Это было как в сказке: поворот после пустынного шоссе — и вдруг зелёные горы, огромные розы, величиной с блюдце, золотисто-песчаный пляж, бирюзовое море и в нём, как два дерева на поляне, две светлые скалы, будто выросшие из синих в белую полосочку волн.

Но самое удивительное было не в этом. На зелёной лужайке алело множество галстуков, как в поле красные маки. Они колыхались, сталкивались, кружились, вдруг замирали и сбивались группками.

Красные галстуки были не только на девочках и мальчиках, но и на взрослых девушках и юношах.

Кто-то закричал:

— На каникулы, на каникулы! Слышишь?!

А мальчишка всё время повторял:

— Про оленей не забудь! Про оленей не забудь! Про олешек!

Здесь украдкой роняли слезу и здесь же смеялись, плясали и плакали.

Более полувека тому назад здесь впервые подняли флаг Всесоюзного пионерского лагеря Артек имени В. И. Ленина.

Тогда было всего восемь брезентовых палаток и в них восемьдесят пионеров. А сейчас в Артеке в летнюю смену бывает почти пять тысяч детей.

Вместе с нашей страной выросла ребячья республика, где десятки великолепных корпусов из стекла и алюминия, свои плавательные бассейны, лечебные корпуса, своя киностудия «Артекфильм», эстрады. Зимой ребята учатся здесь в единственной в нашей стране школе, где не дают домашних заданий…

Когда я подошёл ближе к красногалстучным ребятам, до меня начали доноситься слова на разных языках, причём чаще всего повторялось одно и то же слово. О нём я расскажу чуть дальше.

На разные голоса звонко пели птицы в артековском парке, белки прыгали с ветки на ветку, солнце купалось в море и ярко блестело над ним: радость была вокруг и… слёзы.

Почему?

Слово, которое слышалось на всех языках, звучало по-русски — дружба.

Дружба — это счастье. Грустно, когда оно прерывается.

Расставались пионерки и пионеры, ставшие друзьями, прощались девочки и мальчики, крепко полюбившие своих вожатых, и вожатые, полюбившие детей. Вместе они провели в Артеке незабываемо счастливые дни и месяцы.

Но вот длинной вереницей укатили автобусы, и на поляне остались только вожатые и старший среди них — совсем взрослый.

Тогда мне подумалось: Как же хорошо жилось здесь пионерам, если они с такой грустью расстаются.

— Пойдёмте, — сказал мне старший пионервожатый, я покажу вам, как мы живём. Скоро приедет новая смена из всех наших республик и со всех концов нашего земного шара. Вы поживёте с пионерами, пойдёте в походы и на экскурсии, вдохнёте дымок пионерского костра, послушаете ребят — белых, чёрных, оливковых — всех рас и наций и расскажете в книжке, что такое Артек.

…Потом я приезжал сюда к подножию горы Аю-Даг несколько раз в разные времена года. Очень я благодарен работникам Артека и Центральному Совету пионерской организации имени В. И. Ленина за то, что они помогли мне увидеть и понять эту страну счастливого детства.

Когда я писал об Артеке, казалось, что где-то рядом со мной девять артековок и артековцев, имена которых навечно высечены в граните невдалеке от Пушкинского грота. Вы прочитаете о них в этой повести и узнаёте о неизвестном матросе, который незримо присутствует в Артеке. Но, к сожалению, о нём известно ещё далеко не всё. Кто знает, может быть, вы поможете узнать его имя, как пытались это сделать девочка ив древнего русского города Новгорода, Василь из Валдая и два молодых таёжника-охотника.

Памятник неизвестному матросу как бы встаёт из морских волн величественной скульптурой непокоренному защитнику Артека. Он высится на скале, куда ветер доносит голос моря и звонкие песни пионерских горнов. Совсем недавно, когда писалась эта книжка, возле памятника был установлен пост № 1. Теперь у изваяния каменного матроса, застыв в почётном карауле, стоят артековцы и артековки…

Повесть «Письмо на панцире» я посвящаю памяти миллионов людей, отдавших жизнь за наше счастье. Они верили, что их мужество и бесстрашие перейдёт от матерей и отцов к дочерям и сыновьям.

Так и будет!

Её звали Вита, а полное имя было Виктория. Ещё всем маленькой она знала, что «Виктория» — «Победа».

Вита часто слышала, как о ней говорили: «Чудесный ребёнок». После таких слов она, случалось, подходила украдкой к большому зеркалу в прихожей, которое бабушка называла трюмо.

Из глубины стекла на неё смотрела обыкновенная длиннорукая девочка. Вита видела лохматую голову, рыжие волосы торчат в разные стороны: чем сильнее их вжимаешь, тем больше они отскакивают.

Глаза у Виты такого же цвета, как волосы. Они смотрят с любопытством, блестят и очень широко раскрыты. Такие же глаза у оленёнка Бемби, которого ей подарили в день, когда ей исполнилось три года.

Вита любила Бемби. Когда выходила с ним гулять, укутывала в одеяльце; когда ложилась спать, брала его к себе в кровать. Иногда подносила к зеркалу, прижимала к себе, смотрела и сравнивала. Да, они были похожи друг на друга. Но Бемби был красивый, а у неё рыжие глаза, маленький веснушчатый носик и губы: верхняя чуть подтянута к носу, отчего всегда белели два передних зуба.

Подросла Вита — пошла в школу, и её дразнили рыжей. В этом тоже радости мало.

Однажды бабушка разговаривала с соседкой, не зная, что Вита уже вошла в прихожую. Бабушка говорила громко, потому что сама слышала плоховато.

И в тот раз в словах бабушки опять то же: «Чудесный ребёнок. Школьница уже, а поди ж ты — как домой придёт, сразу к Бемби. Вот не поверите: уроки вместе с ним делает. Одной рукой в тетрадке пишет, а другой Бемби своего на коленях гладит».

Вита быстро вошла в комнату как была, в пальто, и со школьной сумкой, чтобы не получилось, что она подслушивала. Бабушка тут же догнала её:

— Что ж, детка, не разделась? К своему любимцу спешила? Правильно, Виточка, он тут без тебя скучал, так скучал… Всё ждал, когда его Виточка из школы вернётся.

— Не скучал он, бабушка.

— А ты почём знаешь?

— А вот и знаю.

— Ну тогда скажи почему?

— Бемби на фабрике сделали. Он мягкий, ласковый, а скучать не может. Это только живые скучают. А он сделанный. Он же игрушка.

Почему взрослые думают, что если человек ещё не взрослый, так он совсем глупый и ничего не понимает? Это ж обидно. Нет, не всё в жизни по правде. Вот называют её чудесной, а это неправда. Говорят: «Ложись спать — вот и Бемби уже спать хочет», а Вита знает: ничего оленёнку не надо.

…Во втором классе Вита осталась без мамы. Ей тогда тоже пытались всякое говорить — не по правде. А она-то видела — все заплаканные. Не вернётся мама из больницы. И вообще никогда больше не вернётся. А есть ли на свете что-нибудь страшнее, чем ни-ког-да? И думалось Вите, что зря ей дали такое победное имя. Какие же у неё победы? Училась хорошо. Но разве жизнь в одном ученье?

Когда мамы не стало, первый год и учиться не хотелось. Хотя и ученье-то — книга для чтения и ещё таблица умножения.

Эту таблицу умножения подарила Вите мама. Таблица — вот она перед ней, расквадраченный лист картона. Вита иногда гладила эту таблицу умножения, и мамины платья, которые так и висели в шкафу, и календарь школьника, который мама подарила Вите ещё в детском саду.

В этом календаре было две странички об Артеке, но Вита тогда ничего ещё не знала о нём.

Вита могла час, и два, и три сидеть молча и вспоминать маму. Ничего в это время ей не хотелось: ни гулять, ни прыгать через скакалку. И классы, что девочки расчертили мелом на асфальте, только раздражали её. А ведь раньше во всех играх Вита заводилой была. Теперь вся жизнь как бы раскололась надвое: до мамы и после мамы.