Тоби лежал тихо. Теперь он был на спине, а лицо Ника нависало над ним. В таком положении они и отдыхали, оба тяжело дыша. Ник глянул на него сверху и улыбнулся.

— Бедное дитя, — сказал он, — мне больно делать это, уж поверь мне, больно. Но я создан быть бичом для некоторых людей. Тебе не понять. Но я надеюсь, что ты хотя бы уловил суть моей проповеди. Сейчас ты встаешь, приводишь свою одежду в порядок и идешь как пай-мальчик со своей исповедью к единственному доступному святому, к единственному доступному человеку — Джеймсу Тейперу Пейсу. Ну-ка, встал…

Ник поднялся, и Тоби, пошатываясь, встал на ноги, отряхнул одежду. Ошеломленный, испуганный, глядел он на Ника.

— Хотел бы поздравить тебя с прямодушием нрава, — сказал Ник. — Только дело-то в том, что выбора у тебя маловато. Если до завтра ты не переговоришь с Джеймсом и все ему не расскажешь, я сочту своим долгом сделать заявление. А по счастливому закону природы никто, как бы ни желал он себя унизить, рассказывая о себе, никогда не обрисует себя в таком черном свете, как это сделает беспристрастный и не расположенный к тебе наблюдатель. Еще одна из прелестей исповеди. Felix culpa! Felix, Тоби! Теперь иди. И не позволяй, чтобы гнев на меня помешал тебе понять: то, что я говорю, — справедливо. Иди же, иди…

Ник отодвинул стол от двери и отворил ее. Какое-то мгновение Тоби стоял, заслонив лицо рукой. Ник подтолкнул его в спину. Тоби наклонился вперед, словно собираясь упасть, и кинулся в ночь.

Дождь шел по-прежнему, но ветер стих. Тихий шелест мелкого дождика делал ночь еще темнее и заглушал все прочие звуки. Было начало четвертого.

Дора стояла в амбаре одна, близко от колокола. Она то и знай протягивала руку и касалась его — для компании да и убедиться, что он по-прежнему здесь. До этого при свете электрического фонарика Тоби она постаралась мылом, водой и острым ножом отчистить колокол. Ей удалось отвоевать у него гору тины и песка, но множество странных наростов, попрежнему цепко державшихся за его поверхность, были твердыми, как металл. Последние полчаса Доре ничего не оставалось, как ждать. Она пришла задолго до двух, так как из страха, что Пол ее задержит, вообще не ложилась. Пол и так вскоре узнает, что был к ней несправедлив. Она нашла в доме укромный уголок, поклевала носом, сидя на стуле, и потом прошла под дождем к амбару.

Сначала она была совершенно уверена, что Тоби придет. Пусть она и не сумела связаться с ним в течение дня, он-то должен знать, когда и куда приходить; и по крайней мере у них была договоренность, что он захватит с собой в амбар вторую железную тележку. Когда к половине третьего он не пришел, Дора вообразила, что, может, у него возникли какие-нибудь трудности при вывозе тележки со двора, и отправилась посмотреть, в чем дело. Конный двор был пуст, тележка стояла на своем месте, но Дора с тревогой заметила, что в доме горят два окна: одно в ее с Полом комнате, а другое — в комнате, которую угадать она не могла, не то у Джеймса, а может, и у Майкла. Не тронув тележки, Дора поспешила обратно к амбару, уверенная, что теперь-то застанет там Тоби, но его там не было.

На Доре был плащ с шарфом, но все равно она промокла насквозь. Ноги в туфельках были холодные, грязные; с подола платья, которое, сковывая движения, противно липло к коленям, стекала вода. Дрожа, стояла она в амбаре, напуганная темнотой, плотной завесой дождя, трепещущая от близости колокола, и все яснее чувствовала, что Тоби не придет. Может, сходить за ним в сторожку?

Дора не исключала, что Ноэль Спенс мог вполне вообразить, что письмо, которое она обронила, предназначается ему, да и содержанием своим оно прекрасно поддерживало эту иллюзию. Поэтому весьма вероятно, что Ноэль около двух объявится у сторожки, и мысль эта удерживала Дору от того, чтобы пойти туда раньше и поискать Тоби. Но теперь-то Ноэль уж наверняка притомился от ожидания и отправился спать. Так что можно преспокойно идти к сторожке, в любом случае это лучше, чем, продрогнув до мозга костей, слоняться по амбару, пугаясь собственной тени. Дора двинулась по тропинке.

Луну скрывали тучи, а тропинка была запущенная, заросшая, но Дора теперь знала ее как свои пять пальцев, да ей и безразлично было, что вереск и куманика царапают ноги. Чувствовала только теплую кровь на лодыжках. Выйдя из лесу, она не пошла вокруг дома, к переправе, а повернула к дамбе.

Два окна по-прежнему горели, и, глянув вперед, через озеро, она увидела, что и в сторожке горит огонь. Это ее чрезвычайно встревожило.

Дора побежала — сначала вдоль монастырской стены, потом наискосок от нее, по траве, к сторожке. Приблизившись к ней, Дора перешла на шаг и, сторонясь хрусткого гравия на дороге, начала осторожно подходить, тихо ступая промокшими ногами по сырой траве. Она увидела, что свет горит в гостиной. А у Тоби в комнате света нет. Она осторожно подкралась к окну. Это было современное створчатое окно, застекленное небольшими освинцованными квадратиками стекла, оно было приоткрыто. Дора слышала приглушенный шум голосов. Она встала на четвереньки и поползла к окну, пока не очутилась почти под ним. Голоса теперь слышались более отчетливо — вместе со звоном стаканов.

— Трудно сказать, в шутку они это задумали или как, — говорил Ник. На слух он был пьян. — Разве таких людей угадаешь…

— Извините, мистер Фоли, но я все-таки не понимаю, — сказал другой голос.

Уж на что Дора продрогла, и все равно похолодела от ужаса. Голос был Ноэля. Забыв про осторожность, Дора подняла голову на уровень подоконника. Ноэль с Ником сидели за столом с бутылкой виски посередине. Больше в комнате никого не было. Ошарашенная и испуганная, Дора плюхнулась вниз, на подушку из мокрой травы.

— Понимаете, — продолжал Ноэль, — в техническом отношении история так замечательна, что было бы жаль хоть что-то в ней исказить. Да и вообще я всегда предпочитаю понять, что к чему. Даже у нас, газетчиков, есть свои нравственные нормы, мистер Фоли. Благодарю вас, совсем капельку.

— Все, что мог, я рассказал, — сказал Ник. — А понять, что к чему — да неужто кто-нибудь понимает, что к чему? Все, что вы можете, — это изложить некоторые факты, большего я вам и не предлагаю. Что произойдет завтра — никому не известно. Все, что могу обещать вам, так это представление. Надеюсь, фотоаппарат с вами?

— Извините, что продолжаю надоедать вам, — говорил Ноэль ровным терпеливым голосом человека трезвого, разговаривающего с пьяным, — и я знаю, что вы, должно быть, страшно устали, но не пробежимся ли мы еще разок от начала до конца? Я хотел бы проверить свои записи. Так вы говорите, что два члена общины, кто именно — вы не открываете, обнаружили старый колокол, когда-то давно принадлежавший монастырю. И эти двое затевают то, что вы называете чудом, — подмену нового колокола старым. Но чего они хотят этим добиться? В конце концов, это ведь Англия, а не Южная Италия. Это больше походит на розыгрыш.

— Кто знает, чего они хотят добиться? — сказал Ник. — Уверен, они и сами не знают. Может, огласки. Я же говорил вам, община обращалась за финансовой помощью. А если нам кажется, что это похоже на безумие, не более это безумно, чем верить, будто Иисус Христос был Богом и что он умер во искупление наших грехов.

— Не могу согласиться, — сказал Ноэль. — Вера — дело в высшей степени избирательное. И люди будут верить, те самые люди, которые во всем остальном будут сообразовываться со здравым смыслом. Но, оставим это, продолжим нашу историю. Так вы говорите, план этот теперь не осуществится?

— К несчастью, нет, — сказал Ник. — План был красивый, но у одного из участников сдали нервы.

— Как вы могли догадаться, у меня нет симпатии к такого рода компаниям. Не думаю, что эти люди сознательные лицемеры, они просто рождены быть шарлатанами malgre' eux [58]. Уверен, в этой чокнутой общине есть и свои распри, и свои мании, и я ничего не имею против того, чтобы сделать о ней репортаж без комментариев. Коли уж люди хотят перестать быть обыкновенными полезными членами общества и тащат свои неврозы в какую-то глухомань, чтобы поиметь то, что они воображают духовным опытом, к ним, уверен, надо проявлять терпимость, только, убей меня, не пойму, почему надо выказывать им почтение. Но, как я сказал, я хочу сделать репортаж, а не злословить. Что меня интересует, если вы позволите спросить об этом — не для печати, — что вас побуждает рассказывать мне все это? Да, спасибо. И себе тоже подлейте.