Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.

Арбуз. Мишка Арбуз.

Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг…

Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.

А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про «Волю народа», про «поезд смерти» и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.

Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи…

Черт знает что!

Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?

Все равно он сидит в «Крестах» и ничего не может поделать.

Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит — какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.

Ну, а Лиза — она тоже могла бы попытаться, но…

Роман усмехнулся.

Да, только он сам может спасти Арбуза.

Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра — неизвестно.

Плохо дело.

Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:

— Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?

— Да какая там пресс-хата! — Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. — Пресс-хата — это мелочь. Есть дела и посерьезнее.

Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.

— Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.

— Пособить тут будет трудно, — Роман снова вздохнул, — хотя… Ладно, слушай.

— Подожди, — сказал Лысый, — сейчас чайник поставлю.

Он нашарил в темноте розетку, и через несколько секунд из чайника послышался легкий шум вскипающих на нагревательном элементе пузырьков.

Лысый уселся на место, закурил и сказал:

— Ну давай, рассказывай.

— Значит, так, — Роман помолчал, — помнишь, я тебе говорил вчера, что Арбуз сидит под воровской стражей?

— Ну, это я и без тебя знаю.

— Хорошо. И еще я сказал, что, кроме меня, его вытащить некому.

— Сказал. Было дело, — Лысый потрогал чайник. — Холодный еще…

— Да. А главное здесь то, что Арбуз — мой лучший друг. С самой школы, с первого класса. Мне сейчас тридцать семь, и получается, что мы дружим уже тридцать лет.

— И что, ни разу не погрызлись? — иронически поинтересовался Лысый.

— Конечно, грызлись, и не раз. И до мордобоя дело доходило. Но если друзья и подерутся, то дружба от этого только крепче становится.

— Это точно, — подтвердил Лысый, — из бывших врагов всегда хорошие друзья получаются. Вот, например, враждовали мы с татарами триста лет, а кто теперь с нами дружит лучше всех — хохлы или беларусы эти долбаные, которые по всему вроде как братья нам? Хрена лысого!

Лысый усмехнулся.

— Татары — вот кто. Или взять Европу. Кто лучше всех к нам относится? Немцы! Бывшие фашисты, с которыми у нас уж такая ненависть была, что дальше ехать некуда — натуральная война. Враги! А теперь — лучшие друзья. Да-аа… Извини, что перебил. Так что там Арбуз?

Чайник закипел, и Лысый выдернул шнур из розетки.

— А что Арбуз… — Роман был несколько удивлен оригинальными рассуждениями Лысого. — Сидит Арбуз. Так вот, по тому, насчет чего на него катят, только я один могу дать полные объяснения. И тогда все обвинения с него снимут, и будет ему снова полное уважение и почет. А я тут сижу, как дурак, и фарш в пресс-хате наблюдаю…

— Точно говоришь? — Лысый достал откуда-то свечку и, накапав воском на стол, утвердил ее в стоячем положении. — Отвечаешь?

— Отвечаю, — Роман уверенно кивнул. — Уж так отвечаю, что и не знаю как. Жизнью отвечаю — этого хватит?

— Этого — точно хватит. — Лысый налил в кружки чаю. — Давай-ка чайку тресни. Горяченько го.

— Спасибо, — ответил Роман и взял со стола кружку. — Так что — сам видишь, какое тут дело…

— Вижу, — согласился Лысый, — вижу и понимаю. И верю тебе, между прочим. А моя вера тоже кое-чего стоит. В общем… Ты особо не дергайся, утро вечера мудренее. Кстати, когда там сходняк-то будет?

— В воскресенье, — ответил Роман. — А ты что — сам не знаешь?

— Ну… Я знаю, просто решил проверить — а вдруг забыл? Всякое бывает…

Роман понял, что Лысый проверяет его, и усмехнулся.

— Это так ты мне веришь? — спросил он.

— Неважно, — туманно ответил Лысый, дуя на чай. — Сегодня четверг, значит, через два дня на третий. Я, Роман, тоже ведь человек не последний, так что когда увидишь своего Арбуза, передай ему привет от Лысого и напомни, что с него ящик коньяка, проспорил он мне. Правда, меня на следующий день повязали, так что он не успел выставить проигрыш, но я помню и ему тоже напоминаю. На всякий случай.

— А на чем проспорил?

Лысый улыбнулся:

— А ты его сам спроси. Он тебе расскажет.

— Спрошу. Да вот только если я его не вытащу, то, может, и спрашивать не у кого будет.

— Я же сказал тебе: не суетись! Вечно у вас, у артистов, все с разбегу да с наскоку… Для Арбуза я кое-что все-таки могу сделать. Завтра отправлю обществу маляву, чтобы повременили с Арбузом разбираться, потому что есть, мол, важный свидетель, а без него — без тебя, стало быть, — никак правды не найти будет. Ну а там уж как выйдет.

— Хорошо бы, — вздохнул Роман, — но ведь я еще не знаю, что будет со мной.

— Это точно, — кивнул Лысый. — Ну, да утро вечера мудренее.

— Да, ты говорил…

— И сейчас говорю.

Лысый вдруг изменился в лице, затем болезненно сморщился и схватился за сердце. Выронив кружку, он облился горячим чаем, но будто и не заметил этого.

— Эй, ты что? — шепотом воскликнул Роман.

— Ливер прихватило, — прохрипел Лысый.

Он откинулся на спинку стула и сильно побледнел.

Это было видно даже в неверном свете свечи.

Роман растерялся, но в следующую секунду сообразил, что нужно делать, и, вскочив, заколотил кулаком в дверь.

— Эй, Тарасыч, давай сюда! — закричал он.

Койки заскрипели, и в камере раздались голоса:

— Чего шумишь!

— Что такое?

В коридоре послышались шаги, затем недовольный голос Тарасыча произнес:

— Что там у вас?

— Включай свет, Лысому плохо! — ответил Роман.

— Вечно вам всем то плохо, то тесно, то на горшочек… — пробормотал Тарасыч, и в камере вспыхнул свет.

Лысый, держась обеими руками за грудь, медленно сползал со стула.

— Печет, ой, как печет… — просипел он, — будто кочергу в грудь всунули…

Его подхватили и осторожно уложили на койку.

Заскрежетал замок, и на пороге показался заспанный Тарасыч.

Взглянув на Лысого опытным взглядом, он уверенно сказал:

— Так. Значит, Лысый кони двигать собрался.

— Ты чо гонишь, мусор? — возмутился один из братков.

— Я тебе не мусор, — спокойно ответил Тарасыч. — Мусора за вами по городу бегают, а у меня другое дело — за вами следить да сопли подтирать. Вот будет на моем месте молодой да борзой, посмотрю, как ты запоешь тогда.

Он нагнулся к Лысому, который, прерывисто дыша, лежал на койке с закрытыми глазами, и укоризненно произнес:

— Говорил я тебе, дураку старому, — завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?

— Укатали сивку крутые горки, — еле слышно прошептал Лысый. — Похоже, на этот раз мне…

Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.