Новиков молча курил, приминая табак большим, навеки промасленным пальцем. Андрей все ходил по кабинету.

— Впрочем, это не выход. Если ребята и согласятся, так им же с утра опять садиться за руль. Еще аварий понатворят… Ну, что же ты молчишь, старик?

Новиков медленно пятерней разогнал окутавшее его облако табачного дыма.

— Молодость я свою вспомнил, Коробков. Эх, черт… — Он выколотил трубку в пепельницу и встал. — Надо устроить партсобрание.

— Собрание? Сейчас?

— Ну да. Открытое. Андрей резко остановился:

— Там овощи гниют, а мы тут будем заседать?

— Ничего. Устроим собрание прямо во дворе. Там сидеть не на чем…

Однако сидеть всё же нашлось на чем. Люди устроились на подножках новых грузовиков, на бамперах, а кто помоложе — залезли в кузова. Весть о двух эшелонах овощей из Белоруссии, которые сгниют на Товарной станции, если их не вывезти в хранилища, облетела уже весь двор. А после того как вахтер Самсоныч постучал железкой по куску подвешенного к столбу рельса — сигнал к обеденному перерыву, — вокруг Андрея и Новикова собралась порядочная толпа.

— Тише, товарищи! — Новиков полез в кузов, достал из кармана связку ключей, позвякал ими, как председательским колокольчиком. — Тише! Суть дела вы уже знаете. Меня поймут в первую очередь старые дружки, с которыми мы четверть века назад крутили баранки в этом же парке. Вот стоит наш старший Диспетчер Вадим Сергеевич. А помнит ли он, как однажды на Пискаревке заехал с грузом песка в канаву, и я его на буксире вытаскивая? А вот завснабжением товарищ Корнеев: теперь у него борода лопатой и каждый год ему путевку в Мацесту подавай — ревматизм, А ведь когда-то был Корнюша наилихим шофёром. Никто быстрее его в нашем парке не гонял, никто больше его штрафов в милиции не платил. Эх, молодость! Одним словом, многие из вас, прежде чем стать начальниками колонн, завотделами, механиками и другими важными птицами, крутили эту самую баранку и у каждого есть шоферские права…

Новиков достал из буллажника потертую книжечку и внушительно потряс ею.

— Лично я горжусь! Это моя молодость. А в нашей трудовой и трудной молодости были и такие общеизвестные факты, когда на дверях писали: «Райком закрыт. Все ушли на фронт». Вот и я — закрываю партком, сажусь на грузовик и еду спасать овощи. Тем более, что они сверхтрудовые, внеплановые, Наглядная, так сказать, сознательность белорусских работяг! У меня все. Кто просит слова? Ты, Вадим? Давай.

— Вот здорово! — сказал старший диспетчер. — Я сам себе выпишу путёвку.

— И мне выпиши!

— И мне!

— И нам!

— Собрание считаю закрытым, — сказал Новиков и молодцевато спрыгнул с кузова на землю.

Андрей с восхищением оглядывал окружавших его людей и думал о том, что он их ещё совсем не знает.

Степенный пожилой инструментальщик Прохоров, который лишнего слова не скажет, лишнего шага не сделает, теперь с азартом пинал сапогами колеса грузовика, проверяя давление в шинах, и выкрикивал:

— Эх, силен аппарат! Эх, силен!.. — Глаза его по-мальчишески блестели.

Из кабины другого грузовика торчала борода лопатой снабженца Корнеева, он уже прогревал мотор-

— Эй, смазчика сюда! — грозно кричал толстый завкадрами Леонтий Федорович, потрясая масленым щупом.

Кто-то спешил с ведром, кто-то корячился под кузовом> ощупывая тормозные шланги; отовсюду неслись возгласы, соленые шоферские шутки, раздавался звон инструмента, взвизги стартеров.

К Андрею подошел Вася, шофер «Волги»:

— Андрей Николаевич, можно я тоже возьму грузовик? Вы уж сегодня пешком походите, а?

— Ну, конечно, Василий. Конечно… — сказал Андрей. Дорого он дал бы сейчас, чтобы уметь управлять автомобилем,

Машины одна за другой, фыркая моторами, уходили в широко раскрытые ворота.

Вахтер Самсоныч, стоя навытяжку, взмахивал рукой, как милиционер-регулировщик, провожая шоферов.

Вскоре наступила тишина. Лишь из открытых окон столовой доносилось звяканье посуды. В опустевшем дворе остались только директор парка и один-единственный последний грузовик, на который, видно, так и не нашлось водителя.

Андрей криво усмехнулся, сел на подножку и, сдвинув кепку на глаза, принялся скрести затылок.

— Дайте мне пройти, Андрей Николаевич.

Он поднял голову — рядом стояла Валентина Александровна. Ее трудно было узнать: вместо туфель с высоченными каблуками-гвоздиками он увидел на ее ногах обыкновенные тапки, на плече болталась чья-то старая тужурка, а в руке белел листок бумаги — путевка шофера.

— Позвольте же мне открыть дверцу. Андрей встал наконец с подножки.

— Вы?.. Вы можете управлять этим автомобилем?

— Почему этим? Любым. До института я работала здесь же в парке шофером.

Валентина Александровна села в кабину, запустила мотор, поправила на плечах кожанку и положила на руль тонкие белые пальцы с острыми холеными чогтями. Неожиданно для себя Андрей взял эти пальцы и крепко сжал. От них исходил нежный запах духов.

— Вот! Вот… — Он выхватил из кармана коробочку. — Я не мог… Я не хотел… Я… Что я говорю, вы же не поймете…

Но она, видно, все поняла, потому что вздохнула глубоко, закрыла глаза и тихо засмеялась:

— Наконец-то, милый…

— Валентина Александровна! Валя…

— Осторожно!..

Рявкнул оборотами двигатель, хлопнула закрытая на ходу дверка. И Андрей остался один.

Он глядел вслед грузовику, пока тот не скрылся за воротами, за поворотом переулка. Потом подошел к газону и сорвал несколько настурций. На другом конце двора вахтер Самсоныч ахнул и поспешно отвернулся.

В опустевшем плановом отделе Андрей нашел | красную квадратную сумку, положил на нее цветы. Потом тут же набрал номер и, услышав знакомый голос, закричал в телефонную трубку:

— Выдюжил!.. Выдюжили мы, Михаил Петрович!.

Весной в саду было пусто и неприютно. В канавах по краям участка стояла черная затхлая вода, в ней догнивали прошлогодние листья. Раскачивались на ветру прутья малины, кусты смородины напоминали жесткие обтрепанные веники, а две яблоньки — голые, почерневшие от дождей — торчали, как старые оленьи рога, заменявшие вешалку г городской квартире Зинаиды Трофимовны.

Дом — летняя однокомнатная постройка из горбыля — стоял в глубине участка. Тут же находился и ко-лодец для поливки, обыкновенная квадратная яма без опалубки, и парник с побитыми стеклами. Вот и всё хозяйство. По вязкой торфяной почве тянулись ряды Пожухлых кустиков клубники. Были еще какие-то грядки, клумбы. Но что на них посажено и вообще было ли что-нибудь посажено с осени, Зинаида Трофимовна не знала. И это огорчало ее, вызывало чувство неуверенности в себе.

В огородном хозяйства Зинаида Трофимовна мало что смыслила, вернее сказать, ровным счетом ничего, Всю жизнь, с девчонок и до пенсии, она проработала на фабрике. Сверкающий кафелем машинный зал длиною в четверть километра, многочисленные ткацкие станки, круговорот шпулей, переплетение стремительно] текущих нитей — всё это было близким, своим, понятным. А здесь, на крохотном клочке торфяной земли размером в каких-то пять соток, она не знала, за что взяться, с чего начать…

На войне погиб муж Зинаиды Трофимовны, и она осталась с шестилетним сыном Колькой. Колька ходил сначала в школу, потом в Механический институт; летом уезжал, как все, на практику, в колхоз, на целину, а Зинаида Трофимовна по-прежнему работала на фабрике. И чем отчетливее она видела надвигающуюся старость, тем чаще приходили ей в голову мысли о собственном маленьком зеленом садике. Началось это после того, как их фабрике выделили заболоченный пустырь в двух километрах от большого пригородного поселка. В фабкоме тогда повесили объявление: желающие могут получить участки. «Мама, на меня не рассчитывай, — категорически заявил Николай. — Мне ни к чему эта частнособственническая недвижимость. Да и времени нет копаться в огороде, диплом ка носу». Зинаида Трофимовна не стала подавать заявление: участок надо осушить, перекопать, удобрить да и домишко какой ни есть сколотить — где же ей одной поднять такую работу?