Неожиданно я почувствовал прилив вдохновения и, так как делать все равно было нечего, стал сочинять в ее честь стихи.

— Сермина-а-а-а-аз! — раздалось вдруг со стороны дороги, и мне показалось, будто эхо подхватило мою песню, но тут я узнал голос ненавистного мне Мухтара, сына Ливинда. Только такой негодяй смеет разрывать тишину родных гор, распевая во всю глотку «Серминаз, Серминаз!» Ведь даже тени этой девушки недостоин он коснуться!

Кровь вскипела у меня в жилах. «Ну хорошо, что мы встретились с тобой один на один!» — подумал я и бросился через заросли к дороге, сожалея о том, что ступа, которой я мечтал проломить Мухтару башку, осталась в хурджине, а хурджин остался у своенравной и влюбчивой балхарки Салтанат. Но тут же сообразив, что не следует обнаруживать, кто был злополучным пялтаром на свадьбе Даян-Дулдурума, я быстро надел маску. Затем достал из-за пояса заржавленный кремневый пистолет, в левую руку взял кинжал и осторожно подкрался к тропе. Я был похож на разбойника, каких немало встречалось в этих лесах лет двести назад. И когда этот горе-певец поравнялся со мною, я выскочил из-за кустов и, направив на него кремневый пистолет, закричал по-кумыкски, чтобы он не узнал меня:

— Тухта, сени атаси-анаси!

Что бы вы думали! Мухтар сразу понял, чего я потребовал: он замер, и я без труда взял уздечку из его онемевших пальцев. Конечно, в наш атомный век трудно ожидать, что на тебя нападет разбойник в костюме далекого предка, но тем не менее вид Мухтара был жалкий...

— Слезай с коня и раздевайся! Живее, а не то клянусь... Атаси-анаси!

Весь трясясь, Мухтар, сын Ливинда, стал слезать с коня.

— Ты, пялтар, наверно, шутишь? — проговорил он наконец постыдно дрожащим голосом.

— Еще чего! Какие шутки! Снимай пиджак и штаны, да побыстрее.

— Но как же я явлюсь в аул в одних подштанниках?

— Наденешь мое! Да пошевеливайся, атаси-анаси!

И чтобы Мухтар убедился, что я и впрямь не шучу, я ткнул его тихонько кинжалом туда, где спина меняет свое название.

Он нехотя разделся, я схватил в охапку его пиджак и брюки, сорвал с головы кепку — не подобает являться в аул с непокрытой головой — и приказал:

— А теперь жди меня здесь!

А сам юркнул в кусты.

Мухтар сел на камень и стал ждать, мелко подрагивая, и конь его стоял рядом, понурив голову, будто сочувствовал хозяину. Переодеваясь, я все размышлял: не развязать ли мне его хурджин и не отобрать ли принадлежащий мне по праву поставец? Но слишком многое раскрылось бы сразу, когда мой соперник увидит, кто предъявляет отцу Серминаз подарок, отобранный разбойником. Так что я прямиком направился в чащу и издалека крикнул, что костюм пялтара лежит за кустом.

Вскоре я вышел на дорогу и увидел едущего шагах в двухстах от меня конного воина с поникшей головой. Маску Мухтар, конечно, не надел, она свисала с луки седла. Я шел следом. Вот Мухтар миновал двухъярусную саклю, оборудованную под больницу, вот свернул в сторону приземистого здания сельсовета, откуда дорога прямиком шла на площадь. Я знал, что миновать пирующих он никак не сможет, потому что на площади стояла сакля его отца Ливинда...

И едва этот странный всадник приблизился к кругу пирующих, как навстречу ему бросилось сразу несколько парней. Сопротивлялся Мухтар бешено, но его мигом стащили с коня и поволокли к почтенным аульчанам. А что было дальше, я не мог разглядеть: мужчины окружили его плотным кольцом, а женщины и девушки отвернулись, скрывая под платками улыбки. Судя по отчаянным крикам Мухтара, без крапивы не обошлось. «Ну что же, хоть не этим заслужил, но по заслугам получил», — подумал я, отправляясь домой переодеваться.

Теперь я мог прийти на пир, уже ни от кого не таясь, ведь это был праздник нашей семьи! И это был самый законный повод вернуться в родной аул, еще не обретя подарка.

После того как я проучил своего соперника, настроение мое улучшилось.

«Несчастный горем своим богат», — говорит пословица, и оказалось, что я, пожалуй, действительно богаче многих наших аульчан. Сколько дней уже маячила предо мной смутная мысль о необычайном подарке, который я сделаю любимой. И только здесь, в родном краю, понял я, что не бесплодными были скитания: я вынес из них ожерелье, но не простое, а ожерелье мудрости, ожерелье из похождений, нанизанных на нить моей горячей любви к Серминаз. Драгоценные жемчужины из бездонных хурджинов мудрости нанизала на эту нить дорога скитаний. И такое ожерелье будет для моей Серминаз ценнее самого цепного поставца, дороже любого подарка, выбранного Азизом, потому что никакое богатство не сравнится с богатством души.

Я шел на свадьбу моей матери, и сердце мое ликовало: скоро будет в Кубачи еще одна свадьба — моя! И хотя, как я и предполагал, обиженный Жандар покинул место тамады, это меня не смутило. Приняли меня земляки восторженно, усадили поблизости от дяди, и виночерпий Писах поднес мне штрафной полулитровый рог вина и добрый кусок мяса на деревянной вилке. Выпил я вино, закусил мясом, и в жилах моих заиграл огонь. Как было не сплясать на свадьбе матери! «Хайт!» — воскликнул я, гордо вскинув голову, и выскочил в круг. Под звуки жизнерадостного аштинского танца я занес левую руку за спину, а правую выставил вперед, оттопырив вверх большой палец. Под свист, одобрительные хлопки я шел по кругу, вскидывая голову и восклицая: «Хайт!», — и после двух положенных кругов замедлил движения перед девушками, не отрывая взгляда от Серминаз. Девушки с веселым визгом вытолкнули ее в круг. Серминаз зарделась и легко поплыла впереди меня, покачиваясь, как канатоходец на веревке. Дробно простучал барабан, участились хлопки, и я пустился за ней словно черный коршун, преследующий белого лебедя. Улучив момент, я приблизился к ней вплотную и шепнул:

— Здравствуй, Серминаз!

Она не отвечала, только искоса взглянула на меня и улыбнулась.

— Хайт! — воскликнул я, чтобы отвлечь внимание аульчан, смотревших на нас, а потом снова обратился к ней потихоньку:

— Я очень скучал по тебе. Ты такая красивая. Ты похожа на лебедя.

— А ты на гуся, — отвечала она с усмешкой и снова стала такой, какой я знал ее прежде, — неприступной и чужой.

Музыка на минуту прервалась, я вышел из круга и под возгласы одобрения вернулся на свое место. Праздник продолжался. Старики вели свои беседы, нескончаемые и мудрые, а молодые танцевали, сменяя друг друга. Только Серминаз пряталась среди девушек и больше не выходила. А я так надеялся снова пройтись с ней по кругу и перекинуться хотя бы несколькими словами.

Музыка на площади не умолкала до захода солнца, и только когда вернулось в аул стадо, подошел конец веселью. Если свадьба молодых длится у нас не менее трех суток, то вдовцы пируют один день. Как говорится, привычное дело быстрее спорится.

И вот музыканты поднялись с мест и заиграли мелодию «Аскайла», что значит «шествие». Став попарно, мужчины в медленном танце обошли вокруг ковров с яствами, а затем чинно направились к сакле жениха. Женщины начали убирать посуду, ковры, остатки угощения. Почетное шествие сопровождало Даян-Дулдурума до самого его дома, где в большой комнате его уже ожидала невеста.

Затем все разошлись по своим делам, а молодежь отправилась на луг, прихватив вино и еду, чтобы провести ночь у костра.