Пол стоял подбоченясь и сверлил Дору взглядом. Он мог стоять так, насупившись, часами. Дору это всегда выводило из себя. Но в то же самое время она понимала: таково проявление его любви, неистощимой, безжалостной любви, которая держала ее в плену. Она и возмущалась этой любовью, и была ей бесконечно благодарна. Дора пересилила себя, подняла на Пола глаза и поняла, что по-прежнему преклоняется перед цельностью его натуры, отданной работе и любви, перед его уверенностью в жизни. И в сравнении с ним почувствовала себя ничтожной, ненастоящей, будто она была лишь порожденной им мыслью.
Чтобы вывести Пола из оцепенения, она подошла к нему и нежно тряхнула за плечи.
— Пол, ну не будь злюкой…
Пол отступил, не откликнувшись на ее прикосновение.
— Только тебе может хватить ума — так гнусно мне изменить, а потом повиснуть на шее и сказать: «Ну не будь злюкой!» — передразнил он ее и двинулся к чемодану, откуда, порывшись, вытащил чистенький несессер в черно-белую клетку.
— Ну а что мне прикажешь говорить? Что бы там ни было, я же приехала…
— Не намерен разделять приведенное только что отцом Бобом суждение, будто заблудшей овце, мол, надо радоваться более, чем незаблудшим. И если ты ждешь от меня выражения радости, то будешь разочарована. После всех своих выходок ты навсегда пала в моих глазах.
Он вышел из комнаты.
Дора, приуныв, заглянула в парусиновую дорожную сумку. Пижама осталась в чемодане, хорошо хоть зубная щетка здесь. Сказанное Полом глубоко ее уязвило. Да как он смеет так обращаться с ней — мало ли что было в прошлом?! Для Доры прошлое всегда было чем-то призрачным. Ей как-то прежде в голову не приходило, что Пол может попрекать ее прошлым. Она отогнала от себя эту мысль, чтобы не расплакаться, и, подойдя к высокому окну, распахнула его настежь. Занавесок не было. Ночь стояла теплая, звездная. Озеро по эту сторону совсем близко подступало к дому. Видно его не было, но в рассеянном сиянии звезд и еще не поднявшейся луны угадывалась его темная гладь. Все прочие очертания лежали за озером.
В комнату вернулся Пол.
— У меня нет пижамы, — сказала Дора, — все в чемодане.
— Можешь надеть какую-нибудь мою рубашку, — отозвался Пол, — вот хоть эту, ее все равно пора стирать.
— Ты что — все рассказал про меня этим монашкам? — спросила Дора.
— Монахиням я ничего о тебе не говорил, — ответил Пол. — Остальным членам общины я вынужден был кое-что рассказать, и, коли лестного для тебя в этом рассказе маловато, едва ли в том моя вина.
— Они еще подумают, что их проклятые молитвы привели меня сюда.
— Я это место уважаю и тебе советую, — сказал Пол. Дора подумала, не спросить ли сейчас Пола — верит он в Бога или нет, но решила не спрашивать. Наверняка верит. Вместо этого она сказала:
— Что поделать — прошлого не отменишь. Пол снова вперил в нее свой тяжелый взгляд.
— Можешь оставить при себе свои легкомысленные заверенья. Я бы на твоем месте помалкивал о раскаянии — вот уж на что, по-моему, ты совсем не способна.
Резкий колокольный звон пробежал над водой и ринулся в распахнутое окно. Дора так и подпрыгнула.
— Опять этот колокол! — воскликнула она. — Что это?
— Колокол в монастыре звонит к разным службам. Сейчас он звонит к Laud [7], а по утрам к Prime [8]. Скоро монастырь получит новый колокол, — добавил он.
Оба начали раздеваться.
— О монастырском колоколе есть легенда. Я ее обнаружил в одной из рукописей. Ты, я думаю, это оценишь, — обронил Пол.
— Что за легенда? — спросила Дора.
— Монастырь этот, знаешь ли, заложен очень-очень давно. Здесь с XII века обосновались монахини-бенедиктинки. Теперешний монастырь, ясное дело, англиканский, но он остается бенедиктинским. Где-то веке в XIV, как гласит предание, во всяком случае, до Реформации, у одной из монахинь завелся любовник. По тем временам, осмелюсь заметить, это был не такой уж из ряда вон выходящий случай, но орден этот, видно, имел особенно строгий устав. Кто эта монахиня, было неизвестно, замечен был только раза два молодой человек, когда тот карабкался по стене, и в конце концов он свернул себе шею. Стена — она, кстати говоря, сохранилась — очень высокая.
Настоятельница не раз взывала к согрешившей монахине, дабы та покаялась, но никто не сознавался. Тогда призвали епископа. Епископ, исключительной святости и благодати человек, также потребовал, чтобы грешница на исповеди признала свой грех. Когда же вновь никто не открылся, епископ проклял монастырь. И тогда, как пишет летописец, огромный колокол «птицей вспорхнул с башни и рухнул в озеро».
— О Господи! — вырвалось у Доры.
— Погоди, это еще не конец. Согрешившая монахиня была так потрясена этим зрелищем, что немедля выбежала из монастырских ворот и утопилась в озере.
— Бедняжка! — воскликнула Дора.
— Ты, конечно же, отождествляешь себя с этой безбожницей, — съязвил Пол.
— Ее, верно, силком отдали в монастырь, — сказала Дора. — В ту пору такое случалось.
— Она нарушила свой обет, — сказал Пол.
— Неужели это правда?
— В таких легендах всегда есть доля истины. Упоминания о здешнем знаменитом колоколе встречаются, только вот что с ним случилось — неизвестно. Отлит он был великим мастером из Глостера — Хью Белиэтром, его звали еще Большой Литейщик. Колокол славился своим замечательно чистым тоном и еще тем, что мог ограждать от напастей и злых духов. Был на нем, кстати, и орнамент — сцены из жизни Христовой, что само по себе редкость. Если колокол обнаружат, интерес к нему будет огромный. Может, его и впрямь сбросили в озеро во времена Реформации — либо те, кто громил монастырь, либо — что более вероятно — сами монахини, дабы спасти его. Металл для литья был очень дорог. Кажется, кто-то разок проходился драгой по дну, да ничего не обнаружил. И еще, у колокола было имя — Габриель.
— У него было имя! — воскликнула Дора. — Вот здорово! Но как монахиню жалко. А ее привидение не появлялось в этих местах?
— Об этом упоминаний нет, — ответил Пол, — но есть предание, будто колокол порой звонит со дна озера и тому, кто его услышал, звон предвещает смерть.
Дора вздрогнула. Она все с себя сняла и натягивала через голову рубашку Пола.
— Ты кому-нибудь еще рассказывал эту историю? — спросила она.
— Нет, не рассказывал. Впрочем, постой, вроде бы я рассказывал ее Кэтрин.
Он забрался в постель.
На Дору накатило неприятное чувство. Она пошла к окну, высунулась из него и глянула по сторонам. Луна уже взошла, и озеро лежало как на ладони; не то его шевелил серебристой рябью бриз, не то ночная мошкара над ним мелькала. Тягучий, благоуханный воздух струился в комнату. Теперь Дора более отчетливо видела открывающуюся из окна картину: мрачная громада монастырской стены в изломах света и тьмы; склоненные перед тусклым сияньем округлые макушки деревьев; длинные необычные тени, которые отбрасывали растущие на траве под окнами деревья и кусты. Чуть левее она обнаружила нечто вроде невысокой дамбы, та несколькими арками перехватывала озеро в узкой его части, соединяя ближний берег с монастырской стеной. И тут, обмерев от ужаса, Дора заметила неподвижную темную фигуру у кромки воды.
Сердце у Доры, пока она смотрела вниз, бешено колотилось, она едва не закричала. Но фигура вдруг тронулась с места, и через мгновенье стало ясно, кто это. По берегу озера брел Тоби Гэш. Шел себе, с размаху пиная высокую траву. Даже слышно было, как та шелестит у него под ногами. Не упуская Тоби из виду, Дора слегка отпрянула от окна. Дабы Пол не заметил, что она за кем-то наблюдает, она спросила:
— А что, они должны получить новый колокол?
— Да, — ответил Пол, — для них сейчас отливают теноровый колокол, он предназначен для башни. Может, его привезут до нашего отъезда. Работы у меня тут еще недели на две.
Дора видела, что Тоби повернул назад. Вдруг он вскинул руки и потянулся всем телом. В этот миг он для Доры олицетворял свободу. Смотреть на это было невыносимо, и она отвернулась от окна.
