарше) Есенина, а еще кому-то пропишет «Робинзона Крузо»…

Я не знаю, что случилось с нашим шестым «А» после всего, о чем я рассказал, но что-то, наверное, случилось. И тогда я вспомнил слова нашего учителя — захотел сам написать для ребят книгу, Но какую именно? И вдруг понял, что надо мне написать о них же самих — об Установке Радости, как мы ее изобрели и мечтали о том, чтобы на Земле всегда было всем весело и хорошо, но больше всего все-таки о самих нас. Ведь совсем не Установка Радости и то, как она работала, главное во всем, что случилось. Мало ли что мы еще изобретем, откроем, напишем в свое время! Главное — это все-таки мы сами, и то, что мы поняли за это время, и то, какими мы стали. И пусть они, наши академики, прочитав мои записи, посмотрят на самих себя со стороны. Если это им в чем-то поможет — значит книгу я снял для них с полки верно.

А может, и не только для них одних.

…Толик Сергеев склонился над доказательством, затылок у него каменный. Труба придумывает какието новые приключения своим героям. Леха задумчиво смотрит в окно. Маленькие люди XXI века…