— А что такое?

— Ты кому-нибудь еще говорил?

— Нет. Не знаю отчего, но я думал держать это в тайне, пока не схожу сюда еще раз.

— Так вот, никому не говори. Пусть это теперь будет наша с тобой тайна, ладно?

Дора, которая не усомнилась ни в рассказе Тоби, ни в том, что это и есть тот самый колокол, чувствовала себя как человек, которому привалила великая сила, а он пока не знает, на что ее употребить. Она вцепилась в эту находку, как арабский мальчуган в папирус. Что это — она не знала, но была полна решимости продать задорого.

— Хорошо, — сказал Тоби, явно обрадовавшись. — Никому ни слова. Очень все странно, правда? Не знаю даже, что это раньше меня не так забрало… Поначалу я не был уверен, а потом всякое другое сбило с толку… В любом случае я мог и ошибиться. А вас, я смотрю, это сильно взволновало.

— Не ошибаешься ты, я уверена.

И Дора рассказала ему предание, которое слышала от Пола и которое так сильно захватило ее воображении, — о грешной монахине и епископском проклятии.

К концу рассказа Тоби пришел в такое же возбуждение, как и она сама.

— Но такого не могло быть на самом деле, — сказал он.

— Конечно. Но Пол говорил, что в этих старых преданиях всегда есть доля правды. Может, колокол каким-то образом очутился в озере и теперь так там и лежит, — Дора показала на гладкую поверхность воды. — Если это средневековый колокол, он имеет огромное значение для искусства, истории, ну и вообще. Не могли бы мы его вытащить?

— Мы — вы имеете в виду вы и я? — изумился Тоби. — Ну, нет… Это такая громадина — невесть какая тяжесть! И потом, его засосало в тину.

— Ты же говорил, что засосало лишь наполовину. Ты же инженер! А если бы мы соорудили блок или что-нибудь в этом роде?

— Блок-то мы могли бы соорудить, только у нас нет двигателя. Впрочем, можно было бы использовать трактор. Но что вы хотите делать?

— Пока не знаю. — Дора обхватила щеки ладонями, глаза ее сияли. — Удивить всех. Сотворить чудо. Говорил же Джеймс, что не минул еще век чудес.

Тоби, похоже, колебался.

— Если это так важно, может, надо сказать остальным…

— Они и так скоро узнают. Ничего дурного мы не сделаем. Но это будет такой потрясающий сюрприз. Думаю — ой, не знаю… мы могли бы как-нибудь подменить новый колокол старым, знаешь, когда на следующей неделе новый колокол привезут, они собираются держать его под покрывалом, а потом снять его в воротах монастыря. Ты только подумай, какая будет сенсация, когда под покрывалом обнаружится средневековый колокол! Вот было бы дивно! Это же истинное чудо — после такого люди паломничество совершают.

— Но это же будет просто фокус. И потом, колокол можно разбить или повредить. И в любом случае это потребует столько труда.

— Без труда не выудишь и рыбку из пруда — думаю, это про нас с тобой сказано. Мне бы хотелось всех немного растормошить. Они бы получили колоссальный сюрприз, и затем, они были бы так рады колоколу, он был бы все равно что нежданный подарок. Представляешь?

— А это не будет, как бы это сказать, бестактным?

— Если что-то в достаточной мерс фантастично и в достаточной мере чудесно — бестактным оно быть не может. В конце концов, это подняло бы всем настроение. Мне-то точно бы подняло! Ну что, рискнешь?

Тоби рассмеялся.

— Идея, конечно, потрясающая. Но уверен, нам ее не осилить.

— Да с инженером в придачу я что угодно сделаю.

И действительно, у нее было такое чувство, когда она стояла тут в лунном свете и глядела на тихую воду, будто одним только усилием воли она может поднять громадный колокол. В конце концов, пусть на свой манер, по-своему, но она будет бороться. В этой святой общине она будет играть роль ведьмы.

— Главное требование праведной жизни, — говорил Майкл, — это иметь некоторое представление о мере своих способностей. Нужно достаточно знать себя, дабы знать, что тебя ждет. Нужно тщательно обдумывать, на что лучше обратить свои силы.

Было воскресенье, и настал черед Майклу читать проповедь. Хотя мысль о проповеди в такое-то время была ему отвратительна, он сурово принудил себя к исполнению обязанности, сочтя за лучшее твердо, насколько это возможно, держаться нормального хода жизни. Говорил он свободно, заранее продумав все, что хотел сказать, и произнося это теперь без заминок, не заглядывая в записи. Теперешнюю свою роль он находил крайне нелепой, но в словах недостатка не испытывал. Он стоял на возвышении, посматривая на свою крохотную паству. Картина была привычная. Отец Боб сидел, как обычно, в первом ряду, скрестив на груди руки, и пожирал Майкла своими глазами навыкате. Марк Стрэффорд, двусмысленно прищурившись, сидел во втором ряду с женой и Кэтрин. Питер Топглас сидел в третьем ряду, усердно протирая очки шелковым носовым платком. Время от времени он поднимал их на свет и, не удовлетворенный результатом, снова начинал тереть. Он всегда нервничал, когда говорил Майкл. Рядом с ним сидел Пэтчуэй, обычно являвшийся послушать Майкла, он снял шляпу, обнажив лысину, которая, хоть и редко бывала непокрытой, все же умудрилась загореть. Пола с Дорой не было, они отправились на прогулку, распаленные, явно в разгаре ссоры. Тоби сидел сзади, так низко опустив голову, что Майклу виден был пушок у него на шее.

Теперь-то Майкл знал — когда знание это слишком запоздало, чтобы от него был прок, — что, повидавшись с Тоби, он совершил великую ошибку. Встреча, пожатие рук имели такую силу и очарование, которых он не предвидел, вернее, не смел предвидеть и которые теперь, вкупе с предшествующим случаем обретали значение и наступательный темп целой истории. Тут уже было развитие, а теперь — и ожидание. Майкл знал, что должен был иначе побеседовать с Тоби, и в то же время, оставаясь самим собой, не смог бы этого сделать; тем более он должен был написать Тоби письмо, а еще лучше — вообще ничего не предпринимать, и пусть бы мальчик думал о нем все, что ему заблагорассудится. Теперь-то он готов был оценить, сколь нуждался он сам в этом разговоре, чтобы попробовать как-то восстановить у Тоби представление о нем, так грубо поколебленное тем, что случилось.

Беда в том, как видел теперь Майкл, что он замахнулся на поступок, который по праву принадлежит лучшему, чем он, человеку, хотя — по жесткости парадокса — человек лучше его не мог бы оказаться в ситуации, которая требует такого поступка. Можно было бы провести встречу с Тоби совершенно бесстрастно и тем напрочь покончить с этим делом — только для Майкла это было невозможно. Он вспомнил свои молитвы и то, как он воспринял все это как испытание своей веры. И правда, человек большой веры мог не страшиться поступать смело — только Майкл был не тем человеком. Что ему не удалось сделать — так это точно рассчитать свои силы, свой собственный духовный уровень, и из последующих-то размышлений на сей счет он и почерпнул, с явной горечью, тему для проповеди. Поступок должно совершать пусть не такой высокий, зато соответствующий твоим силам и возможностям, а не превышающий их и потому невыполнимый.

Майкл понимал, что переоценивать значимость происходящего само по себе опасно. Он тосковал по чьему-нибудь ясному, здравому уму, что признал бы действия его прискорбными, но хотя бы не приведшими к сокрушительным последствиям. Он довольно-таки малодушно ощущал, что, будь у него некий приземленный, пусть даже циничный, наперсник, он бы помог ему ослабить ту власть, которую имела над ним ситуация, представив ее в более ординарных и менее драматических пропорциях. Но наперсника не предвиделось, и он оставался при своих неотступных и печальных мыслях об одном последствии, которое повлек за собой его поступок. Он окончательно нарушил душевный покой Тоби. Он отвратил мальчика от открытой, жизнерадостной, сосредоточенной на труде молодости и поверг его в нечто тревожное, тайное, непонятное. Перемена в Тоби казалась Майклу столь разительной, что он только диву давался, что никто ее, похоже, не заметил.