Я тут же известил о нашем решении Цзинь-чэня.

— Между моим батюшкой и вами, господин, — сказал я ему, — отношения столь тесные, что и между реками Вэй и Ян. Некогда вы имели намерение взять Цин-цзюнь в жены своему сыну, и вот вам наше согласие. Однако обстоятельства сейчас таковы, что мы с супругой не можем ждать, пока она достигнет надлежащего возраста, так как отбываем в Сишань. Прошу вас переговорить с моими родителями и взять мою дочь к себе в дом в качестве жены-подростка[92].

Ван Цзинь-чэнь обрадовался.

— С радостью принимаю ваше решение,— сказал он.

Попечение о сыне я доверил своему доброму приятелю Ся И-шаню, который взял его в лавку, чтобы он приучался к торговле. Едва наши приготовления были завершены, прибыла лодка от Хуа. Это было как раз двадцать пятого дня двенадцатого месяца в год под циклическим знаком гэн-шэнь[93]. Юнь сказала:

— Если мы сейчас выйдем за ворота, боюсь, не избежать нам насмешек соседей, к тому же найдутся люди, вроде того шансийца, и просто не дадут нам сесть в лодку. Ехать надо завтра утром, в пятую стражу, когда все еще спят.

Я спросил:

— А сможешь ли ты, больная, подняться так рано?

— Смерть ли, жизнь ли, все в руках судьбы, — ответила Юнь. — Что будет — то будет.

Я сообщил отцу о своем решении. И он его одобрил. В ту же ночь я взял коромысло и тайком перенес часть вещей в лодку. Сыну я велел лечь пораньше. Цин-цзюнь плакала подле матери. Юнь, как могла, утешала ее:

— Судьба неблагосклонна ко мне, к тому же я была несдержанна в своих чувствах. Потому и очутились мы в столь бедственном положении. Мое счастье еще, что твой отец так привязан ко мне, тебе нечего за меня беспокоиться. Через два-три года дела наши непременно уладятся и вся семья вновь соединится. Когда ты войдешь в новый дом, постарайся быть хорошей невесткой, не будь похожа на меня. Я знаю, что твоя свекровь и свекор рады взять тебя в жены своему сыну, они будут добры к тебе. Все, что остается в наших корзинах и сундуках, — твое, возьми эти вещи с собой. Младший брат еще мал годами, и лучше, чтобы он пока ничего не знал. Перед отъездом мы скажем ему, что я еду к лекарю и вернусь через несколько дней. Лишь когда наша лодка будет далёко, скажи ему всю правду и попроси деда присмотреть за ним.

Сопровождать нас вызвалась одна пожилая женщина, та самая, которая некогда сдала нам свой летний дом, о чем я писал уже в первой тетради своих записок. Она сидела рядом с нами и, пока шел этот разговор, вытирала безостановочно льющиеся слезы. Перед пятой стражей мы разогрели чжоу. С немалым усилием сделав веселое лицо, Юнь пошутила:

— Прежде мы ели чжоу перед встречей, теперь вот едим перед расставанием. Если захочешь сочинить рассказ, то заголовок уже есть — «Записки о том, как ели чжоу».

Услыхав шум, проснулся Фын-сэнь.

— Что ты делаешь, мама? — невнятно пробормотал он.

Юнь ответила ему:

— Я собираюсь ехать к лекарю.

— Почему так рано?

— Нам предстоит далекий путь. Ты останешься дома с сестрой, постарайся не надоедать бабушке и деду. Я уеду из дому вместе с папой и вернусь через несколько дней.

В это время, возвещая рассвет, трижды прокричал петух. Обливаясь слезами и поддерживаемая нашей сопроводительницей, Юнь хотела уже было выйти через заднюю дверь, как вдруг Фын-сэнь поднял громкий плач.

— Я знаю, мама никогда не вернется назад, — кричал он.

Цин-цзюнь поспешно прикрыла ему рот рукой, чтоб он не разбудил домашних, а потом постаралась утешить его. Мне казалось, будто рвется некая пуповина, соединяющая меня с сыном. Я не в состоянии был говорить, только просил его не кричать. Цин-цзюнь затворила за нами дверь. Юнь не успела сделать и десяти шагов, как силы оставили ее. Я потащил ее на спине, а сопровождавшая нас женщина несла перед нами фонарь. Когда мы подходили к лодке, нас остановили сторожа. К счастью, наша спутница догадалась сказать им, что Юнь — ее заболевшая дочь, а я — зять. Лодочники услышали шум, поспешили к нам навстречу и помогли перебраться в лодку. Юнь захлебнулась слезами. Дурные предчувствия не обманули её: она в самом деле никогда больше не увиделась с сыном.

Господин Хуа носил имя Да-чэн, жил он в У си[94], что на дунгаоских горах. Его дом был как раз обращен к горам. Человек он трудолюбивый, притом чрезвычайно простой и честный. В полдень мы уже добрались до места. Госпожа Хуа ждала нас у ворот. Завидев издали приближающуюся лодку, она в сопровождении двух своих маленьких дочек подошла к берегу.

Обе женщины были рады встрече. Юнь с помощью подруги выбралась из лодки. Нам был оказан самый теплый прием. Со всей округи собрались дети и женщины. Они шумной толпой ввалились в дом поглядеть на Юнь. Одни спрашивали о новостях, другие просто выражали свое расположение или хотели познакомиться. Весь дом шумел и галдел. Видя этот переполох, Юнь сказала госпоже Хуа:

— Я чувствую себя как тот рыбак, который попал к Персиковому источнику[95].

Хуа ответила:

— Не шутите так, сестрица. Конечно, наш деревенский люд мало что видел на свете и многое ему в диковинку.

В доме наших гостеприимных хозяев мы прожили в полном согласии вплоть до нового года, т. е. прошло не более двух шестидневок со дня нашего приезда. Наступил пятнадцатый день первой луны — праздник фонарей[96]. Юнь немного окрепла и могла самостоятельно сделать несколько шагов. В ту ночь мы отправились посмотреть представление с фонарями и шествие дракона, которое устраивалось на большом молотильном току. Я заметил, что настроение и состояние Юнь постепенно приходят в норму. На душе у меня стало спокойно, и я уже начинал обдумывать всевозможные планы.

— Не можем же мы здесь жить вечно, — сказал я ей однажды. — Но, честно говоря, у нас нет денег, чтобы мы могли куда-нибудь двинуться. Что же нам делать?

Юнь ответила:

— Помнится мне, что супруг твоей сестры, господин Фань Хуэй-лай, что ныне служит начальником цзин-цзянской соляной управы, лет десять назад одолжил у нас десять золотых монет. Тогда нужной суммы не оказалось и мне пришлось продать мою драгоценную заколку.

— Да, верно, я совсем забыл об этом.

— Так вот, я слышала, что отсюда недалеко до Цзинцзяна, так почему бы тебе туда не съездить?

Я последовал ее совету и в шестнадцатый день первой луны года синь-ю[97] отправился в путь. Было тепло, так что в вельветовом халате и короткой безрукавке из саржи я чувствовал себя вполне сносно. Ночевал я на постоялом дворе в Сишане, где попросил на ночь одеяло, а на следующее утро нанял лодку. Поездка оказалась нелегкой. Непрерывно дул встречный ветер, пошел и небольшой дождь. К ночи, когда мы пристали к цзинъинской пристани, я продрог, до мозга костей. Чтобы согреться, я купил вина, истратив на это последний чох. Всю ночь я проворочался, размышляя, не заложить ли мне нижнюю рубаху, чтобы заплатить за паром. К девятнадцатому дню первой луны ветер усилился, повалил густой снег. Не в силах терпеть холод, я заплакал. Еще раз прикинув стоимость постоя и переезда на пароме, я понял, что нечего и мечтать о рюмке вина. И вот когда от холода сердце мое заледенело, а кости заломило от дрожи, я увидел пожилого человека.

На нем были сандалии и войлочная крестьянская шапка, на спине он тащил желтый сундук. Я сразу узнал его, и он меня тоже. Я спросил его:

Почтенный господин! Вы Цао, уроженец Тай-чжоу?

Он самый, — ответил тот. — Если бы не вы, я давно бы умер в какой-нибудь канаве или яме. Моя младшая дочь, которая жива и здорова, вспоминает о вас с благодарностью. Не думал я, что мы с вами встретимся нынче. Какой ветер занес вас в эти края?

Здесь я должен объяснить, что познакомился я с этим человеком несколько лет назад, когда служил в тайчжоуском ямыне. В те времена Цао жил в большой бедности. У него была дочь редкой красоты, к тому времени она была уже за кого-то просватана. Но нашелся некий влиятельный человек, который ссудил Цао деньгами, а потом возбудил иск, намереваясь вытребовать у него не только долг, но и девушку. Я помог уладить это дело, а затем препроводил девушку в семью будущего мужа. Тогда-то старик Цао и пришел в ямынь с подарком и, склонившись в глубоком земном поклоне, благодарил меня.