Не отдавая себе отчета в своих действиях, Роан, надев халат и туфли, подошел к двери. Казалось, какая-то неведомая сила неудержимо влекла его в гостиную. Вернувшись от Лэндонов, он почему-то не зашел в эту комнату, тогда как именно здесь к нему неизменно возвращались ярость и жажда мести. Вероятно, потому, что в простенке между двумя огромными окнами висели портреты его матери и отца. Роан знал каждую деталь этих портретов, написанных в полный рост. Он помнил их всю жизнь, со времен своего одинокого, трудного детства.

Отец – красавец аристократ и прелестная улыбающаяся мать в пенившемся кружевами розовом платье. Но, посмотрев на эти портреты сейчас, при свете раннего утра, Роан нахмурился. Как ни странно, он впервые заметил, что отец гораздо старше матери. Виконт и прежде знал об этом, однако сегодня сердце его болезненно сжалось. Родителей разделяли, по меньшей мере, двадцать лет – портреты не лгали. Роан пристально смотрел на отца, на его тронутые сединой виски, на мелкие морщинки вокруг глаз, но видел нечто еще. В его темных глазах и в очертаниях рта чувствовалась неколебимая твердость? Старшие часто говорили Роану, что он похож на отца, и теперь он спрашивал себя, унаследовал ли от него эту суровость – увы, не слишком привлекательное качество. А его мать – о, она была само очарование! Какой доброй и нежной изобразил ее художник! Все в ней дышало мягкостью – и голубые глаза, и изящные линии рта. Внезапно подумав о том, сумел ли отец оценить любовь матери и отвечал ли взаимным чувством, Роан пришел в глубокое смятение.

И тут же его мысли обратились к Морайе, тоже мягкой и нежной. Тогда Роан спросил себя… Да будь все проклято! Виконт вдруг осознал, что, не будь эта девушка из семьи Лэндонов, он немедленно повторил бы свое предложение.

Глядя на родителей, Роан чувствовал такой стыд и вину, словно предал их. Он не может. Он действительно не может.

Однако, выходя из комнаты, виконт с ужасом понял, что его гнетущее чувство вины не связано с событиями прошлой ночи и последней недели. Нет, корни его уходили в далекое прошлое. А потом это ощущение покинуло Роана, и в душе осталась одна пустота.

– Брр! – прорычал Томас Лэндон, отведя в сторону руку с пустой кружкой. – Будьте вы прокляты, Финч! Что вы подложили в этот гнусный отвар? – Он откинулся на подушки.

– О, милорд, уж не хотите ли вы выведать мои тайны? Нет, готов побиться об заклад, что нет. – Финч взял кружку из слегка дрожащей руки барона и поставил ее на столик. – Зато теперь вы почувствуете себя гораздо лучше. Все хорошо. Вы велели разбудить вас рано, что очень необычно для вас, хотя вам и удалось поправить ваши дела сегодня ночью. – Финч откинул тяжелое стеганое одеяло и протянул руку за халатом барона, сшитым из прекрасного бургундского шелка.

– Я, видно, выпил лишнего, – пробормотал Лэндон, потянувшись рукой к виску. Боже, как у него трещала голова! Финч держал наготове халат, но барон даже не пошевелился. – Не сказал ли я, почему хочу встать рано, Финч? – тихо спросил Лэндон.

– Полагаю, вы намеревались повидаться со своим доверенным, – бесстрастно ответил Финч, выпрямившись и не выпуская из рук халат хозяина.

«Благослови, Господи, Финча, – подумал Лэндон. Всегда такой осмотрительный и большой мастер поторговаться при любой сделке. Незаменимый человек!» Что бы ни сболтнул Лэндон ночью о поверенном, он не сомневался: никто из слуг не выведает у Финча ни единого слова. Но сейчас барон более всего ценил в лакее то, что тот говорил тихо и не раздвинул шторы на окнах. Поэтому проклятый солнечный свет не хлынул в спальню. Лэндон взглянул на непроницаемого Финча и невольно улыбнулся. Этот педант, вероятно, простоит все утро с халатом в протянутых руках, если хозяин не соблаговолит подняться.

Пожалев верного и толкового лакея, Томас Лэндон наконец спустил ноги с кровати.

В гардеробной стояла благословенная тишина, пока Финч брил и причесывал хозяина, а потом смазывал его седые волосы какой-то особой помадой, с секретом рецепта которой никогда бы не расстался. Лэндон подозревал, что это один из таких же древних семейных рецептов, как и гнусный отвар, коим тот постоянно отпаивал его, или вонючая мазь, творившая чудеса с обшарпанными ботфортами. А вот запах помады доставлял Лэндону удовольствие. Ничего удивительного: обычное сочетание миндаля и розмарина, однако, принюхавшись, барон ощущал слабую примесь бараньего жира. Впрочем, барон сомневался, что, когда-нибудь узнает рецепт.

Когда Финч наконец отошел, удовлетворенный делом рук своих, Лэндон поднялся из-за туалетного столика и позволил лакею надеть на себя сюртук. Размышления над рецептами Финча уводило его от неприятных мыслей, связанных с конкретными делами, но барон понимал, что ему придется ими заняться, и притом весьма скоро.

– Знаете, старина, я сделал это, – тихо сказал Лэндон, пока Финч стряхивал воображаемые пушинки с его сюртука. – Я полностью отыгрался.

– Знаю, милорд, – так же тихо ответил Финч.

– Неужели? – Барон бросил пристальный взгляд на лакея.

– Да, милорд, вы… сами мне об этом сказали. Ночью. – Лакей явно смутился.

– Едва ли я был способен сказать что-либо внятное этой ночью, – сухо возразил барон.

– О милорд, вы… э-э… что правда, то правда, вы были довольно…. э-э… прошу прощения, ваша светлость, но вы этой ночью были довольно пьяны. И все время… э-э… бормотали что-то несусветное. Мне оставалось только уложить вас в постель. Ваши слова я даже не разобрал, но вы что-то упорно, твердили, дергая, меня за рукав, словно это было для вас очень важно. Потом вы наконец затихли, но тут же вдруг сели на кровати, четко сказали, что отыграли Уикем, и велели разбудить вас рано, поскольку собирались сегодня же отправиться к мистеру Фэйрли. Лишь после этого вы уснули как невинный младенец.

– Вот оно что… – Лэндон вдруг вспомнил, как ночью, несмотря на сильное опьянение, отчетливо осознал кое-какие вещи. А может, именно благодаря этому состоянию? Разве безумцы не постигают порой истин, недоступных другим? Почему же такое не может случиться и с человеком, одурманенным выпивкой? Он медленно обвел глазами свою гардеробную, задержав взгляд на огромном платяном шкафу, на выдвижных ящиках и на стоявшем в углу массивном кресле. Тут до него дошло, что Финч пристально и странно смотрит на него. Барон знал, что от всезнающего лакея почти ничего нельзя утаить, но на этот раз никто, абсолютно никто не должен догадаться о его замыслах.

Лэндон улыбнулся, и Финч, кажется, немного успокоился.

– Могу ли я вас поздравить, милорд? – Лакей расплылся в улыбке. Подав барону шляпу и перчатки, он добавил: – Хотелось бы, ваша светлость, сказать от имени слуг, что все мы… да, все мы очень рады за вас и… и премного вам благодарны.

Лэндона тронуло это выражение искренней признательности и уважения, однако он насторожился:

– От имени слуг, Финч?

Улыбка исчезла с румяного лица Финча, и оно снова стало непроницаемым.

– Простите, милорд, я подумал, что дела у вас срочные, и велел подать карету. – В глазах лакея вспыхнуло любопытство. Финч считал делом чести никогда не распространять неосторожные высказывания хозяина, а также то, о чем тот бормочет ночью, но полагал, что хорошие новости не являются тайной.

А новости очень хорошие, напомнил себе Лэндон, предвкушая приятную поездку, и направился к двери.

Но Дермота Финча было не легко провести. Хорошо изучив хозяина, он заподозрил что-то неладное. Прибрав в гардеробной, лакей решил поговорить с мисс Морайей.

Барон спустился по парадной лестнице и повернул было к вестибюлю, но внезапно решил, что Ходж с лошадьми подождет, пока он сам сделает кое-что еще. Лэндон направился в малую столовую, полагая, что найдет там старшую дочь, которая в отличие от Тэсс никогда не засиживалась за завтраком. Увидев в дверях отца, Морайя вскочила и вопросительно взглянула на него: