… А что если вернуться недели на три назад, попробовать самому возглавить восстание, навести порядок, организовать оборону, нет глупость, как Эльсинора сказала, посадят на престол нового хана по имени Эрнст, и покойный десятник Нарбай сказал, ступай, может, тебя ханом сделают, будто сговорились, а может быть, есть в этом какая-то логика, какая к дьяволу логика, повернуть историю вспять, это тебе не муравьиная дорожка, поставил поперек кирпич, и нарушилась система, черта с два, вот опять побежали как прежде и не в обход, а прямо через преграду, и потом сколько людей перебили, одних повешенных рабов вон сотни, что они, все снова воскреснут, что ли, ерунда все это, чушь дикая, у истории нет обратно хода, тогда что есть, вилка, обходный вариант?..

— Ничего нет, — сам того не замечая, забормотал он вслух. — Никаких обходных вариантов, никаких вилок. И нечего переоценивать свои силы. Самое многое, на что ты способен, — это вызвать небольшие отклонения в ту или иную сторону. А конечный результат все равно тот же. Как от брошенного в реку камешка: всплеск, круги — и опять все по-старому.

Симмонс в сердцах пихнул ногой злополучный обломок кирпича. «Нравится тебе это или нет, но ты снова потерпел фиаско, старина, — сказал он себе. — И глупо затевать третью попытку. Остается одно: возвратиться к Эльсиноре».

Он опустил руку за пазуху и замер, пораженный: времятрон исчез.

Сайд еще раз глянул на монету и решительно отмел наваждение:

— Показалось. Мало ли кто на кого похож?

Вскинул на плечо секиру и зашагал взад-вперед по мраморным плитам. Стук подкованных сапог гулко отдавался под сводами куполов: десять шагов туда, десять обратно. И вдруг замер. Сайд нагнулся и подобрал завалившуюся в щель между плитами диковинную вещицу. Живи Сайд в двадцатом или хотя бы в девятнадцатом веке, он бы принял ее за карманные часы. Но Сайд жил в Хиве в начале восемнадцатого и поэтому лишь изумленно всхрапнул, разглядывая незнакомый предмет. Кружочки, с какими-то знаками, насечками. Головка сверху. Грязным, обломанным ногтем Сайд подцепил одну из насечек. Кружок плавно повернулся вокруг оси.

— Ха! — обрадованно выдохнул стражник. — Крутится! А ну теперь?

Он тронул большим пальцем выступ. Выступ мягко спружинил. Сайд нажал посильнее. Раздался негромкий щелчок…

Амат-юзбаши неслышно подкрался к охраннику а уже занес было лапу, чтобы трахнуть его по дурной башке за нерадивость, как вдруг что-то сухо, негромко треснуло и Сайд исчез. Амат-юзбаши испуганно отпрянул, роняя с головы мохнатую чугурму. На том месте, где только что сутулился над собственной ладонью плешивый Сайд, одиноко и дико торчала секира. Вытаращив глаза, Амат словно завороженный наблюдал, как она медленно клонится в его стооону. Не в силах пошевелить пальцем, он зажмурил глаза, секира больно трахнула его плашмя по бритой башке. Юзбаши взвизгнул и повалился навзничь.

Первым его ощущением был панический ужас, промчался по извилинам мозга бешено завывающим вихрем, кружа и расшвыривая клочья здравого смысла. Замер, словно канул в густеющие сумерки безысходности, и в мертвой тишине с каким-то злобным торжеством загремел угрожающе размеренный набат колоколов беспросветного отчаянья. Реальность, еще минуту назад подвластная его воле, казалось, мягко привстала на могучих лапах и хищно оскалилась.

Усилием воли Симмонс подавил рвущийся из глотки крик. «Спокойно, — прошептал он, — возьми себя в руки. Думай. Думай. Нет безвыходных положений. Главное, не поддавайся панике».

…Несколько минут спустя он уже быстро шагал по улице, шаря взглядом по пыльной, заваленной обломками мостовой, хотя и был почти уверен, что обронил времятрон не здесь, а где-то возле ворот, при разговоре с плешивым Саидом.

Ворота были по-прежнему распахнуты настежь, и ол еще издали увидел распростертое на мраморных плитах неподвижное тело.

— Этого еще не хватало! — пробормотал Симмонс, ускоряя шаг. — Сайд! Эй, Сайд! Фу ты черт, да это не он.

Он склонился над юзбаши и бесцеремонно рванул его за бороду. Амат застонал, открыл глаза и сел, держась за голову руками.

— Где Сайд? — спросил Симмонс, не давая опомниться.

— Проклятый плешивый! — плаксиво заскулил сотник. — Попадись он только мне, сын осла, с живого шкуру сдеру!

— Где Сайд? — нетерпеливо повторил Симмонс.

— А я откуда знаю? — Амат поднялся, охая и испуганно озираясь. — Стоял вот здесь, что-то перед носом вертел. А потом — хырст! — и пропал. Как в землю провалился. Шайтан его утащил, что ли? Тащил бы с секирой вместе. А то прямо на голову мне уронил, скотина!

У Симмонса подогнулись колени. Он повернулся спиной к продолжавшему причитать Амату и, машинально переставляя ноги и не замечая ничего вокруг, побрел обратно в город.

Очнувшись поздно ночью в мрачной, озаренной боязливым огоньком чирака худжре караван-сарая, он о трудом восстановил в памяти отрывочные, бессвязные эпизоды второй половины дня.

…Он стоит, прислонившись спиной к стене какой-то мазанки, а мимо ленивым галопом скачет отряд нукеров. Глухо ударяют в пыльную моетовую конские копыта. Покачиваются пики с насаженными на них головами мятежных рабов. Перепачканные запекшейся кровью лица облепили зеленые трупные мухи. Приступ тошнэты сгибает Снммонса пополам. Он отворачивается в сторону и закрывает глаза. В уши рвется хохот нукеров.

— Смотрите, йигиты, как вон тот в халате кланяется!

— Полную мотню напустил небось!

— Стыдливый, смотри-ка! Морду воротит!

— Ткни пикой в зад, сразу выпрямится!

Мучительное желание выхватить бластер и полосануть по хохочущим рожам, жгучие спазмы в желудке и горле, мучительное ощущение бессилия и обреченности…

…Хауз, окруженный невысокими городскими постройками. В зеркальной поверхности водоема отражаются кроны прибрежных талов и карагачей, поблескивающие майоликой купола и минареты мечетей. Девочка лет шести в латаном-перелатаном платьице и перехваченных у щиколоток штанишках, встав на колени, лакает воду, ритмично быстрыми движениями подбрасывая ее ладошкой ко рту. Чуть поодаль два огромных волкодава с обрубленными ушами и хвостами рыча волокут иэ хауза обезглавленный человеческий труп.

— Не пей! — кричит Симмонс девочке. — Не смей пить, слышишь?

Девчушка поднимает голову, испуганно глядит на Симмонса, и по ее лицу скатываются крупные капли не то слез, не то зеленоватой стоячей воды…

Медленно, со скрипом и скрежетом отворяется обитая железными гвоздями дверь в стене минарета. Выпуклые шляпки гвоздей, словно всосавшиеся в массивные карагачевые доски грибы, образуют замысловатый узор: дуги, полуокружия, спирали. На площади перед минаретом нестройной толпой сгрудились нукеры. Молчат, дышат хрипло, с присвистом, как во сне. В звенящей полуденной тишине слышно только карканье ворон да исступленно визгливый клекот коршунов.

Из темноты дверного проема показывается чья-то рука с обрывком грязно-белой материи.

— Аман…[17] — голос звучит негромко, отрешенно, словно говорящему все равно, услышат его или нет. — Аман… Аман…

— Выходи по одному! — бешено кричит юзбаши, будто сорвавшись с цепи. — По одному, собаки!

Возбуждение сотника передается нукерам. Они хватаются за оружие, размахивают над головами кривыми саблями, секирами, копьями. Яростные вопли оглашают площадь. С виселиц, лениво взмахивая крыльями, поднимаются стаи стервятников.

С каким-то непонятным равнодушием Симмонс наблюдает за выходящими из минарета. Рабы еле держатся на ногах от истощения. Это уже не люди, а какие-то кошмарные пародии на людей, словно сошедшие с гравюр Дорэ. На изможденных лицах застыло одинаковое выражение безразличия и тупой покорности.

Глядя на них, затихают даже озверевшие было нукеры. Зрелище действительно страшное. Вот один на выдержал: подогнулись колени, и человек с глухим стуком упал на четвереньки. Остальные идут мимо. Равнодушно, будто не замечая. Неужели бросят?